На Валька с мальчишкой теперь смотрели косо. Перетёрли друг с дружкой и постановили, что ребёнку здесь не место. Механизмы вокруг, машины. А он бегает. Не заметишь, шмыгнет под колёса – и сядешь как миленький, лет эдак на пять. Ну, и вообще.
Стали капать Ахмедычу:
– Детство у Валька взыграло. Как такому человеку машину доверять?
Жора сходу своего племянника на место Валька предложил.
Не мог Валя не замечать завязавшихся пересудов и происков. Замечал. И даже огорчался. Но как-то не всерьёз. Это было как разглядывать аварию на трассе. Сбросишь скорость, едешь, смотришь на задранные к небу колёса, на блестяшки битого стекла, на ментов с бумажками и жезлами. Покачаешь головой, языком поцокаешь. Ну, перекрестишься – если авария со жмуриками. Проедешь, придавишь газу, и – дальше покатил. Так и Валя: вздохнёт, поморщится и зовёт своего Ваньку – по бульвару пройтись.
Несколько раз, гуляя с Ваней, Валёк встречал соседей. Здоровались, но не подходили. Некоторые и вовсе шарахались. Только заметят – шире шаг, равнение в сторону. Валёк не обижался. Соседи оставались такими, какими были всегда – людьми за стенкой. Так заведено. По крайней мере, в их доме. Друг к дружке никто никогда не лез. Ни в гости, ни в жизнь. Бывает, в ванной или в туалете по трубам долетит, как плачут или ругаются. И всё. Грязное бельё напоказ не выворачивали, окружающим не досаждали. Словом, жили чинно и мирно. Образцово. Но Ларе соседушки, разумеется, донесли. Гуляет, дескать, ваш супруг по городу с непонятным ребёнком. Лара Вальку не позвонила. Позвонила в контору, опять с Ахмедычем разговаривала: Захарыч ещё был в отпуске. Лара Ахмедыча зарядила по полной – так, что тот на Валька собак спустил. Ты, говорит, жене своей объясни, что я не кагебе, что я своим работникам мозги промывать не обязан. А вообще, говорит, мне ваш сериал давно остохерел, давай-ка собирайся скорее с мыслями, и вези мальца в детдом. Валёк ещё немного времени попросил. Ахмедыч побагровел, сказал:
– Вам хоть вечность выложи, вы ещё немного попросите. – И ушёл мотористов дрючить: те на "семьсот сорок седьмом" никак не могли цилиндры отрегулировать.
С мыслью Валёк так и не собрался. Снова вышло всё само собой. Сидели, завтракали под рычание двигателей и шипение воды на мойке. У Вани левое ухо насквозь светом от лампы пронизано – так что виден каждый капилляр, каждая прожилка. Валёк рассматривал его ухо и думал, что оно напоминает ему крыло стрекозы. И вдруг сказал, для самого себя неожиданно:
– Ты, главное, не сомневайся. Я тебя усыновлю.
Стало очень тихо. Будто все двигатели заглохли, и мойка отключилась.
Валёк отхлебнул чай, прибавил, глядя на Ваню поверх дымящейся чашки:
– Вот так.
Ваня кивнул, не подымая глаз.
– Домой нам сейчас дороги нет, это ясно. – Валёк принялся болтать; так, как болтают, когда опасность дышит в шею – чтобы отвлечься и расхрабриться. – Может, со временем. Но ты в любом случае не робей. Что-нибудь придумаем. Прорвёмся.
За завтраком Ваня ничего не съел: в горло не лезло. Сладкого чая похлебал, и то полчашки. Когда Валёк доел и собрался вставать, спросил как бы между прочим:
– А она что?
В ответ Валёк скривился:
– А что – она? Она тут не при делах. Сказано тебе, не сомневайся.
Валёк понимал: разговор с Ларой неизбежен. Но к такому сражению он был уж точно не готов. С Ларой нужно будет всё сделать чётко. С первой попытки. Допустим, предложит она развод – нужно будет согласиться. Сразу и спокойно. Нужно ещё немного выждать, дозреть, – заключил Валёк: нельзя такие вещи с кондачка.
Но не только из-за своей мягкости Валёк хотел оттянуть решающую минуту. Хотелось ему немного побыть в тишине. Насладиться тем, что происходило внутри. Ему тогда казалось, для него всё начинается заново. Ему подарена новая жизнь. Как с ней быть, Валёк не представлял. Догадывался, что главное – заботиться о Ваньке, с которого эта новая жизнь началась. "Как-то всё это нужно будет оформить", – думал Валёк нехотя. И тут же повторял про себя Ванькины слова: "сейчас у всех каникулы", – как отговорку. Мысль о том, что "усыновить" связано уже не с самим Ваней, а с кучей муторных кабинетных людей, вгоняла Валька в ступор.
Валька уже открыто осуждали. Обстановка накалялась. Кто-то в рейс собирается, кто-то из рейса вернулся. Третьего и вовсе раненным на буксире приволокли. А тут Валя, вечно выходной, со своим детдомом. Раздражало. Валёк, чтобы народ сверх меры не злить, полмашины перебрал. Слегка подлатал бытовку: заткнул щели в окне, болтающуюся проводку закрепил. Ушёл с головой в своё незамысловатое хозяйство. Как-то возле бытовки стирал Ваньке одежду в тазу. С непривычки по локоть в пене, вода на ноги выплёскивается. Разогнул затёкшую спину, оборачивается – Ваня рядом стоит. В замасленном "общаковом" бушлате, голые коленки торчат.
Валёк:
– Ты чего?
Тот подошёл, обнял.
– Что ты? – Валёк ему снова; ничего другого не сообразил сказать.
Тут их выхлопом окатило: кто-то мимо проезжал, газанул.
Скоро Валька определили на картонажную фабрику, собирать макулатуру с пунктов приёмки. В первый день, выезжая на маршрут, выглянул из кабины. Ваня стоит на крыльце бытовки, смотрит ему вслед. Тонюсенький. Валёк высунулся из кабины и посигналил. В ответ Ваня помахал ему рукой. Деревянно как-то, нескладно. Никому до сих пор не махал, подумал Валёк.
Он подозревал, что дело не в одном лишь мальчишке, но и в нём самом. Так уж сошлось. Что-то в нём самом, видно, долго вызревало. Исподтишка. И на Ваньку откликнулось. Так же злость, к примеру, вызревает. Один тебе гадость сделает, другой, третий. Сдерживаешься, не среагируешь: запаришься на каждого реагировать. На дороге такое часто бывает. Одна мелочь, другая: подрежут, выехать не дадут, облают за то, что медленно едешь – а у тебя тонн двадцать в фуре, и движок вот-вот застучит. Ходишь потом, ходишь, с виду обычный. Вдруг кто-нибудь тебя плечом заденет, случайно – и всё, привет; вцепишься в него как в фашиста под Сталинградом. Словом, Валёк докопался, что это долго в нём копилась. Просто он не замечал. Вылилось в незаконное отцовское чувство. А мог вместо этого просто взять и повеситься. Не окажись рядом Вани. И так ведь бывает, вешаются. Без видимой на то причины. Родные-близкие потом только руками разводят: "А кто его знает. Может – порча на нём была?"
Иногда, лёжа в постели, когда Ваня уже сопел на верхней койке, Валёк погружался в мечты. Представлял себе, как, помыкавшись с мальчишкой, он налаживает житьё-бытьё. Снимают флигель. Рябина в окне. В кресле котяра вальяжный пузо мохнатое вывалил. Можно будет одного из здешних забрать. И вот приходит Лара. С вишнёвым пирогом. Просит прощения у Вани, говорит: места себе не нахожу. Перебирайтесь, скажет, домой, в тесноте да не в обиде.
Валёк покряхтывая, переворачивался на бок:
– Ничего, ничего…
И долго не мог уснуть.
Жалко ему было, что не пережил он такого, как с Ваней, с родною дочкой. Такой нежности. Пока Люба росла, вкалывал без передыху. График был – пишите письма: в воскресенье из рейса, в понедельник в рейс. На дочку ни времени, ни сердца не оставалось. Всё впопыхах, машинально. Было дело – Любаша только в школу пошла – он предплечье сломал, на мазуте поскользнулся. Выбыл из строя на месяц. Режим изменился. В рейсы не ходил, перевёлся в ремонтники. Но и тогда легче не стало. Лара тоже работала – причём в другом конце города, на хлебозаводе. Утром перед работой он должен был забросить дочку в садик, вечером после работы из садика забрать. Утром Люба дремлет или хнычет. Вечером хочет поговорить, но к вечеру он сам такой уставший, что впору хныкать: одной рукой работать – тот ещё аттракцион. Классу к третьему Люба уже и не пыталась наладить с ним дружбу. Привыкла, что папа устал, и дёргать его не нужно. Ближе к праздникам он сам спросит: ну, какой ты хочешь подарок? Валёк замечал, к чему идёт. Но что тут изменишь? Лара молчала – Валёк считал, всё в порядке. Он был кормилец. Для того и вкалывал, чтобы Любаше было, что есть, что надеть. Дочка вырастет, повторял он себе, всё поймёт и будет его любить… Выросла вот…
Однажды открывает глаза: пуговицы с орлами. Сел в постели, поднял взгляд – военный над ним стоит, говорит что-то. Валёк на всякий случай кивнул, сказал "здравствуйте". Сразу понял, откуда здесь вояка и зачем. Заволновался за Ваню: не попался ли, – но виду не подал. Молодой, на отставника никак не тянет, оценил гостя Валёк. По голосу – лет двадцать, не больше.
– Просыпайтесь скорей, Валентин Георгиевич.
Валёк, когда его по отчеству называли, впадал в неприятное волнение. Привык, что, если по отчеству – значит, государственный человек с ним заговорил. Значит, будут сейчас давить, гнобить и выкруживать. И если это не гаишник – то проблема, скорей всего, не на пять минут. В общем, от собственного отчества Валёк поневоле сжимался и готовился к неприятностям. Сейчас ему было особенно неуютно – сидеть в трусах и обвислой майке перед юнцом, одетым в форму, хоть и без знаков различия.
Человек в форме отступил на шаг от кроватей, и сразу к делу:
– Валентин Георгиевич, я приехал за Иваном Солнцевым. Я его новый наставник. Где он?
У Валька отлегло: не взяли пока мальчишку. Сдержался, изобразил озабоченность. Оглядел не спеша бытовку, потыкал поднятой рукой в сетку верхней койки.
– Он, наверное, к вам пошёл.
– К нам? – удивился наставник, но тут же нахмурился. – Вы меня, пожалуйста, не обманывайте. Не стыдно вам? Мальчик втемяшил себе, что в интернате ему плохо, и бегает. А некоторые несознательные взрослые ему потакают.
– Почему "втемяшил"? – буркнул Валёк.
– Потому что, – осадил его наставник, и прошёлся по бытовке. – Где он, Валентин Георгиевич? Я спешу.
– Нет, ну почему "втемяшил"? – не унимался Валёк. – Если ему там плохо? Если его обижают?
Валёк посмотрел на наставника в упор.
– Я, знаете, с вами не диспуты приехал разводить, – сказал тот и нервно сел на стул.
Валёк заметил под стулом Ванькины кроссовки, и понял, что Ваня улизнул в самый последний момент. Валёк с силой потёр ладонями лицо, окончательно разогнал сон.
– Всё это мы знаем. Что его обижают. Что с ним дружить никто не хочет. Да, не сразу узнали. Но теперь знаем. И, поверьте, прилагаем все возможные усилия, чтобы оздоровить ситуацию. Где он? Позовите его, пожалуйста.
Валёк мало-помалу приходил в себя. Гость его оказался хоть и при орлах, но довольно квёлым и неопасным.
– Вы-то сами в этой истории кто? Чтобы нас упрекать? – произнес наставник запальчиво. – Прекрасно ведь понимаете, никакого права на мальчика у вас нет. Что это у вас тут? – он широко повёл рукой у себя над головой. – Что за условия? Как вы себе это представляете, Валентин Георгиевич? Привели мальчика в… – снова махнул рукой, – в какую-то конуру. Это что вам, игрушки? Это не игрушки, Валентин Георгиевич. Это всё очень серьёзно.
– Так я…
– Не перебивайте, пожалуйста. У меня мало времени. Пока нашёл тут вашу автоколонну… – он задрал правый рукав, посмотрел на часы, снова оглядел бытовку. – Так вот, мальчик должен быть возвращён в интернат. Ваша супруга абсолютно разумно вам сказала: в интернате ему будет лучше. Ваше легкомыслие…
– Так я усыновить его хочу, – перебил Валёк. – Какое легкомыслие? Хочу усыновить. И Ваня согласен.
Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Валёк спешил подобрать слова поубедительней. Собирался сказать про то, как он относится к Ване. Про то, как от встречи с Ваней у него началась новая жизнь. Про то, как он теперь всё переменит. Заживёт по-настоящему. Как они с Ваней будут жить душа в душу. Хотел сказать: "Я не калека, не пьяница, смогу Ваню прокормить, поставить на ноги". Валёк много чего хотел сказать, но промямлил только самое простое:
– Я же не бухаю… мне можно доверить…
– Знаете что, – снова вспылил человек в форме, – это несерьёзный разговор.
– Да нет, я…
– Ну, перестаньте, Валентин Георгиевич! Какое усыновление, если ваша супруга против? Где Ваня? Некогда мне, нужно ехать, я уже опаздываю.
Тут он заметил узкую дверь за спиной у Валька – в углу, за торцами кроватей.
– Там у вас что?
Дверь выходила в небольшой сарай. Поначалу там помещался склад для сезонной резины, но, когда охраны не стало и резину принялись таскать, склад превратился в хранилище для ненужного хлама. Крытая отапливаемая свалка. Валёк и сам уже догадался, что Ваня там. Больше некуда ему было уйти, его застали врасплох. Ванька, скорей всего, услышал сквозь сон чужие шаги на крыльце и, соскочив с верхотуры, юркнул в сарай.
– Покажите-ка. Там открыто?
– Пожалуйста, – засуетился Валёк; решил в отместку за нервный тон сыграть перед ним дурачка.
Валёк был уверен, что малец не попадётся.
Они протиснулись за кровати, Валя толкнул незапертую дверь и, включив в сараюшке свет, спрыгнул вниз. Сарай располагался немного ниже примыкавшей к нему бытовки. Хоть и отапливаемый, но с бетонным полом. А поскольку песка в бетоне было намного больше цемента (цемент растащили строители), пол крошился и рассыпался, и был покрыт толстенным слоем белёсой пыли. Валёк специально и спрыгнул с притопом, чтобы продемонстрировать. Пыль поднялась густым облаком. Наставник покосился на свои начищенные ботинки, и спуститься в сарай не решился. Окинул взглядом стопки покрышек, дисков, банки с "отработкой".
– Ваня! – позвал он. – Если ты здесь, выходи. Поехали домой, Вань. Мы накажем твоих обидчиков. Вот увидишь.
В углу, между ним и Вальком, стояла покрышка от КрАЗа, в которой, свернувшись калачиком, Ваня и отсиживался. Валёк успел с ним переглянуться. Мальчишка сидел, вцепившись в ворох своей одежды. Какое-то время Валёк прислушивался, задрав ухо, потом вздохнул:
– Не. Откуда тут?
Наставник развернулся, пронзительно скрипнув подошвами, и затопал к выходу. Валёк подмигнул Ване и бросился следом.
– Вы не сердитесь, – успел он крикнуть в стриженый затылок, уже исчезавший в двери, которая вела во двор.
Валя плюхнулся локтями на стол, выглянул в окно. У здания конторы курили несколько водил. Заметив в окне Валька, отвернулись как по команде. Человек в форме вышагивал возле своей "Приоры" и говорил по мобильнику. Что – Валёк не слышал. Судя по лицу, говорил с кем-то из старших. Докладывал.
– Э-э-эх, – протянул Валёк с досадой, когда "Приора", хрустнув галькой, рванула по двору мимо разрисованной Ваней "тридцатьчетвёрки". – Не надо было с ним так. Разозлил. Настроил против нас.
– Да ну их, Валь, – раздалось из сарая. – Они всегда так.
Ваня уже переступал с ноги на ногу, надевая джинсы.
– Как "так"? – уточнил Валёк.
– Да так! – бодро ответил Ваня; его била крупная дрожь, но он старался не поддаваться. – Ничего с ними не получится, Валь. Им только понятно, когда перед ними прогибаются. Особенно этот… я его знаю. Сейчас бы привёз меня туда, сунул бы мне бумагу, пиши: кто тебя обижал, как обижал. Каждый раз так… Ты чего, Валь?
Валёк и впрямь изменился в лице. Он вдруг подумал, что прогнуться-то и нужно было. Сейчас, как никогда. Если когда и прогибаться, то именно теперь. Не спорить с ним нужно было, а основательно, в пояс, прогнуться. Показать благонадёжность, что ли. Понравиться. Может, этот юнец и не решает ничего – а может, и решает. Поди угадай с ними.
Только теперь Валя прочувствовал до конца, какое неподъёмное дело затеял. Ведь не отдадут: Лара против, жилья отдельного у него нет. Разводиться и делить квартиру?
Валька прошиб холодный пот.
Попробовал улыбнуться Ване, но не вышло. Покачал головой собственным невесёлым мыслям, нашёл на столе сигареты, прикурил. Затянулся смачно, пустил сизое облачко к потолку. Негромко протоковал:
– Так-так-так.
И как бы подытожил:
– Так.
В тот день Валёк еле дотерпел до вечера. Вечером побрился и отправился домой.
Ване велел запереться, выключить свет и сидеть мышкой. Никому кроме него не отпирать, по нужде ходить в сарае в ведро.
Мальчишка молча кивал и глаз на Валька не поднимал. Затаился. Валя понимал, что творится в душе у Вани. У самого внутри всё трещало и рушилось. Замялся в дверях, думал как-то приободрить Ваню. Хотел сказать: всё сделаю, как надо; выстоим; победа будет за нами. Но от нервов опять растерял все слова. Пробормотал:
– Всё, ладно, давай, – и вышел.
"Газель" Ахмедыч ему не дал: неожиданно зацепился за полузабытый приказ, запрещавший "в целях повышения порядка пользоваться рабочим транспортом в личных целях". Валёк удивился, но настаивать не стал. Отправился на автобусе.
Предстояла решающая битва, к которой Валя так и не успел подготовиться. Ещё бы день-другой – он бы собрался. Но теперь, после того как интернатовские их накрыли, времени на подготовку не осталось.
Расклад был самый неподходящий. Валёк отправлялся к Ларе сразу после того, как его посетил подосланный ею детдомовский сотрудник. Тем самым Валя признавал, что Лара попала в цель. Она наверняка ждёт его визита во всеоружии. Ему бы переждать, сбить ей боевой кураж. Сделать вид, что ничего страшного не случилось – руки коротки у интернатовских властей, чтобы дотянуться до него с Ванькой… Но было ясно, что вслед за хлипким желторотиком оттуда придут другие, зубастые. Возможности для маневра не было никакой. Попросить кого-нибудь, чтоб приютил? Почти у всех его бывших напарников есть дачи. Он с Ваней мог бы там перезимовать. Но сейчас ни к кому из них Валя не подойдёт. Момент не тот.
Случись всё это лет на десять раньше, когда Валёк ходил в дальние рейсы – может, и нашёл бы союзника. Если бы история завертелась в подходящий момент. Момент – это всегда важно… В те неспокойные годы было принято в рейсы ходить вдвоём. С напарниками у Валька всегда складывались близкие, родственные почти, отношения. В дальнем рейсе иначе никак. С Костей чаще всего выпадало, с Толиком, с обоими Антонами, Зубковым и Тимофеевым. Со всеми Валя находил общий язык. Рейс превращался в долгий задушевный разговор. Бывало, радио не включали целыми днями. Казалось каждый раз, что стали друзьями – не разлей вода. Но дружбы все почему-то оказывались недолговечными. Не только у Валька, все в колонне так дружили – взасос, но временно. Стоило начальству перетасовать колоду: сменить тебе напарника, перебросить тебя самого, – и человек, который ещё вчера был тебе за брата, делался вдруг чужим. Ты больше не тащился с ним в Воронеж или в Назрань, не ночевал в одной кабинке или гостиничном номере, не сторожил по очереди груз от дорожных шаек – и ваша дружба мигом сходила на нет. "Привет, как дела?" – "Спасибо, нормально". Всё возвращалось на исходную. Вчерашний брат мог запросто тебе нагадить. Скажем, настучать на тебя начальству – чтобы выпросить для себя рейс получше, или машину, а то и просто так, от плохого настроения. Мог инструмент прибрать, случалось и такое. А потом вас опять ставят вместе – и у вас опять дружба.
Когда напарничал с Тимофеевым, в выходные между рейсами они даже ходили на рыбалку, перезванивались. Вот если бы в такой момент свалился на него Ваня…
Валёк крепко сомневался, что удастся уговорить Лару. Если уж сказала "нет", костьми за своё "нет" ляжет. Такая натура. Но не пойти нельзя. Обнадёжил Ваню. Как ему в глаза теперь смотреть?