– Вот-вот. Я тоже думал – семья: "для семьи", "зато семья"… И что? Где она, семья, ау? Что у нас общего кроме прописки? Встретил Ваню, сердцем потянулся… Ваня, знаешь… Ваня во мне такое… Где стаканы? Давай-ка, Ахмедыч, за Ваню.
Всё кружилось. Света было мало. Текучие, мутные блики. Пока смотрел на свет – качка стихала. Но ненадолго. Тут же наваливалась темнота, сбивала с ног. Чьи-то слабые руки толкали его в нужном направлении, усаживали, стаскивали ботинки.
– Вань, ты?
– Тише, тише.
Чувствовал себя так, будто сунули в бочку и пустили с горы. Так бывало по молодости, после дальних ходок. Ляжешь дома в чистую постель, закроешь глаза – а на тебя летит дорога: асфальт, деревья, встречные машины. Сейчас летели слова. Его собственные. Те, что наговорил Ахмедычу под конец попойки, когда сорвался с тормозов.
– Ваня…
– Тише, тише.
– Ванюша, прости. Прости меня, прости.
Много извинялся. Повторял на разный манер: прости да прости. Попробовал заплакать, но уже начал отключаться. Перед сном подумалось: "Хорошо посидели. Кажется, полегчало".
Наутро Ваня впервые смотрелся угрюмым. Валёк и не подозревал, что мальчишка может быть таким. Прямо волчок.
Подал мокрое полотенце, обтереться. Как только Валёк пришёл в себя – выставил бутылку пива.
– Откуда?
Ваня сидел напротив, одетый, сунув руки глубоко в карманы куртки.
– Сходил, пока ты спал, – сказал он. – Пей, если надо.
Дождавшись, когда Валёк оторвался от горлышка, сказал:
– Я, это… ухожу. Ахмедыч велел. Он сюда заглядывал, сказал, что скоро тут директор будет. Ворчал на тебя, что ты его вчера напоил. Сказал, что выходной тебе дал. Ещё один. У медсестры справку выписал, что у тебя давление. Кажется, всё. В общем, я пойду…
И глаза отвёл.
Валёк отставил пиво на подоконник, вскочил.
– Так я ж с тобой, – засуетился он; постарался изобразить бодрость. – Мы ж вместе. Вместе, Ванюша, вместе.
Бросился к двери искать ботинки, не нашёл. Оглянулся – они под кроватью. Пока обувался, почувствовал, как растекается по телу жестокое похмелье.
– Слушай! – вспомнил вдруг Валёк. – Так мне ж Ахмедыч ключ дал! От дачи!
Валёк присмотрелся к Ване – тот сидел, по-прежнему глядя в пол.
– Он мне ключ от своей дачи дал, – повторил, улыбаясь, Валёк. – У нас с тобой теперь жильё есть.
К удивлению Валька, Ваня безрадостно покачал головой. Взял со стола свой блокнот, свернул его, сунул в карман куртки. Туда же ссыпал стреляные пистолетные гильзы, которые они в танке подобрали.
– Он ключ назад забрал, – сказал Ваня, вставая.
– Как забрал?
– Так. В карман тебе залез, нашёл и забрал. Сказал, вспомнил, что у него на даче родственник живёт.
Снова ехали в автобусе, как в самом начале. Тот же автобус, третий номер. Те же полуживые кварталы: Мясокомбинат, Чушка, Грузовой порт. В прошлый раз, когда ехали из дома в колонну, лил дождь. И районы в прошлый раз тянулись в обратном порядке. Но картинки те же. Облупившиеся фасады, пёстрые надписи, выведенные дурацким почерком – Валёк никогда не мог их прочесть. Асфальт как после обстрела, яма на яме. Всё какое-то тусклое, с гнильцой. Прохожие такие же. Пёстрые вывески только усугубляют – не к месту, режут глаз. Но в прошлый раз, несмотря даже на ливень, эти же самые картинки будоражили и бодрили Валька. Теперь – вгоняли в тоску. В прошлый раз он рассматривал в окно Грузовой порт, Чушку, Мясокомбинат – которые знал наизусть – и ему казалось, что он сбежал из всего этого. Больше не вернётся. Рядом сидел Ванька, приваливался плечом к его плечу, подскакивая на ухабах. Угрюмые пассажиры, которые наполняли автобус, смешили Валька. Думал: неужели и я такой бываю? Теперь Ваня сидел напротив. Сам непривычно хмурый, замкнутый. Валёк старался на Ваню не смотреть. А если вдруг забывался, Ваня встречал его взгляд насторожено.
Валёк не знал, куда они едут.
Как только увидел одетого, собравшегося уходить, Ваню – запаниковал. Представил, что вот сейчас мальчишка уйдёт – и он останется ни с чем. И запаниковал. И тут же принялся бодриться перед Ваней, нагнал на себя деятельный вид. Заболтал Ваню. Как когда-то давным-давно забалтывал маленькую Любу, если та принималась капризничать, а Лара была далеко.
В итоге они с Ваней сидели в автобусе и куда-то ехали.
От былой близости между ними не осталось и следа. Наоборот – стена. И с каждой секундой всё выше, всё толще. Валёк списывал это на своё похмельное состояние и очень по этому поводу сокрушался.
Отказаться от Вани самому, добровольно – было для него равносильно открытому предательству. Чтобы Ваня от него не сбежал, размышлял Валёк, нужно придумать нечто конкретное. Пока что единственным пунктом назначения ему виделся железнодорожный вокзал. Передремать в зале ожидания до утра. Если менты не дободаются. А с утра, на свежую голову, разработать настоящий план…
Начал накрапывать дождь, когда автобус свернул на Дачную.
– Почему свернули? – испугано крикнул кто-то из пассажиров.
По автобусу прокатилось волнение.
– Садовую ремонтируют. Перекрыто, – отозвался водитель. – Объезжаем по Дачной.
Завязалась перебранка между водителем и пассажирами, которым нужно было на Садовую. Пассажиры упрекали водителя в том, что он не предупредил об объезде, водитель отвечал, что нужно читать объявление, на входе висит.
– К тёще моей едем, – сказал Валёк таким тоном, будто решил наконец раскрыть Ване свой замысел.
Время от времени Валёк подумывал о Никитичне, но – в общем, издалека. Не те у них отношения, чтобы на постой к ней проситься. Тем более, учитывая подробности. Точнее сказать, отношений у них никаких, одна только вежливость: "Как самочувствие? Что вам положить?". Виделись в основном на Пасху и на Новый год. Иногда Валёк заезжал помочь ей по хозяйству: забить-подкрасить, подновить тут и там по мелочи. Когда возникала такая необходимость, Никитична сама звонила, вызывала Валька. Подразумевалось, что после её смерти дом ему с Ларой достанется – и Валёк не столько старушку обихаживает, сколько за своим будущим наследством следит. Как бы то ни было, обходились без отношений. Никитична – человек себе на уме. К тому же старый. Раб собственных привычек, как говорит про неё Толик. Сама в гостях никогда не ночует, дольше двух-трёх часов не сидит, как её ни уговаривай. И у себя гостей оставлять не любит. Я, мол, часто по ночам встаю, бессонница – что же, если кто-то в доме, каждый раз одеваться, в порядок себя приводить? Наверное, это у неё после трудного детства.
Проситься к ней было, наверное, такой же провальной затеей, как ехать уговаривать Лару. Но когда автобус свернул на Дачную, Валёк посчитал – это знамение.
Никитична встретила их, как и ожидалось, без энтузиазма. Но у неё это в порядке вещей – минимум эмоций. Валёк первые годы, пока к тёще привыкал, звал её про себя "каменной бабой". Наверняка и Лара успела провести с ней разъяснительную работу. На мальчишку Никитична не взглянула, как Валёк ни подталкивал его к ней поближе, как ни нахваливал. Молчала, склеив сухие белые губы.
– А где же Пират? – поинтересовался с показной беззаботностью Валёк.
Это была первая фраза, на которую тёща ответила.
– За домом, вражина. Отлёживается. К ночи сил набирается.
– Дела-а-а, – протянул Валёк. – И что на него нашло?
Никитична поддёрнула концы платка, сказала:
– Заходите, чего стоять, – и заковыляла по ступенькам к двери.
Валёк положил руку на плечо Ване. Почувствовал, как тот напрягся.
– Идём, не боись, – приободрил его Валёк.
Мальчик продолжал молчать. Входил в дом как разведчик в лес: весь начеку, в любую секунду готов метнуться прочь.
– А что, Валя… – обратилась Никитична к зятю, взявшись за ручку двери. – Может, завёз бы ты этого гада подальше? И все тебе дела. Сил больше нет его терпеть.
Валёк остановился на середине крыльца, жарко закивал:
– Можно. Почему бы нет. Можно. Как буду на колёсах, заскочу. Вывезу его к птицеферме. Оттуда не вернётся.
– Вот и договорились, – заключила Никитична и открыла дверь.
Устроились в большой комнате – "светлой", как называла её сама хозяйка. Никитична устроилась у окна, к фикусу и телевизору. Подпёрла щёку рукой. Валёк с Ваней ближе к выходу, на скрипучих венских стульях. Для Валиной тёщи эти стулья – великая драгоценность. Тащила из самой Сибири. Антикварные – и какое-то воспоминание у неё с этими стульями связано. Что-то важное.
Высокие перины – штук десять, одна на другой. Над кроватью цветастый ковёр. На прикроватной тумбочке – фотография в рамочке: мощный сруб, крытый деревянной черепицей, вокруг молодые дубки и сосны. Через всю картинку надпись: "Весна в Сибири".
Тишина в комнате была неустойчивая: стулья под Валей и Ваней поскрипывали при малейшем движении. Валёк ждал, что тёща предложит им поесть. За столом бы и поговорили. Но Никитична сидела, расплющив щёку о кулак, и молчала. Валёк не решался заговорить с ней в лоб. Скажет: "нет", – что дальше?
– Уголь уже привезли? – спросил Валёк; вспомнил ещё одну тему, которая наверняка должна заинтересовать Никитичну.
– Привезли, – ворчливо отозвалась она. – Толку… Перетаскать-то некому. Два мужика в доме, а перетаскать некому. Ты вон пропал. А молодой ваш, Толик, всё тянет, отнекивается. Занятой, едрить его за ногу.
Валёк приободрился.
– Ну, так может, мы и перетаскаем? А? В четыре руки… Ты как, Вань? Поможем Зое Никитичне?
Ваня пожал плечами – мол, отчего не помочь.
Валёк поднялся:
– Нам хлеба не надо, работу давай!
Работа закипела нешуточная. Похмелье у Валька как рукой сняло. Он вертелся за двоих. Наполнял углем вёдра, тащил в сарай. Пока он тащил, Ваня накидывал уголь в свободное ведро. Не успевал накидать даже до половины – Валёк оборачивался быстрее. Хватал вторую лопату, заполнял вёдра, снова тащил, возвращался бегом – и всё это с шутками-прибаутками. Даже Никитична немного оживилась. Морщины разгладились, вроде как улыбка наметилась. Выносила работникам чаю горячего попить, с малиной. Чтобы не простыли.
– Эт мы так быстро управимся, – радовалась она. – По-стахановски.
– Э-эхх! – гаркнул Валёк. – Где наша не пропадала!
И стянул через голову свитер с майкой. Работал дальше голый по пояс. Пот ручьями, от спины пар. А он посмеивается:
– Дадим тёще угля!
– От ить шальной, – не выдержала Никитична, рассмеялась.
Пират наблюдал за трудовым подвигом из-за угла сортира, чихал от угольной пыли.
Куча таяла быстро, а всё же работа растянулась до вечера.
Вечером Валёк помылся в тёплой ванной – на скорую руку, чтобы не оставлять надолго Ваню с Никитичной наедине. За всё это время мальчик и старушка так друг с другом и не заговорили. Но у Валька зашевелилась надежда: должно же быть снисхождение к героям труда.
Следом за Вальком в ванну отправился Ваня.
Никитична накрыла на ужин: хлеб, масло, варенье.
– Есть не буду, Ваньку подожду, – сказал Валёк, садясь за стол. – Чаю только попью, сушь внутри ужасная.
Никитична налила, Валёк отхлебнул, одобрительно причмокнул. За окном уже сгустилась темень. После изматывающей, в охотку, работы Вальку было уютно и хорошо. "И зажили бы, – думал он. – И Лара с Любой постепенно к Ваньке прониклись бы".
– Смотрите-ка, Пират не гавкает, – сказал Валёк.
– Так я и сама сижу, слушаю. Удивляюсь. За столько времени – в первый раз.
Никитична показалась Вальку размякшей. Самую малость – но всё же. Он решил, что пора.
– А что, Зоя Никитична, может… мы у вас поживём? Пират, вон, одобряет. И от нас, опять же, какая польза…
Валёк ожидал чего угодно – что тёща начнёт кряхтеть, кивать на Лару. Ему казалось, тогда он сумел бы своего добиться. Упросил бы. Чего ни стоило. Были, были предпосылки для такой развязки. Закидать весь уголь в один заход – это чего-то да стоит.
Но Никитична ответила коротко и веско, как отрезала:
– Никак нельзя.
– Зоя Никитична…
– Нет, сказала. Глупостям потакать не приучена. А Пирата ты завезти обещал.
Говорила Никитична без малейшего волнения – тихо, будто сама с собой. К ней вернулось её обычное невозмутимое состояние.
Валька её категорический отказ надломил. Он заерзал так, что стул под ним запищал как скрипка.
– А Лара потом всё поймёт, Зоя Никитична. Она же… она поймёт… И примет нас. Да. Ведь мальчишка славный. Вы же сами видите.
– Да кто ж его знает? Мало ли кто с виду славный. А потом ножиком пырнёт, и все дела. Вон на прошлой неделе по телевизору показывали.
– Зоя Никитична!
– Нет, Валя. Нельзя у меня. Я старая…
– Да знаю, знаю. Старая, ночью часто встаю… Но, Зоя Никитична…
– А чего ты меня кривляешь?
– Да нет, я не кривляю. Я вот что… Зоя Никитична, вы ведь сама приёмная. Если бы не Лариса Фёдоровна, что бы с вами было? Вас ведь саму так же подобрали, как я Ваньку… Вы же её любили… Прошу вас…
– Любила, – согласилась с Вальком Никитична, поправив платок. – И до сих пор помню, и за упокой свечки ей ставлю. Только при чём тут это?
Валёк смешался.
– То есть, как – при чём?
– А так, – Никитична убрала руку от щеки. – Что, по-твоему, если меня удочерили, то и я обязана? Вот уж… Мне такая судьба выпала, я не выбирала.
– Зоя Никитична, никто ж не говорит, чтобы вам… я сам хочу его усыновить.
– Ага, на чужом горбе в рай. Ты на работе, а я ему и приготовь, и обстирай. Премного благодарны, Валентин Георгиевич. – Никитична слегка склонила голову, будто поклонилась. – Ты, Валя, одно с другим не ровняй.
– Почему?
Всплеснула руками:
– Да уж потому, Валя, потому самому. Тогда война была. А ты чего развёл на ровном месте?
"Устал я с вами, – грустно подумал Валёк. – Всё, на вокзал. До утра. Утро вечера мудренее".
– Пацанёнок не брошенный, – рассуждала Никитична. – Пристроенный. Чего ты так вспапашился?
Валёк подумал – не выкинуть ли уголь обратно из сарая на двор. Но понял, что к повторному подвигу не готов. Спину начало ломить.
– Вань, ты скоро? – крикнул он в сторону ванны и поднялся из-за стола.
Прислушался – тихо, вода не льётся. Валёк подошёл к ванной, открыл дверь. Вани внутри не было. Стреляные гильзы стояли на углу раковины. Под низким потолком чернела распахнутая форточка. "Ушёл", – хотел сказать Валёк, но захлебнулся тоской.
Ваня возвратился в свой интернат. Сам. Чем сильно удивил тамошнее начальство.
А вот Валёк в семью так и не вернулся. Хотя, вроде бы, собирался. Говорил несколько раз с Ларой по телефону, Лара к нему на колонну приходила, приносила поесть.
Когда на птицеферме закончился карантин, и Валёк начал выходить на свой "яичный" маршрут, он заехал к Никитичне – чтобы, как обещал, избавить её от Пирата. Изловил пса, связал. Сунул в кабину и уехал. Что у него по дороге в голове приключилось – не известно. Только куры Валька так и не дождались. "Газель" потом нашли на повороте к птицеферме, ключи и документы на сиденье. Валька объявили в розыск. Искать его, конечно, никто не искал, но скоро и так прояснилось: Валёк подался бомжевать. Водилы видели его то тут, то там на московской трассе. То возле дорожных гостиниц, то неподалёку от крупных хозяйств. Нанимался, наверное, туда в чернорабочие. От знакомых шарахался, на контакт не шёл.
В город Валёк вернулся через полгода, летом. Уже абсолютным бомжем. Как положено – спившийся, грязный. С бородой. Домой не заявлялся. Кто-то распознал его, сообщили Ларе. Ахмедыч несколько раз выделял ей бывшую Валину "Газель" с новым водителем. Кружили по городу, Лара высматривала мужа в окно. Но не станешь же целыми днями колесить. Зарплата маленькая, бензин не бесплатный. Тем более – Валя сам так решил…
Лет через пять или семь своей бомжицкой жизни Валёк встретился с Ваней.
В тот день Валёк был в порту, отсиживался под бетонной лестницей. Вдруг – Ваня, в форме военного курсанта. Сел рядом. Прямо под лестницу влез. Валёк сперва перепугался, с пьяных глаз показалось – мент. Пригляделся, узнал – сразу и в смех и в слёзы. Хватается за Ваню, тут же руки отдёргивает, обтирает о штаны.
– Ванюша, – бормочет. – Ванюша.
Ваня сидит в растерянности. Соберётся что-то сказать – и передумает. Просидели так недолго. Мимо Ванины однокашники проходили. Заметили. Рассмеялись, кричат:
– Ты чего, знакомого встретил?
– Решил присоединиться?
– Прощай, товарищ!
– Приходи полы мыть. Не обидим по старой дружбе.
Ваня покраснел, сделал вид, что ищет что-то.
– У меня, – говорит, – червонец сюда закатился.
Вылез из-под лестницы и ушёл со своими.
Валёк до конца набережной за ними следом тащился, на расстоянии. Потом курсанты его заметили. Двое самых буйных принялись камнями кидать, и Валёк отстал. Кстати, его с тех пор больше не видели. Ни в городе, ни на трассе. Может, помер.
Турчин
За треснувшей сосной кисло запахло свалкой. Аня скривилась: "Фу-у", – и они как по команде повернули обратно.
Гриша взял левей, подальше от девчонок. Слушать их было забавно – но, стоило приблизиться, то одна, то другая пыталась втянуть его в разговор. А говорить с мелюзгой – не то настроение.
На опушку из лесопосадки выползали рыхлые, будто оспинами усыпанные снежные останцы. Наступил – и ледяная корка податливо хрустнула.
– Ещё бывает, муж в курсе и молчит, – сообщила Надя.
Аня прыснула:
– Что ж это за муж тогда?
– А вот. Бывает… Не знаю, – Надя пожала плечами, – я б за такого не пошла.
– Так откуда бы ты знала?
– Что откуда?
– Что он такой. В смысле, заранее бы ты не знала же.
Вовка всё ещё ломал ветку: то об колено – ай, больно, – то упёр концом в землю, прыгнул сверху – и чуть не улетел головой в кусты. Надя снова прикрикнула на брата:
– Да брось ты! Угробишься!
Вовка ухом не повёл. Попробовал третий вариант: саданул палкой по дубу. Звук вырвался гулкий, но отрывистый. "Так всегда среди деревьев", – напомнил себе зачем-то Гриша.
Надя ещё строже:
– Бросай, сказала! И шарф поправь.
Вовка ударил снова. Гриша подумал: "На выстрелы похоже".
– Так! Ты что обещал? – теперь уж Надя непременно должна была добиться своего от младшенького. – Я тебя с нами взяла, потому что ты обещал слушаться. Нет, значит вали обратно на площадку.
Сохраняя вид невозмутимый и независимый, будто и нету тут Нади, покрикивающей и грозящейся испортить прогулку, Вовка метнул непобеждённую палку в канаву и припустил по тропинке.
– Шарф поправь! Не носись! Вот опять себе что-нибудь расхерачит, а я, как всегда, виновата, – проворчала Надя и не удержалась, покосилась на Гришу.
Сунув руку в карман куртки, Гриша катал, перебирал пальцами гильзы от "сайги". Их было семь. А выстрелов было девять. Три на улице и потом шесть, когда Турчин добежал до посадки. Значит, ещё две гильзы где-то валяются. Хорошо бы найти.
– Он их, наверное, всё равно убьёт, – сказала Аня.
– Хм, убьёт… Сначала нужно выследить. – Наде категорически не нравился мрачный финал. – Сразу не убил, теперь ищи-свищи.
– Тю! – сказал Аня. – А куда им ехать. В Ростов поехали, куда ещё.