Трое суток над крышей Колонного зала горело двойное солнце, дневное и ночное, идущее к востоку подземной областью мрака, и реял траурный флаг. Трое суток установили гражданам на прощание, ни днем, ни часом больше. Вынос дорогого покойника из Дома Союзов на Красную площадь для предания земле назначен был утром двадцать шестого января. Оркестры музыки, военные гарнизоны выстраивались по особому наряду под командованием генерала Благонравова и коменданта Кремля Петерсона. Похоронная церемония расписана по нотам, движение траурного кортежа – по минутам и саженям. Детально разрабатывались окольные многоуровневые маршруты.
Время может растягиваться и сжиматься, мы знаем.
Трое суток прощания вместили в себя следующие мероприятия по увековечению Освобожденного от Времени в памяти народа: с легкой руки Зиновьева колыбель революции Петроград переименован в Ленинград. Экстренно вызванный в Горки скульптор Меркулов снял маску с лица вождя и слепки с обеих рук. На основании посмертных отпечатков второй Съезд Советов постановляет соорудить в столице Союза Москве, а также в столицах других союзных республик – Харькове, Тифлисе, Минске, Ленинграде и Ташкенте памятники Ленину. ЦИК Союза ССР и его Президиум обязаны утвердить проекты (указующий в дали рукою, вас приветствует богоподобный Христофор, славный князь моряков), установить сроки сооружения монументов на центральных площадях и отпустить необходимые средства.
Принято решение о публикации полного собрания сочинений показавшего дорогу к выси и вселившего надежду на бесконечность этого пути, а также выпустить печатную продукцию с изображением автора – размером от почтовой марки до гигантских необозримых портретов, хорошо различимых с летящего в небе дирижабля.
Красин выступил с личной инициативой посекундного описания Его усердной ревностной жизни.
Географы, топографы, астрономы и геометры, химики и минералоги, художники и писатели бросились посвящать Ильичу поэмы и высокогорные пики, пароходы, паровозы, порты и вокзалы, живописные полотна, площади и проспекты, университеты, дома культуры, парки, колхозы, плодово-ягодные сады и огородные гиганты.
Заметим, что в начале бушующей кампании по увековечению, час от часу набиравшей обороты, и речи не было, чтобы оставить Ленина с живыми на земле не только несгибаемым духом и титанической мыслью, но и телом.
И вдруг, как гром среди ясного неба, выходит постановление Съезда Советов Союза ССР: тело Владимира Ильича покуда не предавать земле, а поместить в Мавзолей и удерживать в склепе. Для этого правительство приняло решение соорудить саркофаг у Кремлевской стены среди братских могил борцов Октябрьской революции и сделать его доступным для посещения.
Это была смелая авангардная мысль, и если бы Стеша в своем архиве не сберегла черновик письма, переданного Стожаровым в ЦК партии в день смерти Ленина, так бы и осталось неизвестно – кому и с какого перепугу она пришла в голову.
Всем, конечно, хотелось видеть вождя неподвластным тленью, чтоб их родной Ильич не иссяк, подобно убывающей луне в небе. Однако армию труда настолько придавило горем, что лишь один Макар, привыкший сохранять хотя бы крупицу разума в любых обстоятельствах, надумал, как можно спасти этот камертон, погрузив его в чистые глуби бессмертия.
А всё его любимый журнал "Огонек" – Макар много лет его выписывал и педантично производил подшивки! Там публиковались очерки об экспедиции археолога Говарда Картера, который как раз очень кстати в долине Нила открыл гробницу Тутанхамона.
Сенсация взбудоражила Европу. В век ротационных машин, фотографии, кино, только что изобретенного радио весть о Тутанхамоне, три тысячи лет благополучно пролежавшем в саркофаге, облетела шар земной и в конце концов достигла Рогожско-Симоновского райкома партии.
Естественно, Макар следил за нескончаемым блужданием Картера в лабиринте пирамиды среди сокровищ Али-бабы в поисках мумии фараона, сопереживал археологу всей душой, рабоче-крестьянской мыслью проникал в темную область исчезнувших культов, испытывая самые добрые чувства к древним египтянам, которые настолько рьяно пестовали память усопших кумиров.
В день смерти Ленина удрученный Макар Стожаров изложил собственную теорию сохранения пролетарского вождя для потомков Пане. Он сидел на диване, подперев кулаками щеки с красной щетиной. А его жена Панечка с семимесячной Стешей стояла перед ним, тщетно пытаясь понять, как это "Ильич прорастет к осени множеством живительных ростков и оплодотворит революционными идеями отдаленные окраины Земли"?
– Может, это поэтическая метафора? – спросила она Макара.
– Нет, – ответил Макар, – это не метафора – это реальность будущего, у которого нет альтернативы, кроме как принять тело покойного вождя в качестве огромного зерна грядущего урожая великих революций.
Паня крепко задумалась и высказала было сомнения о возможности "прорастания вождя сквозь толщу почвы революционными всходами", но Макар не дал ей закончить мысль и оборвал дискуссию.
– Что с тобой поделаешь, – махнул он рукой. – Нет в тебе, Паня, провидения будущего как неизбежного настоящего.
И отправился писать письмо.
Развернуто, обстоятельно, пространно писал он, полный решимости и намерений добра:
"Товарищи! Беспощадная растрата своей энергии сломили богатырский организм Ильича. Тактический гений этого человека был пропорционален опасностям, угрожавшим революции, которые давили на его мозг, напрягая все его творческие силы, всю его дальнозоркость, всю изобретательность, всю хитрость против врагов рабочего класса.
Развившись в гениального вождя в период мировой войны и трех революций, он отдал свой гений революционному процессу. И пролетарская революция, вскрывшая в нем силы гения, она же и убила его, безжалостно высосав соки его мозга для своих исторических задач.
Теперь эта весть потрясает сердца миллионов людей в любом уголке земного шара, поскольку массы всех наций, всех рас потеряли своего признанного всечеловеческого вождя, какого могла вынести на историческую арену только пролетарская революция.
Ленин лежит в гробу, но уже в первый день после смерти он стоит перед человечеством во весь свой гигантский исторический рост, который не может быть оспорен никем.
В связи с этим, являясь членом комиссии по организации похорон, я хочу заявить, что усматриваю ущерб в их железной логике.
Целиком и полностью поддерживая решение партии о предании Ленина земле, считаю скороспелое погребение в зимнюю промерзлую почву преждевременным. Как клубень картофеля, тело Ильича должно быть погружено в землю весной, а с приходом тепла – выпустить множество клубеньков, опутывая грунт на много миль вокруг.
Когда тело Ленина станет корнем в земле, – писал Стожаров (голова свежая, все вибрирует!), – его сознание расцветет прекрасным цветком, наступит могучая пора цветения. Оно взойдет сонмищем прозрений и энергий, материя будет спасена, а дух обнаружен. Ведь это так естественно – есть время для посева и время для сбора урожая. Нужно только дождаться подходящих условий, что может занять некоторое время, иначе зерно коммунизма погибнет для всходов".
Вот и всё, что он написал.
Видимо, на подобное вторжение здравого смысла в те скорбящие часы верхушка власти отреагировала сочувственно. Но Макару не было суждено испытать абсолютного торжества своей идеи.
Как только тело Ильича по примеру бренных останков фараонов притулили в саркофаг дожидаться весны, в ЦК партии и в Совнарком полетели тысячи телеграмм со всей страны, в которых говорилось, что предавать земле столь великого и горячо любимого вождя ни в коем случае нельзя.
Посыпались просьбы поместить прах Ленина в стеклянный герметически запаянный ящик, чтоб он стал доступен для взоров смертных и чтобы перед ним сотни лет простираться ниц и совершать воскурения.
Сколько Макар ни твердил, что древнеегипетский культ умерших царей не ляжет в чистом виде на российскую почву, что египетские фараоны – душегубы и злостные эксплуататоры народных масс, что все вместе взятые Хеопс и Хефрен с Аменхотепом не стоят мизинца Владимира Ильича, а консервировать Ленина в виде мумии – ошибка партии, которая приведет к стихийному усыханию ленинизма и перерождению революционного жизнеположения, – увы, на сей раз его слова не возымели действия.
То ли обманчиво-цветущий вид забальзамированного вождя ввел всех в заблуждение, то ли партийная элита лелеяла надежду, что мумифицирование трупов станет доброй советской традицией. Словом, шум людских голосов, гневно протестующих против погружения Ильича в оттаявшую весеннюю землю, заглушил голос его фанатика и апостола.
Но с той самой секунды, когда, как отметил в надгробной речи товарищ Троцкий, медицина оказалась бессильной свершить то, что от нее требовали миллионы человеческих сердец…
– А сколько среди них таких, – он поспешил добавить, – которые отдали бы, не задумавшись, свою собственную кровь до последней капли, только бы оживить, возродить работу кровеносных сосудов единственного, неповторимого Ильича!.. И вот Ленина нет…
Когда слова эти обрушились на сознание, словно гигантская скала в океан, секретарь Рогожско-Симоновского райкома партии Макар Стожаров объявил свой личный великий почин по сбору документов, фотографий, рисунков, откликов масс, голосов автономных ячеек, бесчисленных свидетельств очевидцев о злополучных и грандиозных днях кончины Ленина.
Как пушкинский Скупой рыцарь, стопочка за стопочкой укладывал Макар в сундук стенограммы, принесенные им с безотрадных заседаний фабрик и заводов – "Динамо", "Серп и молот", "Парострой", "Котлоаппарат", расшифровки выступлений рабочих Авто-мото-веломастерских, Чаеразвесочной фабрики, служащих Интендантских складов, Центральных прачечных, Таганской тюрьмы и Таганской пожарной команды.
– За мной ничто не пропадет, – беззаветно говорил Стожаров Панечке, – увидишь, я запротоколирую каждую секунду. Ведь это живое дыхание истории!
В тот день он вытряхнул из сундука их незатейливый семейный скарб. Протер внутри влажной тряпочкой от пыли и нафталина. После чего торжественно заложил основу траурного архива: речь товарища Ворошилова от имени опечаленных Красной Армии и Красного Флота, священный обет работников Московского ипподрома выступить в любую минуту на защиту мирового пролетариата, призыв Московского комитета партии к угнетенным народам мира немедленно свергнуть империализм, гулкий зов татаро-башкирских богатырей революции проявить мужество и терпение в столь трудный час, а также заверение вождя месопотамских националистов в том, что Персия свято чтит заветы Ленина и только ждет удобного момента воплотить его идеи в жизнь.
Все это смешалось в единый вихрь из тысячи кусочков реальности: картины январской замороженной Москвы – в ледяном инее игольчатом, застывшие материальные знаки эпохи, экстравагантные, маргинальные персонажи, грозно всплывающие над городом как цеппелины, и по-прежнему никому не нужные, забытые маленькие существа в напоенном реальным насилием мире.
Макар осознавал не то что историческую – космическую значимость текущего отрезка жизни, чувствовал, что находится в точке пересечения бытия, прикасается к подлинной мистерии, в центре которой – исполненный покоя, строгости, молчания, сперва в синем френче, а после в костюме цвета хаки, во всем великолепии свершенного подвига покоится герой, срок жизни которого истек.
Стожаров исступленно паковал контейнер во имя присущей ему любви к роду людскому, буквально заряжал, словно увесистый сперматофор, посланием грядущему человечеству. И страстно верил, что его сундук получат люди из светлого коммунистического завтра – без войн, страданий, нищеты и смерти.
Охваченные волнением, они отворят потертую крышку и своим пытливым умом прильнут к содержимому сундука, жадно примутся вникать в эти истонченные потемневшие листки, оригиналы или копии – неважно! От горестного сообщения М. Калинина об утрате вождя, от бюллетеня о причине смерти, подписанного врачами, в том числе профессором Абрикосовым, проводившим вскрытие, и наркомздравом Семашко, от сотни распоряжений комиссии по организации похорон и лично Ф.Дзержинского – до простодушных писем из глубинки беспартийных И.Горюнова, П.Собашникова, Ф.Морозова, Звонарева, Сопикова, Бурылина, Челухова, Камарова…
"Кого мы потеряли! Мы потеряли незаменимого нашего вождя и раскрепостителя всех трудящихся масс из-под ига и рабства. Мы потеряли того разумнейшего диктатора светлой и лучшей будущей нашей жизни трудящихся масс всего мира. Мы не увидим его больше. Мы не услышим тех новых пламенных слов, которые согревали сердца всех честно трудящихся масс. С сего злого дня ты уходишь от нас на покой, мир праху твоему. Но вместе с тем спокойно мы даем себе чувствовать, что ты не помер, а ты с нами живешь, и ты будешь жить в будущем.
Деревня Якшиха
Воскресенской волости
крестьянин И. Рябой".
В сундук были заложены также соболезнования от иностранных интеллектуалов: белобородого англичанина Бернарда Шоу, германского романиста Генриха Манна, француза Анри Барбюса и, говорят, большого литератора земли германской Томаса Манна, который в своей телеграмме Съезду Советов сравнил Ленина с эпическим героем древних скандинавских сказаний. Короче, полное смешение элементов, на которые обрек нас наш разум, ибо в те январские дни в воздухе не витало ни пылинки, которая бы не горевала об Ильиче.
Притом Стожаров не был сторонним наблюдателем разворачивающихся событий, а находился в гуще устроительства этой поистине планетарной похоронной церемонии.
Шесть ночей не гас свет в кабинете секретаря райкома, где Макар, уставившись бессонными глазами в замороженное окно, выкуривая пачку за пачкой "Пушки", обдумывал стратегию движения кустовых групп от Рогожско-Симоновского района на Красную площадь.
В его задачу входило распределить делегатов числом около пяти тысяч человек на колонны, по минутам назначить фабрикам, заводам и другим учреждениям, каждому свое, точное время прибытия на центральный сборный пункт.
Сосредоточившись так, будто весь мир был в нем и он был всем миром, будто от него зависело, прорвется этот мир сквозь сети, повсюду раскинутые лукавой смертью, или нет, составлял Макар планы, карты, бюллетени, вычерчивал схемы, даже диаграммы. Кто к кому обязан пристроиться в хвост, а кого держать в затылке, сколько человек в шеренге (восемь), оптимальное расстояние между шеренгами (один шаг), скорость движения – три версты в час. И особое предписание начальникам делегаций организовать надежную связь вдоль своих колонн в виде одиночек-велосипедистов.
Все предусмотрел, чтобы при таком изобилии народа не вышло путаницы, неразберихи, какого-нибудь бестолкового скопления граждан, здоровье и нервная система которых и без того подорваны различными потрясениями, войной и революцией.
"Итак, на похороны Ильича район направляется по следующему маршруту, – писал Макар Стожаров красивым размашистым почерком с нажимом, лиловыми чернилами. – Таганка, Астаховский мост, Солянка, Варварская площадь, Лубянский проезд, Лубянка, площадь имени Свердлова, площадь Революции, проезд между Историческим музеем и Кремлевской стеной, Красная площадь, Варварка, Солянка и обратно.
Все участники указанного шествия должны одеваться тепло, – предписывал он в своем циркуляре. – На ногах валенки, теплое пальто, шапку, закрывающую уши, теплые варешки – имея в виду, что на Красной площади придется простоять от 1–2 часов, принимая во внимание существующие большие морозы, а также порядок, который требуется от делегации.
Партийным ветеранам и восходящей молодежи, – даже не указывал, а чисто по-человечески просил Макар, – необходимо поддерживать строгий порядок, помня, что на нас возлагаются большие надежды в смысле дисциплины, во избежание давки и многочисленных несчастных случаев во время погребального шествия.
ПРИМЕЧАНИЕ: Ввиду острого мороза, а также краткости времени на стоянках рекомендуется всем участникам делегатам прибывать точно к указанному времени, не допуская никаких опозданий. Уход будет точно в установленное время. НЕ прибывшие вовремя не останавливают прибывших. Процессия тронется без них, тем самым оставляя за бортом опоздавших.
Вышеизложенное считать обязательным", – подводил он итог, расписывался, ставил печать, забирал копии домой в Большой Гнездниковский и складывал в свой заповедный сундук.
Если б мог, он сложил туда хруст снега под башмаками, клубы пара, вырвавшиеся из лошадиных ноздрей, траурные звуки Вагнера и Моцарта, неожиданно поднявшийся ветер, запах хвои, сосновой смолы, сам воздух, которым дышали в те горькие дни. Он бы и лепешку заледенелого навоза включил в эту патетическую композицию, повинуясь важности мгновения.
Сундук свой, наполненный удивительным и драгоценным, как редкая жемчужина, конгломератом, Макар Стожаров пронес сквозь тьму времен, войну и перемену мест.
Вечером в Леонтьевском переулке, в здании Московского Комитета партии, состоялся митинг прощания. Огромный зал был убран торжественно и траурно. В центре над сценой – свежий гипсовый бюст Ильича глядел на овец, потерявших пастыря, словно говоря: "Как вы без меня будете – не знаю…"
Ораторов слушали, затаив дыхание, долго и горячо говорил Луканов, секретарь болгарской компартии, его сменил маленький сухонький старый большевик Свидерский, один за другим всходили на трибуну скорбящие железнодорожники:
– Ленин оттолкнул корабль от берега темноты и нищеты, а к берегу света и социализма, к этой желаемой бухте, мы еще не причалили. Кто теперь поведет корабль, кто?..
– Вождя-титана не стало, так мы, беспартийные вятичи, требуем, чтобы коммунистическая партия была единой, без дискуссий! А тем, кто пытается вести дискуссии, открыто заявляем: "Идите к гробу отца, скажите, что будем единством партии выполнять его заветы".
– При жизни его мы чувствовали себя как бы "у Ильича за пазухой". Нет больше среди нас Ленина, – крушились делегаты со станции Москва-Брянская, – но он завещал нам стальную коммунистическую партию.
Григорий Зиновьев, хотя и напустился в неурочный час на "Апрельские тезисы" и, в пику Старику, посчитал Октябрьский переворот блажью и сумасбродством, но был в своем праве, поскольку никто из ленинской свиты, глядевшей Ильичу в рот, не прожил обок с ним такую прорву времени. Чего стоит переезд через Германию в Петроград в пломбированном вагоне? А шалаш в Разливе! А годы и годы в эмиграции?
Старик – баламут, инспиратор, помешанный на коньках, важнейшие стратегические вопросы решались им на катке, вечно всех подковыривал, подзадоривал поздней осенью купаться в горных речках, чуть Левушку Каменева со свету не сжил, когда тот отказался лезть в ледяную воду. В Швейцарии с велосипедом тоже: давай да давай прокатимся на горном бицикле. Ну, сели на "шнайдер-тандем", покатили, в белых штанах, черных гетрах, соломенных шляпах.