Подобные случаи происходят чаще, чем можно себе представить. Прю знал это, и поэтому у него не было оснований считать себя виноватым. Еще в Майере Прю был знаком с многообещающим боксером-легковесом. Но однажды, солидно выпив, боксер пришел в гражданский зал и провел бой с одним из местных боксеров. Они дрались в новых перчатках. Ассистент противника, завязывая шнурки, забыл срезать на них металлические наконечники. В бою шнурки развязались и во время обмена ударами металлический наконечник стегнул по глазу майерского легковеса. Глаз вытек, и бедняге вставили стеклянный. На этом карьера многообещающего боксера кончилась. Такие случаи бывали часто.
Прю стоял в твердой стойке, когда нанес сильный удар в голову Дикси. Этот удар был обычным по силе, но случилось так, что и Дикси в этот момент находился в жесткой стойке. По тому, как Дикси упал словно подкошенный, Прюитт понял, что произошло что-то необычное: Дикси лежал лицом вниз и не переворачивался. Обычно боксеры, как и занимающиеся борьбой дзю-до, редко падают лицом вниз. Прю инстинктивно отдернул руку, только что нанесшую удар, а потом посмотрел на перчатку так, как обычно смотрят дети на руку, дотронувшись до горячей печи. В следующий момент Прю поспешил за доктором.
Дикси Уэллс пробыл в тяжелом состоянии около недели, но в конце концов кризис миновал. Однако Дикси ослеп. Госпитальный врач сказал, что это следствие сотрясения мозга или повреждения нерва. Прю дважды навещал Дикси, но после второго посещения больше к нему ходить не смог. Тогда они разговорились о боксе, и Дикси заплакал. Прю не мог вынести слез, которые текли из ослепших глаз.
Дикси не винил Прю и не обижался на него, просто он чувствовал себя несчастным. В тог последний раз он сказал Прюитту, что, как только станет возможным, его отправят в Штаты, в дом солдат-ветеранов или, на худой конец, в один из госпиталей для ветеранов войны. Прюитт знал несколько похожих случаев и знал, что при этом обычно бывает.
Прюитт чувствовал себя как человек, очнувшийся после долгого сна в чужой стране, в которой прежде никогда не был и языка которой никогда не слыхал, и очень смутно представляющий себе, каким образом он здесь оказался. "Почему я здесь?!" - задает себе вопрос этот человек, и сам боится ответить на него.
"Что теперь делать? - раздумывал Прюитт. - То, что случилось, никого больше не интересует. Почему же мне это не дает покоя?" Бокс никогда не был его призванием, игра на горне - вот его настоящее призвание. Почему же он здесь решил выдавать себя за боксера?
Обещание, данное матери, ничего не могло изменить, дело было вовсе не в нем. Правда, религиозное чувство, чувство долга неотступно напоминало Прюитту о необходимости выполнять это обещание. Ведь тогда он был еще мальчишкой и воспринял свои слова в буквальном их значении, не вкладывая в них особого, глубокого смысла.
"Бой на ринге, - размышлял Прюитт, - неизбежно означает причинение боли сопернику, преднамеренно и без всякой необходимости. Два человека, не испытывающих никаких злобных чувств друг к другу, выходят на ринг и стремятся побольнее ударить один другого, чтобы доставить удовольствие людям, наблюдающим за ними и далеко уступающим им в смелости. Чтобы как-то скрасить эту драку, ее назвали спортом, сделали одним из видов азартных игр". Никогда прежде Прюитт не думал так о боксе. Но чего он всегда терпеть не мог, так это быть марионеткой.
Поскольку сезон соревнований по боксу закончился, Прюитт мог подождать до декабря, прежде чем объявить о своем решении. Он мог бы молчать, наслаждаться лаврами победителя до тех пор, пока не настало бы время заявить всем о своих нравах на более высокое звание. Но Прюитт был слишком честен, чтобы продолжать обманывать людей, в то время как сам он отказался дальше служить для них марионеткой.
Сначала, когда он рассказал о причинах, побудивших его отказаться от дальнейшего участия в соревнованиях, ему не поверили. Позднее, когда стало ясно, что он говорит правду, решили, что он занимался спортом ради личной выгоды и вовсе не любил спорт, как все другие. Поэтому его с негодованием изгнали из команды боксеров. Еще позднее, когда поняли, что Прюитт не намерен вернуться на ринг, его стали уговаривать, зазывать, вести с ним душеспасительные беседы, говорили ему о том, каким хорошим боксером он был, какие надежды на него возлагались и как он всех подвел, напоминали ему о долге перед полком, стыдили его. Его буквально ни на минуту не оставляли в покое. И Прюитт решил перевестись в другую часть.
Он перешел на службу в этот другой полк, потому что здесь была лучшая команда горнистов во всем округе. Прюитт добился этого без труда. Как только его прослушали, перевод был оформлен быстро. Полку действительно нужен был хороший горнист.
Глава третья
В восемь часов утра, когда Прюитт все еще укладывал свои вещи, старшина седьмой роты Милтон Энтони Уорден вышел из канцелярии. Дверь из канцелярии вела в коридор с тщательно натертым полом. Коридор тянулся от веранды, выходившей на казарменный двор, до комнаты отдыха, окна которой выходили на улицу. Уорден остановился в конце коридора, оперся всем телом на косяк двери и закурил. Он стоял засунув руки глубоко в карманы брюк и наблюдал, как рота строится для занятий с винтовками. Было ясное, безоблачное утро.
Лучи раннего солнца лишь слегка касались Уордена, но он чувствовал, что прохлада уже исчезает и день снова будет жаркий. Скоро должен был начаться весенний дождливый сезон, но пока в феврале погода оставалась жаркой и сухой, точно такой же, как в декабре. С наступлением дождей по ночам станет влажно и прохладно.
Уорден только что заполнил суточную ведомость, отправил ее в штаб полка и теперь спокойно докуривал сигарету, наблюдая за построением роты. Он был рад, что ему не нужно отправляться с ротой. Постояв немного на веранде, Уорден направился к складу, где ему снова предстояла тяжелая работа, которая обычно не входила в ого обязанности.
Милтону Энтони Уордену было тридцать четыре года. За восемь месяцев службы в качестве старшины седьмой роты он сумел добиться неограниченной власти над ее личным составом. Уорден любил иногда напомнить себе об этом примечательном факте. Он был работягой по натуре и об этом также любил напоминать себе. Очень часто Уорден с удовлетворением отмечал про себя, что никогда но встречал человека, который бы умел все так хорошо сделать, как он сам.
"Монах в своей келье", - пробормотал Уорден, проходя через приоткрытую дверь склада. После слепящего солнечного света Милтону пришлось на какой-то момент остановиться, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте, царившей в помещении склада, который был без окон и освещался только двумя лампочками, висевшими, как две крупные слезы, под потолком. Их тусклый свет лишь усиливал ощущение мрака. За высокими, до самого потолка, шкафами, стеллажами, грудами ящиков у самодельного стола сидел рядовой первого класса, специалист четвертого разряда Лева, как всегда безмолвный и бледный. Можно было подумать, что постоянный мрак, царивший здесь, впрыснули ему в вены. Он сидел низко опустив голову, тонкий нос его, казалось, погрузился в небольшое пятно света от настольной лампы. Лева что-то старательно печатал на пишущей машинке, неуклюже орудуя двумя пальцами.
- Не хватает только савана да чаши с пеплом, - сказал Уорден, которого мать, совершенно влюбленная в своего сына, часто называла Святым Антонием. - А то бы ты хоть завтра стал святым, Никколо.
- Пошел к дьяволу, - ответил Лева, не поднимая головы и не прекращая печатать. - Этот новичок, которого переводят к нам. уже появился?
- Святой Никколо из Вахиавы! - продолжал насмехаться Уорден. - Неужели тебе не надоело так жить? Ты, наверное, уже и мужчиной перестал быть?
- Появился он или нет? У меня уже готовы для него документы.
- Нет еще, - ответил Уорден, облокачиваясь на прилавок. - По мне, так пусть бы совсем не появлялся.
- Почему же? - невинно спросил Лева. - Говорят, что он хороший солдат.
- Он твердолобый. Упрямец, - уверенно ответил Уорден. - Я его знаю. Между прочим, ты у Большой Сю в Вахиаве давно был? Ее девочки быстро привели бы тебя в норму.
- Как же я могу туда ходить? - спросил Лева. - Разве хватит на это тех денег, которые вы мне платите?.. Я слышал, что этот Прюитт хороший боксер, что он здорово усилит команду Дайнэмайта.
- А для меня он будет только лишним ртом, - заметил Уорден. - Об этом ты ничего не слышал? Что ж, мне не привыкать. Он пожалеет, что дотянул до февраля, до конца сезона соревнований по боксу. Теперь ему придется ждать до декабря, чтобы получить сержантские лычки.
- О, бедный, бедный ты, Уорден, - сказал Лева. - Каждый стремится от тебя что-то урвать. - Лева откинулся назад и показал рукой на кипы разложенного вокруг него имущества, над учетом которого он трудился уже третий день. - Я рад, что у меня такая легкая, хорошо оплачиваемая работа.
- Проклятый упрямец, - горько улыбаясь, сказал Уорден. - Мелочь из Кентукки, но наверняка станет капралом через шесть недель, хотя и останется по-прежнему проклятым твердолобом.
- Но он хороший горнист, - возразил Лева. - Я слышал, как он играет. Очень хороший горнист. Лучший в гарнизоне.
Уорден ударил кулаком по прилавку и крикнул:
- Тогда ему следовало оставаться в команде горнистов, а не лезть в мое подразделение!
Уорден откинул доску прилавка, оттолкнул ногой дверцу и шагнул за прилавок, пройдя мимо кучи гимнастерок, брюк и ботинок с крагами.
Лева снова нагнулся над столом и застучал клавишами машинки, посапывая своим длинным тонким носом.
- Ты оформил ведомость на выдачу обмундирования? - раздраженно спросил Уорден.
- За кого ты меня принимаешь? - Лева с ехидцей улыбнулся.
- За писаря отделения снабжения, обязанного выполнять эту работу, а не болтать все время о переводах солдат из части в часть. Ты должен был составить ведомость два дня назад.
- Скажи об этом сержанту по снабжению О’Хейеру, - бросил в ответ Лева. - Я ведь только писарь.
Выражение гнева исчезло с лица Уордена так же внезапно, как и появилось. Хитро поглядывая на Лева, он почесал подбородок И ухмыльнулся.
- А что, твой мудрый наставник мистер О’Хейер уже был здесь сегодня утром?
- А как ты думаешь? - спросил Лева.
- Я склонен думать, что не был. Угадал?
- Совершенно верно.
Уорден улыбнулся.
- В этом нет ничего особенного. Ведь сейчас только восемь. Нельзя же требовать от такого важного и столь занятого человека, чтобы он вставал в восемь утра, если у него есть такой писарь, как ты.
- Для тебя все это шутки, - проворчал Лева. - Тебе можно смеяться, а мне совсем не до смеха.
- Может быть, он вчера допоздна подсчитывал свои барыши от игры в сарайчике? Держу пари, что ты но отказался бы от такой легкой жизни.
- Я бы не отказался получать хотя бы десять процентов того, что он загребает в этом сарайчике после каждой получки, - сказал Лева, подумав о четырех ремонтных сараях, в которых каждый месяц, убрав тридцатисемимиллиметровые орудия, пулеметы и другое имущество, солдаты дулись в карты. Содержатель одного из сарайчиков, сержант О’Хейер, срывал самые большие куши.
- А я думал, что именно столько он и платит тебе за то, что ты выполняешь его работу, - заметил Уорден.
Лева взглянул на него уничтожающим взглядом, и Уорден глухо засмеялся.
- Сейчас ты, по-видимому, спросишь с меня долю тех денег, которые мне платит О’Хейер, или пригрозишь устроить так, чтобы меня выгнали отсюда, - хитро сказал Лева.
- Совсем неплохая идея, - улыбаясь, ответил Уорден. - Спасибо тебе. Сам я никогда не додумался бы до этого.
- Когда-нибудь все это будет вовсе не так уж смешно, - угрюмо сказал Лева. - Когда-нибудь я переведусь отсюда, брошу этот склад, и, кроме О’Хейера, который не может отличить форму тридцать два от формы тридцать пять, здесь некому будет работать.
- Ты никогда не уйдешь из этой роты, - оборвал его Уорден. - А если бы тебе пришлось выйти из этого склада на свет божий, ты бы ослеп, как летучая мышь. Эта работа у тебя в крови. Ты не уйдешь отсюда, даже если тебя попросят об этом.
- Неужели? - тихо спросил Лева. - Мне начинает надоедать выполнять работу за сержанта по снабжению, в то время как О’Хейер получает благодарности и загребает деньги только потому, что он лучший легковес в команде Дайнэмайта и выплачивает полковому начальству положенную мзду за содержание игорного притончика в сарае. Он ведь и боксер-то неважный.
- Но он хороший игрок, - безразлично произнес Уорден. - Именно в этом все дело.
- Да, игрок он неплохой. Хотел бы я знать, сколько он платит Дайнэмайту лично?
- Ну что ты, Никколо! Об этом не говорят, - усмехнулся Уорден. - Ведь это противозаконные действия. Так сказано в наших армейских инструкциях.
- К черту эти инструкции! - нахмурился Лева. - Я уже сказал, что когда-нибудь он выведет меня из терпения. Я мог бы перевестись отсюда хоть завтра на должность сержанта по снабжению. Я интересовался этим и знаю, что в тринадцатой роте нужен снабженец. Такие дела, Милт. - Лева вдруг умолк. Он понял, что проговорился и что Уорден умышленно вел дело к этому.
Уорден уловил смущенный взгляд Лева и про себя отметил, что нужно что-нибудь придумать, чтобы помешать планам Лева, ведь иначе некому будет заниматься делами на складе. Уорден шагнул к столу и сказал:
- Не беспокойся, Никколо. Это не будет продолжаться вечно. Тут и я частично заинтересован. Ты должен получить повышение и получишь его. Ведь всю работу выполняешь ты. Я добьюсь, чтобы ты получил повышение.
- Нет, не добьешься, - с явным сожалением сказал Лева. - Не добьешься, пока ротой командует Дайнэмайт, пока О’Хейер состоит в его команде и платит полковому начальству положенную мзду.
- Так ты что же, не веришь мне? - негодующе крикнул Уорден. - Я же говорю тебе, что сам заинтересован в этом.
- Я не новобранец. Слава богу, уже тринадцать лет в армии, - ответил Лева. - И никому не верю.
- Как у тебя эти дела? - Уорден показал на пачки ведомостей. - Тебе нужна помощь?
- Нет, - решительно заявил Лева. - Никакой помощи мне не надо. - Лева положил руку на самую большую пачку ведомостей. - Мне самому едва хватает работы па весь день. Именно поэтому и настроение у меня неважное. Ты ведь знаешь, как говорят кадровики: отсутствие работы понижает моральный дух солдат.
- Дай-ка мне половину, - с притворной усталостью сказал Уорден. Он взял из рук Лева ведомости и лукаво подмигнул итальянцу. - Два таких хороших работника, как мы с тобой, могут сегодня же все это сделать. - И, заметив, что Лева не реагирует на комплимент, продолжал: - Я просто не знаю, что бы стал делать без тебя, Никколо.
Подумав, что Лева все равно ему не верит, так же как не верил в свои слова он сам, Уорден продолжал:
- Мы сделаем эту работу - и ты отдохнешь месяцок-другой. У тебя положение, как у наших поваров, Никколо. Они тоже угрожают уйти, если заведующим столовой останется сержант Прим. Но они никогда этого не сделают, потому что больше смерти боятся попасть в строевые.
- Я их мог бы понять, если бы они действительно отказались там работать, - сказал Лева.
- Но они этого не сделают, хотя я очень хотел бы, чтобы они осуществили свою угрозу. Не сделаешь этого и ты, правда, по другой причине. Ты не уйдешь с этой работы и не оставишь меня в беде. Ты такой же дурак, как и я.
- Да? Ну мы это еще посмотрим, Милт. Еще посмотрим, - сказал Лева с презрительной усмешкой.
Уорден серьезно взглянул на Лева и строго сказал:
- Ладно, давай работать.
Уорден разложил ведомости перед собой и углубился в работу, развивая такую бешеную энергию, которая гарантирует сто процентов отдачи, отсутствие всяких ошибок и выполнение работы в такие короткие сроки, что сам не замечаешь, как она кончается. С такой же энергией трудился рядом с Уорденом и Никколо Лева.
Прошло немного времени, когда перед ротными казармами остановился автомобиль.
- Что за черт! - выругался Уорден. - С каких это пор у нас здесь королевский отель на Гавайях?
- Кто это еще? - пренебрежительно спросил Лева.
Уорден увидел, как из машины вышла высокая худощавая блондинка. Женщина шла по дорожке, под пурпурным свитером четко очерчивалась ее высокая грудь.
- Кто там? - спросил Лева.
- Жена Холмса, - ответил Уорден пренебрежительно.
Лева распрямился и закурил сигарету.
- Черт ее побери, - сказал он. - Вместе с ее свитером. Она придет сюда, если никого не окажется в канцелярии. Каждый раз, когда она появляется здесь, мне приходится тратить три доллара на заведение мадам Кайпфер и доллар на поездку туда и обратно в такси. Девочки у Сю недостаточно хороши, чтобы выбить из моей головы эту картину.
- Да, эта женщина красива, - равнодушно согласился Уорден.
- Конечно, - ответил Лева. - И она знает, как пользоваться своей красотой.
Они слышали, как женщина стучала в дверь канцелярии и, но получив ответа, открыла дверь.
- Черт с ней. Давай работать, - сказал Уорден, - прислушиваясь к шагам в коридоре, затем на веранде, наконец, у самой двери склада.
- Где старшина? - резко спросила госпожа Холмс, войдя в помещение склада.
- Я старшина, мадам.
- Ах вы! О да, конечно. Здравствуйте.
- Чем могу быть вам полезен, мадам Холмс? - спросил Уорден, не поднимаясь со стула.
- Вы меня знаете?
- Почему же нет, мадам. Я вас часто видел. - Уорден окинул ее взглядом, его голубые глаза под густыми черными бровями расширились, как бы бросая скрытый вызов женщине.
- Я разыскиваю своего мужа, - сказала госпожа Холмс, подчеркнув последнее слово, и в ожидании ответа слегка улыбнулась.
У орден смотрел на нее без тени улыбки и тоже выжидал.
- Вы не знаете, где он? - спросила она наконец.
- Нет, не знаю, мадам, - ответил Уорден и опять умолк в ожидании.
- Разве он не был здесь утром? - спросила госпожа Холмс, бросив холодный взгляд на Уордена. Так холодно на него еще не смотрела ни одна женщина.
- Утром? - Уорден поднял свои густые брови. - До половины девятого?
Лева, продолжая работать за столом, улыбнулся.
- Он сказал, что будет здесь.
- Верно, мадам. - Уорден изменил свою тактику, подчеркнуто вежливо встал. - Обычно он сюда приходит рано или поздно. И сегодня, наверное, придет. Я передам, что вы искали его, когда он появится.
- Он обещал привезти мне кое-что, - сказала госпожа Холмс. До этого все старшины казались ей безжизненными марионетками в спектаклях, которые ставил муж. Этот был другой. И он явно смущал ее. - Я полагала, что он оставит покупки здесь, - добавила она.
- Что же делать, мадам, - вежливо сказал Уорден, думая, что она поняла смысл его широкой улыбки. - Мы можем заглянуть в канцелярию, может быть, ваши покупки там. Возможно, ваш муж и заходил в канцелярию, пока я был па складе.
Она последовала за ним, хотя только недавно вышла из канцелярии.
- Здесь ничего пет, - сказал Уорден, как бы удивляясь.
- Интересно, где же он сам? - раздраженно сказала она. При упоминании о муже по ее лбу пробегали морщины.
Уорден умышленно не спешил с ответом, а потом, точно рассчитав момент, сказал:
- Мадам, насколько я знаю капитана, он сейчас уже в клубе, потягивает коктейль и обсуждает с полковником Делбертом проблему найма прислуги.