– Наш институт готов провести заморозку. Поверьте, у нас надежная морозильная камера, даже Максим Горький ходатайствовал, и, кажется, к заморозке своего тела склоняется Клара Цеткин.
Не было ни шумных дебатов, ни диспутов, ни словопрений.
Лишь доктор Штрюмпель грустно усмехнулся и подытожил:
– Сосновый экстракт плюс чесночная вытяжка! – давая понять, что аудиенция окончена.
– Весьма и весьма сожалею, – Алексей Валерианович поднял со стула шляпу, водрузил на голову и, похожий то ли на факельщика, то ли на святого с нимбом, сел в свой "опель" и помчался в лабораторию.
У Большого дома остановились. По белым стенам шевелились тени листвы.
– Препоручаю вас на время товарищу Гилю, – сказал Дмитрий Ильич и отправился к брату, а шофер отвел Стожаровых в домик охранников.
В комнате стояли аккуратно заправленные пикейными голубыми одеялами койки, на одной лежал кудрявый белобрысый и босой парень в рубашке суданского воина – с томиком Салтыкова-Щедрина в руках.
– Ивар, принимай гостей, – сказал Гиль.
– Либес, – представился хозяин. – У меня сегодня выходной. Поэтому я рассупонился. Прямо душа с телом расстается – такая жара. Пойдемте на Пахру, искупаемся? Только поешьте, я сварил щи. Попробовал и чуть не съел все, такие вкусные, мясные, с маслом.
– Либес очень добрый, – сказал Гиль, – все отдаст, последнюю рубаху снимет. Но Ильича только пальцем тронь. Он тебя враз изувечит.
– Мы, латыши, очень миролюбивы, – скромно заметил Ивар, – не то что татары.
– Можно я с вами не пойду? – спросила Паня.
– Тогда оставайтесь с ребенком, будьте как дома. А мы в городки поиграем…
– Отпускаешь? – обрадовался Макар.
Ивар быстро вскочил, натянул сапоги, положил книгу под подушку, и они отправились на реку: поляк, латыш и Стожаров, высокий и худой, как бита.
Паня вышла в парк, села на скамейку и долго слушала звон кузнечиков, покачивая Стешу. Внезапно ветер принес запах костерка, баньки и сушеных грибов.
– Слышу – голоса, – она мне рассказывала. – Сквозь кусты шиповника вижу: матерь божья, все семейство Ильичей! Это было как… богоявление, понимаешь ты или нет?!!
– Нет, – я всегда отвечала, а потом говорила: – Да.
Что ж тут непонятного – богоявление, которое сверкает в каждой точке пространства каждую секунду. Каока, сын Кузанеки сына Чуаоки, чьим отцом был Намба, сын Хикуменуи Капики, от носа до губ он прекрасен и широк, и все племя химба, которое век за веком ищет пастбища среди барханов, ступило в лесную сень, и цвет накидки его слился с охрой земли.
Они двигались медленно, как во сне. Он шел, опираясь на палку. Панечка замерла, затрепетала, все сжалось у нее внутри: не верила глазам, что в двух шагах от нее – вождь-уникум, солнце грядущего, человек, пускай и в одержимом состоянии, в отместку за старшего брата Сашу, положивший конец помраченному бытию рабочих и крестьян.
Еще недавно одно только слово его приводило в действие непоколебимые силы множества вселенных, звук его голоса подобен был тысяче громов, он проповедовал простому народу, как Франциск проповедовал камням. И в крупнокалиберности его виделось всем что-то сверхчеловеческое – в чистоте этих линий и простоте.
Теперь государственные заботы сломили богатырский организм, у Панечки заболело сердце от вида постаревших и ослабевших Ильичей.
Те вскоре утомились, присели на скамью в беседке. Особочтимый сидел безмолвный, как неприрученный зверь. Хоронясь за деревьями и кустами, Панечка прислушивалась к биенью пульса его и току крови, пока Стеша не подала голос.
К ним подошел Дмитрий Ильич.
– А где Макар?
– С Иваром в городки играет.
– Крестница не спит? Возьму ее на пять минут, Володе покажу. Я про нее рассказывал.
Дмитрий Ильич приблизился к беседке, где вождь мирового пролетариата с сестрами отдыхал на скамье, и, держа Стешу солдатиком, что-то говорил, а все смеялись.
– Ну, спасибо, кума, – сказал он, возвращая девочку, – насмешила всех Степанида, а брату сейчас полезно посмеяться…
Эхо войны все еще звучало в голове Ботика, но реже снились черные живые елки, железный стук поездных тележек, резкие окрики часовых, реже стал просыпаться в середине ночи, только если заплачет дитя.
У Маруси родился сын, которого нарекли благозвучным именем Герман, второй. Первый не выдюжил всей полноты мира, умер младенцем без имени от скоротечной лихорадки. И еще большей радостью стало прибавление в виде Геры, уж не он ли послужил причиной перемены в их судьбе – через два года они окажутся в Германии.
А через год отправилась тихо в селенья вечные Ларочка, не проснулась утром, на ее лице играло весеннее солнце, пробиваясь сквозь занавеску, но, как оно ни силилось согреть уснувшую, не смогло.
После похорон матери Боря стал тяжелее, из Управления возвращался под хмельком, опять вспоминал Сибирь, говорил: Маруся, надо ехать отсюда, ехать куда-то, все равно куда, так перемрем все здесь, – глядя на вишневое дерево, сбросившее листья.
В августе 1927-го в Управление пришло письмо из Центра, где содержалась настоятельная просьба отправить Бориса Таранду в Москву в распоряжение Орграспредотдела ЦК ВКП(б).
Боря собрал чемоданчик, обнял жену, поцеловал Геру (как устроюсь – вызову, жди депешу), и в путь. Застучали опять железные тележки, легче стало от этого стука на душе Ботика, он смотрел в окно поезда, ладонью протирал запотевшее стекло, и сквозь сырую муть возвращалась в его душу какая-то лихость, ощущение вольности и вместе с ней полноты жизни.
Стеша родилась третьего июня 1923 года. Две недели Паня с Макаром придумывали ей имя – листали календари, вспоминали гордые имена героев мировой революции, потом отчаялись и решили устроить "совет в Филях", вместо крестин провернуть "октябрины".
На воскресенье пригласили гостей. Тут как раз очень кстати прибыла из деревни Марфа Демидовна, привезла для внучки деревянную качку, украшенную резьбой и разрисованную – дело рук протвинских плотников. А для родителей гостинец – пшено в наволочке и сушеные грибы.
Марфа собственноручно нажарила оладий с грибной подливкой на той же чугунной сковороде, которая у меня и сейчас в строю, бессменная и доподлинная, уж больно до революции делали нетленную хозяйственную утварь.
Стали подходить гости, курили у окна, заглядывали вниз в переулок – с четвертого этажа были видны площадь, Страстной монастырь, часть Тверского бульвара с памятником Пушкину, трамваи…
– Брат твой, Макар, идет – Ваня!
– Герц появился…
– Где?
– Да вон, на извозчике. Слезает…
Дмитрий Ильич вошел нарядный, в жилете, шелковом галстуке – с букетом лиловых ирисов.
– Из оранжереи Рейнбота, – сказал, вручая Панечке цветы; Горки до революции принадлежали Рейнботу, московскому градоначальнику.
Приехали Бубнов, Андрей Могильный, Стас Дольский, Карпухин, Василий Григорьевич Шумкин (Фу-фу), по-соседски заглянул на огонек будущий директор завода Иван Лихачев, с некоторых пор он тоже поселился в доме Нирнзее, – товарищи Макара по революционному подполью, бывшие политзаключенные, друзья по тюремному "университету", по вологодской ссылке…
Пока Паня пеленала и кормила дочку, Макар за столом держал речь. Он говорил, что вообще-то ждал сына, поскольку была у него идея назвать ребенка Макаром, "чтобы наш Макар Макарович Стожаров дожил до коммунизма".
За бутылочкой и оладьями с грибной подливкой стали предлагать имена. Фу-фу с грохотом отодвинул стул и поднял руку, призывая к вниманию:
– Пусть ее имя будет новым именем, революционным! Предлагаю назвать ребенка… Марсельеза! А? Как звучит!
– Слыхал я, – осторожно произнес Иван Стожаров, – сослуживец мой, бухгалтер, назвал свою дочь Донэра – "дочь новой эры"! А что? Мне нравится! Кто за?
Паня, вернувшись к столу, вроде бы обрадовалась этому имени, но потом попросила еще подумать, повыбирать.
Гости зашумели и начали выкрикивать имена.
– Баррикада!
– Милиция!
– Гидростанция!..
Макар предложил:
– Авиация! – Он бредил самолетостроением.
Андрей Могильный думал-думал и придумал:
– Даздраперма!
– Это еще что? – удивилась Паня.
– Да здравствует Первое мая! – гордо объяснил Андрей.
– Ну, Даздраперма – немного замысловато, – загрустила Паня.
– Давайте назовем Тролебузина! – поддал пару Ваня и расшифровал: – Троцкий, Ленин, Бухарин, Зиновьев…
Иван из всех братьев Стожаровых – самый смирный и даже застенчивый в сравнении с народовольцем Вавилой и большевиком Макаром. Ванечка – средний, улыбчивый, кроткий. На словах-то он тоже рассуждал про царя, про забастовки и стачки, но сам в пекло не лез.
– Вот уж нет! – отрезал Макар. – Ты, Ванька, всегда отличался политической близорукостью. Ленина надо первым ставить…
Все смолкли. Застучали вилками. Задумались. Вдруг Бубнов ("химик Яков") глубокомысленно изрек:
– Гертруда!
– Какая Гертруда, к едрене фене, – дружелюбно огрызнулся Макар, – мы ж с Пелагеей тебе не Карл Либкнехт и Роза Люксембург, мать твою!
– Эх, ты Макар, Макар, темнота, не понял смысла. Гертруда – это значит Герой Труда!
– Что ж вы девке имена-то придумываете корявые, никто замуж ее с таким именем не возьмет, – возроптала сидевшая в сторонке на сундуке и хранившая до поры безмолвие Марфа. – Назовем дитя Стешкой, Степанидой. Так мою тетку звали, ой, красавица была, самая видная баба у нас в деревне.
– Верно! – поддержал бабусю Дмитрий Ильич и поднял до краев наполненный граненый стаканчик. – Назовем Степанидой – светлой памяти… Степана Разина! Первого революционера и борца с царизмом. Давайте выпьем за славного Степана Разина и за твою дочь, Макар Стожаров!
Вскоре Марфа без спросу окрестила внучку в ближайшем Страстном монастыре. Хотя монашеские кельи занял Военный комиссариат, монастырь упразднили и густо заселили студентами Коммунистического университета трудящихся Востока, намоленные пространства захватил Центральный антирелигиозный музей Союза безбожников СССР, однако ушлая Марфа разузнала, что где-то в монастырских катакомбах, неведомых обновленцам, прячется пара сотен служительниц культа с чудотворными реликвиями.
Она станет к ним наведываться, научит Стешу молиться, причащаться Христовых таинств, красить яйца луковой кожурой, ликовать по случаю Пасхи, ждать пасхального кулича, брызгаться святой водой.
Дальше – больше. На просторных Гнездниковских антресолях они со Стешей укроют разыскиваемого чекистами протоиерея Афанасия. Будут потчевать его пшенной кашей, оладьями, подавать крепкий чай в стакане с подстаканником, покуда он, так никем и не замеченный, благополучно не укатит к родным в деревню Ромашково.
А по случаю октябрин был составлен исторический документ:
1923 года 17 июня мы, нижеподписавшиеся, собравшись на заседание под председательством Дмитрия Ильича Ульянова для обсуждения вопроса, как назвать родившуюся 3 июня 1923 года девочку, постановили после всестороннего обсуждения и различных докладов назвать ее Степанидой в честь неукротимого волжского героя народного восстания за свободу, атамана Степана Тимофеевича Разина.
Родителями единогласно признаны Макар Стожаров и Пелагея Стожарова.
Отцом крестным избран под гром аплодисментов Дмитрий Ильич Ульянов, которому поручается наблюдение за воспитанием Степаниды, и о последующем извещать собравшихся.
Всё вышесказанное подтверждаем:
Председатель – Дм. Ульянов
и еще четырнадцать подписей.
По возвращении из Крыма Дмитрий Ильич поселился в Кремле на улице Коммунистической, квартира девятнадцать в Кавалерском корпусе на первом этаже – напротив арки, ведущей во двор особого гаража.
При входе в подъезд находилась парикмахерская. Туда Владимир Ильич забегал подстригать бородку и усы. Когда он появлялся, посетители вскакивали, пытались пропустить его вперед. Он упирался и неумолимо ждал, пока освободится парикмахер. А потом, хоть на минутку, заглядывал к брату.
Приходил к Ульянову на огонек и Макар Стожаров. Квартира Дмитрию Ильичу досталась небольшая, с узкими комнатами. Вот они сядут в столовой под люстрой с желтым абажуром, расставят на доске фигуры и давай всякие там гамбиты расписывать, шахи-маты друг другу ставить. Без рюмки не обходилось, но выпивали умеренно.
Потом Паня спрашивает:
– Ты откуда такой веселый пришел, прокуренный?
Макар:
– Да был у Герца, обсуждали коллективизацию и прочие насущные проблемы партийного строительства. Потом пару партишек в шахматы сыграли, ужинать не буду, накормили досыта.
А раз как-то приходит – взъерошенный, глаза горят, трезвый – и сразу с порога:
– Ленина видел!!!
Сидим, играем с Герцем, пьем чай, вдруг слышу картавый говорок, неужто Владимир Ильич? И точно, спиной чую – приблизился ко мне, а я-то его только на трибунах видел да за красным сукном, а тут – вот он! Ильич – мне:
– Продолжайте, батенька, продолжайте, такая интересная позиция!
Я переполошился, не с той фигуры пошел! Ильич так и ахнул:
– Непростительный промах! И кому проиграл? Такой шляпе!
Оборачиваюсь, Ленин стоит передо мной – руки в карманах, зубы у него из чистого серебра, на боку золотой рог, а сам – все шире становится, выше, пока головой не уперся в потолок, откуда послышался храп тигра!
– Клянусь, я не был готов, – рассказывал Макар, – увидеть его громадность воочию. Я по сравнению с ним размером с муху! А он глядит ясными глазами, как будто всё-всё знает про меня, да что про меня. Про всех моих предков до… пятого колена. И его сострадание разливается по необъятной Вселенной – в прошлом, настоящем и будущем. Я что-то промычал в ответ, а он быстро так обнял брата и увел его в другую комнату.
– Что же ты, Макар? – воскликнула Паня. – Сказал бы, кто ты есть, превратился бы в медведя или стал бы крошечный, как комар, да и вылетел в окно!
– Не успел, зараза такая! Растерялся, кепку нахлобучил и убежал.
Многие партийцы, близко знавшие Ильича, говорила мне Панечка, поджаривая гренки на легендарной сковороде, тоже уверяли, что он бывал разным: то вроде стройный, а то – чуть ли не толстяк. Так никто и не смог понять, каков он на самом деле.
"Когда ты шел рядом с ним, – это Всесоюзный Староста Михаил Калинин, – Ильич иногда был громадным, а иногда крошечным".
"Порою он становился огромным и устрашающим, – свидетельствовал Бухарин. – Тело его казалось немыслимого размера да еще блестело, как начищенный самовар, вызывая благоговейный страх Президиума Верховного Совета".
"Ильич никогда не спал, и его глаза были способны не мигать целыми часами", – поражался Каменев.
Крестьянский "ходок" Прохор Краюшкин, мужик здравый, в зрелых летах, из далекого населенного пункта Большие Коты Тверской губернии, приблизившись к Ищущему Общего Блага, бросив на него один только взгляд – грохнулся в обморок. Когда его привели в чувство, он бормотал:
– Я видел перед собой бесформенную глыбу.
Троцкий спрашивал:
– Зачем вы это делаете, Владимир Ильич?
– Для конспирации! – озорно отвечал Ленин.
Отыскивая в архивах бесценные упоминания о Макаре, углубляясь в размышления, сколько граммов вымысла можно допустить на килограмм документа, Стеша выстраивала десятки фабул, пока не терялась в них, тогда она со вздохом открывала картонную папку с надписью "Белокопытов" и безропотно склонялась к листам, врученным ей когда-то в обмен на кильку в томате и "укроповку".
"Милая Стешинька, – она вчитывалась в знакомые отпечатки "Эрики", – чтобы написать о судьбе вашего отца, вовсе не требуется сверхчеловеческой гениальности. Довольно считанных правил, и вы избегнете пусть не всех, но многих нелепых промашек. Думать, что хотя бы кто-то знает, как написать повесть о Настоящем Человеке, олицетворяющем время в его истинном, т. е. историческом, масштабе – фатальная ошибка, которой подвержен всякий, возомнивший себя литератором. Так древние и средневековые авторы знали все про единорогов.
Кроме того, поиск нехоженых путей способен по неопытности завести вас слишком далеко. Как тонко заметил Рассел, преследование инакомыслящих случалось на основе теологических противоречий, но не бывало на основе споров в области арифметики.
Прежде всего нам следовало бы наших героев – условно, разумеется, не буквально, разделить надвое, где первым свойственны такие черты, как действенность, ироничность, насмешливость, остроумие, принципиальность, аскетизм, щепетильность, размах, бережливость, решительность, простодушие, доброта, смелость, неустрашимость, опрятность, аккуратность, педантичность, внимательность, памятливость, точность, скромность, самолюбие, гордость, общительность, нелюдимость, темпераментность, бесстрастность, деликатность, бдительность, тонкость, уверенность в себе, оптимизм, рассудительность, благожелательность, брезгливость, взыскательность, терпимость, впечатлительность, сообразительность, дисциплинированность, верность, живость, застенчивость, искренность, исполнительность, чистота, упорство, сердечность, гуманность, щедрость, великодушие, благородство.
Другим, наоборот, – бахвальство, эгоизм, фразистость, корыстолюбие, чувственность, мелочность, ехидство, скупость, алчность, жадность, расчетливость, трусость, паникерство, перестраховка, слабохарактерность, медлительность, пронырливость, угодливость, надменность, высокомерие, авантюризм, актерство, апатичность, грубость, беспечность, безжалостность, бесцеремонность, бесстыдство, цинизм, делячество, двуличие, пессимизм, безрассудство, болтливость, вспыльчивость, дидактичность, самодовольство, пошлость, подлость, прислужничество, приспособленчество, завистливость, злобность, фальшь, любопытство, неестественность, чопорность, некорректность, необузданность, упрямство, обидчивость, злопамятность, мстительность.
Вам, наверное, покажется скучной моя аристотелевская логика, чуждая вашей природе, склонной к интуитивному и бессознательному. Однако сам первовиновник бытия не станет возражать, что миры, милая Стешинька, создаются благодаря полюсам и силовым линиям между ними".
С этим нельзя было не согласиться, но стоило матери моей Стеше начать обдумывать, какие же ее героям свойственны черты характера по шкале Рассела – Белокопытова, она совершенно запутывалась, ибо один и тот же герой у нее служил вместилищем отваги и трусости, милосердия и жестокости, мудрых прозрений и катастрофических заблуждений, гения и злодейства, коварства и любви, ну и так далее.
Короче, все шло не по схеме, которую ей предлагал выдающийся классик английской прозы, гений математической логики Бертран Артур Уильям Рассел в лице Белокопытова. И ей ничего не оставалось, как позволить своим героям, таким как есть, прожить их собственную судьбу.