- Ты что? - говорю я. - Я же тебе ничего не сделаю!
Но он застывает, словно парализованный, держа руки перед лицом, с коленями, прижатыми к телу.
- Ты не видел тут девчонку?
Он мотает головой.
- В нижней юбке? Ростом с меня? Она должна быть где-то здесь.
Он пожимает своими кривыми плечами. Его нижняя губа начинает трястись.
- Ты что? Чего так боишься?
- Я всегда боюсь, - говорит он очень тихим тонким голоском.
- Кого?
- Всех людей.
- Почему?
- Потому что все люди свиньи, - отвечает маленький калека. - Нужно все время быть начеку. - Он опускает руки и рассматривает меня. Его глаза загораются. - А ты кто такой? Новичок?
- Да.
- А я уже здесь целых два года.
- А почему ты здесь и один? Ты разве не ездил домой на каникулы?
- Нет, - говорит он и отталкивает от себя куколок, которыми играл, таких маленьких, красивых куколок. - Я оставался здесь.
- На все лето?
- Да. И еще пара ребят: Сантаяна и Ной. И еще Чичита. Но с теми было проще. Они не могли поехать домой. А мне пришлось сначала порезать вены, чтобы до них дошло.
- Что дошло?
- Что я хочу остаться здесь.
- Ты порезал вены?
Он протягивает мне свою тонюсенькую левую ручонку, и я вижу два красных свежих шрама.
- Осколком стекла, - поясняет он. - В ванне. Древние римляне всегда так делали, правда? В горячей воде. Мы проходили это по истории. Но я забыл запереться. Один зашел ко мне. Я был уже почти ех. Доктор Фарбер выходил меня. И тогда шеф сказал, что я могу не ехать домой. Клево, а?
- Да, - говорю я, - это ты здорово придумал.
- Конечно, лучше бы я действительно умер.
- Почему?
- Из-за моей матери.
- То есть как - из-за матери?
- А-а. Если бы я умер, то ей пришлось бы поплакать по мне.
12
Входит старая дама. Точнее говоря, она пробирается ощупью. Жутковато наблюдать, как она внезапно возникает из темноты лестничной площадки и находит дорогу, притрагиваясь дрожащей правой рукой то к тумбочке, то к креслу. Она немногим выше маленького калеки, и ей наверняка далеко за шестьдесят. На ней очки с такими толстыми стеклами, что сквозь них кажется, будто ее глаза выпучены, как у лягушки. Она, должно быть, полуслепа - эта старенькая дама.
Здесь все немного жутковато, думаю я. Если так пойдет дело и дальше, то я, пожалуй, вскорости отвалю отсюда. Что это все значит? Убегающие тени, калеки, живые мумии. Да еще за все это платить шестьсот марок в месяц? Я начинаю казаться самому себе Франкенштейном в собственном доме. Возможно, что у него было и поуютнее.
По ее движениям и той уверенности, с которой она передвигается, видно, что она хорошо ориентируется в этом помещении. Она улыбается. На ее добром лице приветливая улыбка.
- А это кто такой? - спрашивает она, стоя в двух метрах от меня, тоном, которым разговаривают с шестилетками. - Извините, но при искусственном освещении я не очень хорошо вижу.
- Вы меня не знаете, фрау…
- Фройляйн Хильденбрандт. - Она поправляет белый воротник своего строгого закрытого платья. От нее идет запах лавандового мыла. - Я работаю здесь воспитательницей.
- Меня зовут Оливер Мансфельд.
- Ах, Оливер! А мы уже ждем вас. С вами хотел поговорить доктор Флориан.
- Вот теперь и вы говорите "доктор".
- Что, простите?
- На всех указателях было написано "доктор". А на бланке его письма стояло "профессор".
- Он и есть профессор.
- Тогда мне непонятно.
- Он не хочет, чтобы его называли профессором. Мы его зовем просто "шеф", - говорит калека.
Старая дама, улыбаясь, гладит его по волосам.
- Да, просто шеф. Он сейчас придет. Сегодня у нас столько хлопот. Поглядите-ка, Оливер, что настроил тут наш Ханзи!
На столе перед Ханзи лежат фигурки людей и животных, деревья, заборы, кухонная посуда, строительные детали, мебель - одним словом, пестрый мир в миниатюре. Здесь есть мужчины, женщины, дети и младенцы - все в трех исполнениях: в великолепном одеянии, в обычной одежде и в нищенском облачении. Здесь имеются безобидные и опасные животные. Есть уборная, автомобили, решетки, шнурочки. Имеется просто роскошный принц и просто-таки чудо-принцесса.
И из всего этого мальчик, которого зовут Ханзи, сотворил невообразимый хаос. Куклы в основном лежат под опрокинутыми скамьями, креслами, шкафами. Стены одной из комнат повалены. Из трех голубых кубиков, образующих дверь, стоит лишь один. Сквозь нее уходит прочь великолепный принц, ведя за собой на привязи из красного шнурка большого и очень лютого на вид крокодила с мерзко оскаленными зубами.
- Боже мой, - восклицает фройляйн Хильденбрандт и с наигранным ужасом всплескивает руками, - что случилось, Ханзи? Когда я уходила, вся семья еще сидела за ужином и все было в полном порядке.
- Да, когда вы уходили, - отвечает маленький калека, еще больше наклоняя голову набок, а на его тонких губах играет злая улыбка. - Но потом! Потом пришел крокодил! Прямо сквозь вот эту стену. Он просто ее повалил, эту стену. И потом перекусал всех насмерть. - Он показывает на кукол.
- Хайнца, Карла, господина Фареншильда…
- А мама? Она торчит головой в унитазе!
- И пускай.
- Но за что?
- За то, что она делает в постель, кусает ногти и вообще такая злая.
- Какая злая?
- Не знаю. Так сказал крокодил.
- А тебе? Тебе он ничего не сделал?
- Нет, фройляйн. Сначала он всех поубивал и воткнул мать головой в унитаз. А мне сказал: "Обещай, что она там так и останется, когда я уйду!" И я ему обещал. Теперь я его отвожу обратно в зоопарк. Его зовут Ганнибал. Я еще построю зоопарк - можно, фройляйн?
- Хорошо, Ханзи, построй красивый зоопарк! Но не хочешь ли ты сделать мне приятное? Вытащи маму из унитаза!
Ханзи мрачно мотает головой.
- Но сколько же ей там оставаться?
- Если бы этот набор был мой, то всегда, - говорит маленький Ханзи. Затем он поворачивается к нам искривленной спиной. - Мне надо строить зоопарк. Ганнибал хочет домой.
- Тогда мы не станем вам мешать, - говорит маленькая фройляйн, низко согнувшись над ящиком. - Пойдемте, Оливер, мы в соседней комнате подождем доктора Флориана. - И она идет, нащупывая стулья и края столов, ко второй двери и открывает ее. Комната за дверью - должно быть, рабочий кабинет доктора Флориана. Горит настольная лампа. Все стены в книжных полках. У окна стоит большой глобус. Я вижу много детских рисунков и самоделок. Есть пара глубоких кресел.
Мы оба садимся.
- Не пугайтесь, Оливер. И не думайте, что вместо школы попали в клинику для нервнобольных. Ханзи - исключение. Большинство из трехсот наших детей душевно здоровы. Вы познакомитесь здесь с сыновьями и дочерьми знаменитых артистов и писателей, инженеров, махараджей, летчиков, коммерсантов, даже с одним маленьким персидским принцем. - Она крутит в руках книгу, которую носит с собой. - Доктор Флориан проводит в нашем воспитательном учреждении с согласия родителей эксперимент: мы время от времени включаем в коллектив здоровых детей несколько больных и тяжело больных, пытаясь таким образом им помочь.
- И получается?
- Почти всегда. Но получается не у нас.
- А у кого же?
- У других - у здоровых детей! Здоровые помогают выздороветь больным, - говорит фройляйн Хильденбрандт и улыбается.
- Бедный малыш Ханзи. Он рассказывал, что пытался покончить с собой перед самыми каникулами.
- Да, это так, - тихо говорит фройляйн Хильденбрандт. - Из страха перед своей матерью и господином Фареншильдом.
- Значит, такой есть на самом деле?
- К сожалению, да. У меня здесь несколько тяжелых детей, но с Ханзи просто мученье. Больше года я занимаюсь с ним, и все еще никакого улучшения. Можете ли вы поверить, что он самый жестокий ребенок в нашем интернате?
- Маленький белобрысый кале… - Я недоговариваю до конца.
Старая дама кивает.
- Да. Маленький белобрысый Ханзи. Сегодня утром он до смерти замучил кошку. Мы услышали ее истошный крик. Но когда нашли Ханзи, она была уже мертва. Поэтому я снова велела ему заняться игрой.
- Игрой? Разве его не накажут?
- Наказаниями ничего не добьешься. В игре он может избавиться от агрессивного состояния. Вы ведь видели, какое побоище он устроил. Каждый человек бывает порой агрессивным. У нас много совершенно нормальных детей, которые втыкают карманные ножи, или топоры, или мотыги в самые прекрасные деревья.
- И вы ничего не предпринимаете против этого?
Маленькая дама отрицательно поводит головой.
- Нет, - говорит она, - потому что пусть лучше бьют ножом в дерево, чем в человека.
При этих словах у нее из рук падает книга, которую она крутила в руках. Она наклоняется и водит руками по ковру, но не видит книгу, лежащую почти что у нее под носом. И я с испугом думаю: она не полуслепа, а почти что совсем слепа!
Я быстро поднимаю книгу и подаю ее ей. Она улыбается.
- Большое спасибо, Оливер. Этот злосчастный электрический свет… - Ее улыбка гаснет, и пару секунд она сидит как потерянная. Затем распрямляется и продолжает скороговоркой: - На долю Ханзи выпало много ужасного. Он родился во Франкфурте. Отец оставил мать на произвол судьбы и куда-то скрылся. Ханзи было тогда три года. Его мать еще и сегодня недурна собой. Тогда она была сначала танцовщицей в ночном ресторане, а потом стала уличной девкой. Но тут она заработала серьезную болезнь, после чего уже вообще не могла трудиться. - Все это фройляйн Хильденбранд излагала деловито, тихим голосом и с прежней улыбкой. - Конечно же, к ним пришла нужда. Его мать асоциальна и немного слабоумна. Однажды, когда ей было особенно тяжело, она додумалась привязывать маленькому Ханзи руки к ногам и оставляла его так лежать три часа по утрам и три часа по вечерам. А иногда еще и дольше.
- Но зачем? Господи, зачем же?
- Чтобы сделать из маленького Ханзи калеку, разумеется! И она этого добилась. Его позвоночник теперь уже никогда не распрямится. И голову ему уже никогда не держать прямо.
- Мне дурно, - сказал я, - я ничего не понимаю.
- Но все так просто, Оливер! Мать задумала посылать сына попрошайничать. Когда он был уже порядком изувечен, то и начал заниматься этим. Он стоял всегда перед самыми дорогими ресторанами и ночными кабаками. При этом она всегда одевала его в самые обтрепанные лохмотья. В те времена он приносил много денег. Ведь такой изуродованный ребенок вызывает жалость у каждого, не так ли?
- Неужели ни один человек в доме ничего не заметил?
- К сожалению, заметили слишком поздно. Мать посылала сына за милостыней только вечером и всегда украдкой, и искривление позвоночника все принимали за естественное заболевание. Ханзи нигде и никогда ни единым словом не выдавал правды. Мать предупредила его, что забьет до смерти, если он хотя бы раз заикнется об этом. Когда ему было пять, наконец-то вмешалось местное управление по делам молодежи. Кто-то заявил туда на мать Ханзи.
- И что?
- Ее отдали под суд, так как Ханзи сказал одной сотруднице отдела правду, несмотря на свой страх. Но в зале суда он опять все отрицал. Против его матери у суда не было доказательств. На нее наложили всего лишь денежный штраф за то, что она посылала сына попрошайничать.
- И все?
- Ханзи попал в детдом. Он побывал во многих детдомах. Мать стала горничной у господина Фареншильда. Она выздоровела. И, как ни странно, все еще хороша собой. Три года тому назад они поженились. И теперь мать захотела вернуть Ханзи. Но это непросто… - Она понижает голос, наклоняется ко мне и шепчет так, как если бы нас мог услышать кто-то посторонний. - Вы не выдадите меня шефу?
- Выдать? Что?
- Ну, вот это - насчет упавшей книги.
- Конечно, нет.
- Ведь он собирается отправить меня на пенсию. Он говорит, что у меня все хуже с глазами. Насчет электрического освещения он мне не верит. Но я же всю свою жизнь проработала с детьми… - Сквозь свои толстые очки старая фройляйн смотрит в пустоту. Мне так ее жалко, что я побыстрее отвлекаю ее:
- И что же было с Ханзи дальше?
Она облегченно улыбается:
- Ах, с Ханзи? Так вот. Этот Фареншильд - человек состоятельный. Он имеет строительное предприятие. Господин Фареншильд пожелал, чтобы мальчика перевели в интернат, чтобы он учился в хорошей школе. Он готов был заплатить столько, сколько надо. Но и это оказалось непросто! Ни один интернат в Германии не хотел принимать Ханзи. Он по ночам мочится в постель. Грызет ногти. Плохо учится. Его взяли мы. И все было хорошо - до рождественских праздников. Тут мы допустили ошибку.
- Какую?
- Приехал сам господин Фареншильд и так убедительно просил отпустить Ханзи с ним, что мы уступили. Мы обманулись - шеф и я. Господин Фареншильд произвел на нас такое хорошее впечатление… - Ее взгляд вновь уходит в пустоту, и она потерянно говорит сама себе: - Я всегда считала, что могу по лицу человека определить его характер.
- А это невозможно?
- Я, во всяком случае, не могу. Мне кто-то может показаться ангелом и оказаться на самом деле чертом. Вы не видели рубцы…
- Рубцы?
- По всему телу у Ханзи. Я посадила мальчика играть с набором игрушек, и во время игры постепенно выяснилось, что было на рождественских каникулах. Этот господин Фареншильд ужасно обращался с Ханзи. Поэтому, когда подошли большие каникулы, мальчик предпринял попытку самоубийства. Вот мы и оставили его здесь. Но с ним так трудно. А что будет, когда наступит возраст созревания…
Как много доброты и тепла излучает фройляйн Хильденбрандт. И я думаю: надо же - и никто не знает об этой почти слепой женщине, которая живет здесь, в горных лесах Таунуса, и всю свою жизнь проработала с детьми. Ей не дадут, как устроителям грандиозных человеческих боен, орден, в ее честь не будут звенеть фанфары, для нее не найдется Креста за заслуги перед Федеративной Республикой.
Я спрашиваю:
- Этот набор игрушек вы применяете в работе с особо тяжелыми детьми?
- Да, Оливер. Это так называемый сцено-тест. Современная детская терапия - это лечение игрой. Мы наблюдаем, как играет ребенок. Мы размышляем: почему он это сейчас делает? Мы слушаем, что он сам говорит про свои выдумки. Мы наблюдаем, с какой игрушкой идентифицирует ребенок сам себя. Оценивая результаты теста, мы не стремимся установить степень сообразительности, особенности характера и способности ребенка. Мы хотим уяснить сущность и глубину конфликта, от которого он страдает. Вы сами видели, как обстоит дело с Ханзи: господина Фареншильда убил крокодил, всех других людей тоже. Мать он засунул головой в унитаз. За то, что та грызет ногти и мочится в постель. И за то, что она "вообще" такая злая. Только самому Ханзи (а Ханзи - это большой и красивый принц, самая лучшая из всех кукол) самому Ханзи крокодил ничего не сделал. Он позволил даже взять себя на поводок и отвести в зоопарк.
- Крокодил - это его агрессивность?
Фройляйн кивает.
- Да. Но и его надежда, его мечта и желание когда-нибудь стать взрослым, сильным и могущественным и отомстить за себя всем - всему свету!
Я говорю:
- Когда-то он станет большим. Наверняка не сильным. Наверняка не могущественным. Но взрослым. И что будет тогда?
- Да, - говорит фройляйн Хильденбранд, поправляя очки. - Что будет тогда? Возможно, наш Ханзи станет преступником, убийцей.
- Вы думаете?
- Я думаю, что он станет хорошим человеком, - тихо говорит она.
- Несмотря на убитую сегодня кошку? Несмотря на все?
- Несмотря на все. Если бы я не верила в это всегда и во всех случаях, то не могла бы заниматься тем, чем занимаюсь. У меня были бы сплошные неудачи. Но я занимаюсь своим делом уже больше сорока лет, Оливер, и у меня были успехи. Много, много успехов!
- Больше успехов, чем неудач?
- О да, - говорит она, и на лице ее снова появляется улыбка. - Но это никогда не были только мои успехи, мне всегда помогали другие. Мы все должны помогать друг другу… Ведь никто из нас не остров.
- Что никто из нас?
- Обернитесь. За вами на стене висит одно высказывание. Его повесил доктор Флориан. Прочтите его.
Я встаю и читаю:
"Никто из людей не есть остров, который сам по себе. Каждый из нас - кусок континента, часть суши. Смоет море кусок земли, и обеднеет вся Европа, как если бы море поглотило мыс или замок, принадлежащий твоим друзьям или тебе самому. Смерть каждого делает меня беднее, поскольку я вплетен в мир людей. А потому же никогда не желай узнать, для кого пробил час. Он всегда бьет для тебя".
ДЖОН ДОННЕ (1573–1631).
- Для кого пробил час…
- Да, - говорит старая фройляйн, - вот откуда он это взял - Хемингуэй.
Мы некоторое время молчим, а потом она меня спрашивает:
- Вы поможете мне? Я имею в виду маленького Ханзи. Может быть, вы немного позаботитесь о нем?
Я не отвечаю.
- Чтобы он не стал преступником, убийцей. Если я вас об этом попрошу.
Он до смерти замучил кошку - этот маленький калека. И что означает в данном случае "помочь"? Что значит "позаботиться"? В странный интернат я попал.
- У вас наверняка свои трудности, Оливер. И вы, конечно, найдете здесь друзей, которые помогут вам, если…
Звонит телефон.
Старая дама встает, ощупью пробирается к письменному столу и при этом вызывает у меня такую жалость, что я снимаю и подаю ей трубку.
- О, спасибо, вы так внимательны.
Она отвечает абоненту, и лицо ее принимает удивленное выражение.
- Да, он случайно здесь. Можете соединять. - Она протягивает мне телефонную трубку.
- Меня?
- Девушка из коммутатора уже пыталась разыскать вас в "Родниках".
Кто бы это мог позвонить мне сюда? Наверное, моя мать. Но, даже еще не взяв в руки трубку, я уже знаю, что это не мать. Я вновь ощущаю запах ландышей, снова вижу громадные черные глаза и снова слышу "Бранденбургские ворота"…
И вот он уже в моем ухе - этот прокуренный, гортанный голос, тихий и торопливый:
- Господин Мансфельд?
- Да.
- Вы меня узнали?
- Да.
- Мне нужно с вами увидеться.
- А где вы?
- В гостинице "Амбасадор". У въезда во Фридхайм. Могли бы вы спуститься сюда?
Неплохое начало. Возможно, я вылечу отсюда еще до того, как мне покажут мою комнату!
- Кое-что случилось.