После мы уж почти не разговаривали. Г-жа Морроу читала ежемесячник "Дух времени", я смотрел в окно. Сошла она в Ньюарке. Пожелала весьма удачного удаленья опухоли, и вообще. Всё называла Рудольфом. Потом пригласила погостить летом у Эрни в Глостере, государство Массачусетс. Дом, говорит, прямо на побережье, теннисная площадка, всё такое, но я поблагодарил и сказал, дескать еду с бабушкой в Южную Америку. То бишь уж совсем откровенная брехня, потому как бабуля даже из дома-топочти не выходит, разве лишь иногда на чёртовы утренние представленья, раз в год по обещанию. Но к сукину сыну Морроу ни за какие коврижки не поеду. Вот больше некуда - а всё равно не поеду.
9
Прикатив в Новый Йорк, первым делом нашёл телефонную будку. Хотелось с кем-нибудь потрепаться. Чемоданы поставил прям около будки, дабы за ними следить, но чуть только закрыл дверь, никак не получалось сообразить, кому бы звякнуть. Брат Д.Б. в Холливуде. Младшая сестрёнка Фиби засыпает часов в девять - ей уже не позвонишь. Она не разозлилась бы, дескать разбудил, но трубку-то поднимет кто-нибудь другой. Предки. В общем, отпадает. Потом подумал: не позвонить ли матери Джейн Галлахер, узнать, когда у Джейн начинаются каникулы, но вообще-то не больно хотелось. К тому ж поздновато. Тут пришла мысль вызвонить одну девчонку, с кем мы довольно часто встречаемся, Салли Хейз. Я знал: у неё рождественский перерыв уже в разгаре - прислала зверски длинное, жеманное письмо с приглашеньем в сочельник помочь нарядить ёлку, всё такое, - но струсил, дескать подойдёт мамаша. Наши родители знакомы, посему представил себе, как её мамочка сломя голову рванёт звонить моей, рассказывать, мол сыночек в Новом Йорке. Да вообще в гробу я видал разговаривать с г-жой Хейз. Она как-то сказала Салли, якобы я дикарь. Дикарь, говорит, и нет у него цели в жизни… После думаю, дай брякну одному чувачку, Карлу Лусу, мы с ним учились в Хутоне, только не шибко он мне по нраву… Короче, проторчал в будке минут двадцать, так никому и не позвонив. Вышел, взял чемоданы да побрёл подземным ходом на стоянку наёмных тачек.
Какая ж я чёртова раззява: назвал водителю улицу, где живу - просто по привычке, и вообще. В смысле, совсем забыл, что наметил дня два переждать в гостинице и до начала каникул дома не всплывать. Вспомнил лишь на полдороге через Сад. И говорю:
- Развернёмся где-нибудь. Я спутал улицу. Мне надо обратно в середину города.
Водила попался такой надутый:
- Здесь разворота нету, по'ял? Односторонка. Те'ерь при'ётся пилить аж до Девяностой улицы.
Спор заводить не хотелось.
- Хорошо. - Тут я вдруг вспомнил. - Слушай. Видал уток в пруду - ну у Южного входа в Сад? Ну небольшое озеро. Случайно не знаешь, куда они деваются, ну утки, после того как пруд замерзает? Не знаешь случайно? - А сам понимаю: вероятности - никакой.
Повернувшись, он посмотрел, как на недоумка:
- Ты чё, паря? Прикалы'еcся?
- Да нет - просто любопытно, вот и всё.
Он больше ни фига не сказал, я тоже. Выехали из Сада на Девяностую улицу. Тут водила говорит:
- Ну, приятель. Куда?
- Понимаешь в чём дело: в гостиницу на Восточной стороне неохота, ещё на знакомых напорюсь. Инкогнито путешествую. - Противно говорить пошлятину вроде "инкогнито путешествую". Но с пошляками всегда сам становлюсь пошляком. - Не знаешь случайно, кто лабает в "Тафте" или "Новойоркце"?
- Без понятья.
- Ладно, тогда поехали в "Эдмонт". Давай остановимся где-нибудь, выпьем по ершу. За мой счёт. Бабки наличествуют.
- Не с руки, парень. Извиняй. - Да, весёленькое обчество. Ломовой чувак.
Приехали в "Эдмонт", я пошёл поселяться. В тачке-то надел красную охотничью кепку - просто для прикола - но подходя к стойке, снял. Не хотел выпячиваться, всё такое. Вот повалёха. Ведь не знал тогда, что чёртова гостиница битком набита извращенцами да придурками. Самый настоящий притон.
Мне дали какую-то занюханную комнату, даже из окна ни хрена не видно, кроме другого крыла гостиницы. Ну и наплевать. Слишком уж гнусное настроенье, дабы обращать внимание на виды из окошка. До комнаты проводил носильщик, старикан лет шестидесяти пяти. Тоску нагнал ещё похуже, чем комната. Из породы лысых чуваков, зачёсывающих волосы с одной стороны через всю голову - ну плешь прикрыть. По мне лучше уж светить лысиной, нежели эдак исхитряться. И вообще - какая замечательная работёнка для шестидесятипятилетнего парнишки. Подносить чемоданы да стрелять чаевые. Наверно, он не слишком башковитый, но всё равно жутко противно.
Подносчик отвалил, а я немного поглазел в окно, прямо в куртке, и вообще. Всё равно делать больше нефига. В другом крыле гостиницы отвязывались на полную катушку. Причём даже не задёргивая занавесок. Вы не поверите, чего отмочил седой такой, благообразный чувак, в одних трусах. Положил на кровать чемодан. Вынул оттуда и напялил женские шмотки. Настоящие: шёлковые чулки, туфли на высоких каблуках, лифчик, пояс для чулок со свисающими резиночками, остальные причиндалы. После влез в очень узкое чёрное вечернее платье. Боженькой Иисусом клянусь! И стал прохаживаться по комнате мелкими такими шажками, по-женски, а сам курит сигарету, поглядывая на себя в зеркало. Всё в полном одиночестве. Разве только кто-то торчал в ванной - особо не разглядишь. Потом смотрю - в окне чуть ли не над его комнатой мужчина с женщиной поливают друг друга водой изо рта. Или чем покрепче - неизвестно, чего у них там в стаканах. Короче, сначала отхлёбывает он и тонкой струйкой поливает её, потом так же она - его, по очереди, Господи боже мой. Вы б на них посмотрели. Ржут до слёз, точно смешней ни хрена не придумаешь. Кроме шуток, гостиница кишмя кишит извращенцами. Я оказался чуть ли не единственным здоровым придурком во всём заведении, без крупного преувеличенья. Адски подмывало послать молнию мудиле Страдлейтеру - пусть мол первым же поездом мчит в Новый Йорк. Он бы в той гостинице всех переплюнул.
Беда в чём: хочешь, не хочешь, а эдакая мутотень прям завораживает. Например, девица, кому всё лицо забрызгали водой, выглядела довольно хорошенькой. В смысле, отсюда-то большинство моих неприятностей. Изо всех задвинутых на половухе, какие вам попадались, в душе я, пожалуй, самый задвинутый. Иногда прям тянет заняться страшной гнуснятиной, лишь бы случай выпал. Даже отчётливо представляю, как веселился б до упаду, прям с надрывом; а нажрюкавшись вдвоём с девицей, да всё такое, запросто и водой друг дружке в морду, и вообще. Но дело вот в чём: не прикалывает меня сама затея. Чем-то попахивает, коли прорюхать. Думаю, раз от девчонки по-настоящему не тащишься, нехрена с ней вообще встречи назначать, а уж тащишься - то балдеешь и от лица, а коль по вкусу лицо - нефига устраивать с ним всякую пакость, хотя бы вот воду прыскать. Честно говоря, очень плохо, что всякоразная гнуснятина доставляет порой столько радости. Да девчонки сами не слишком большие помощницы, чуть только сбросишь обороты, дабы окончательно не отвязаться, едва норовишь не испортить чего-то впрямь хорошего. Года два назад я знал одну метёлку, которая ещё гнилей меня. Ё-моё, вот она оттягивалась! Но мы какое-то время неплохо развлекали друг друга, прям до отвращенья. Честно, в половухе ни хрена не разберёшься. Вечно занесёт чёрт те куда. Сперва сам себе составляю правила полового поведенья, после тут же их нарушаю. Вот хоть в прошлом году - зарёкся встречаться с девчонками, про кого знаю, мол в глубине души дуры набитые. И на той же неделе собственное обещанье нарушил - да какой там, в тот же день нарушил. Весь вечер целовался с ужасной выпендрёжкой Энн Луиз Шерман. В половухе ни хрена нельзя просечь. Господом Богом клянусь.
Я всё стоял у окна, а сам начал подумывать, не звякнуть ли старушке Джейн - в смысле, не мамаше, а по межгороду в Брин-Мор, где она учится, - и выяснить, скоро ли приедет домой. Поздно ночью звонить учащимся не по правилам, но у меня всё просчитано. Нужно сказать тому, кто подойдёт, мол я ейный дядя. Дескать в дорожном крушении погибла тётя, потому надо срочно поговорить с Джейн. И получилось бы, точно вам говорю. Но не позвонил - просто настроенье неподходящее. А не в том настроеньи обязательно допустишь ошибку.
Потом сел в кресло, выкурил две сигареты. Честно говоря, не помешало бы потискать какую-нибудь девочку. Тут вдруг пришла одна мыслишка. Достав бумажник, я начал искать телефон, который прошлым летом дал чувак из Принстона, мы с ним свели знакомство на вечеринке. В конце концов нашёл. Бумажка замусоленная, но запись не стёрлась. Чувак поведал, мол там живёт девица, не сказать шлюха или вроде того, но порой не прочь размяться. Раз, говорит, привёл её на пляски в Принстон, а его за то чуть из вуза не отцепили. Она шутейно изображает раздеванье по каким-то кабакам. Короче, звякнул. Зовут Фейт Кавендиш, живёт в гостинице "Станфордский Герб" на углу Бродуэя с Шестьдесят пятой улицей. Наверняка дыра какая-нибудь.
Я уж решил, её нет дома, и вообще. Никто не отвечает. Наконец трубку взяли.
- Алло? - а сам стараюсь говорить пониже, чтоб не просекли, сколько мне лет. Вообще-то голос у меня без того довольно густой.
- Да, - сказала женщина. Отнюдь не дружелюбно.
- Госпожа Фейт Кавендиш?
- А ты-токто? Кто, чёрт побери, звонит мне в такое бешеное время?
Прям даже слегка испугала.
- Понимаете, я знаю: сейчас поздновато, - говорю очень по-взрослому. - Надеюсь, вы меня простите, но весьма хотел побыстрее с вами связаться, - вещаю с подчёркнутой вежливостью. Правда.
- А кто звонит-то?
- Понимаете, мы не знакомы, но я друг Эдди Бёрдселла. Он мне посоветовал, не ровён час приеду в Новый Йорк, пригласить вас на один-другой коктейльчик.
- Кто? Чей ты друг? - Ё-моё, прям телефонная тигрица. Чуть на меня адски не разоралась.
- Эдмунда Бёрдселла. Эдди Бёрдселла, - а сам ни фига не помню имя: то ли Эдмунд, то ли Эдуард. Видел-то его всего раз на какой-то дурацкой вечеринке.
- Милок, чё-то такого не припомню. А нешто думаешь, угораю, стоит мя разбудить среди…
- Эдди Бёрдселл. Из Принстона.
Она словно прокручивала в голове имя, всё такое:
- Бёрдселл, Бёрдселл… из Принстона… из Принстонского вуза?
- Вот именно.
- Дык ты из Принстонского вуза?
- Ну, вроде того.
- М-м… Как там Эдди-то? - говорит. - Вообще времечко для звонка, конечно, ни себе фига. Господи Иисусе.
- У него всё хорошо. Просил передать привет.
- Угу, спасибочки. Ему тоже привет. Замечательный парень. Чем щас занимается-то? - вдруг стала адски дружелюбной.
- Ну, чем. Всё тем же. - Я-то откуда знаю, чем он там занят? Мы с чуваком едва знакомы. Даже понятья не имею, учится ль ещё в Принстоне.
- Послушайте, - говорю. - Почему б не посидеть где-нибудь?
- Ты хоть представляешь, сколько щас время-то? И вообще дозволь спросить, как тя звать-величать? - у неё вдруг прорезался английский выговор. - Голос какой-то слишком уж молоденький.
Я хохотнул.
- Вы мне льстите. - Вежливый, чёрт. - А зовут Холден Колфилд.
Следовало назваться как-либо иначе, но сразу не сообразил.
- Знаете ли, господин Коффл? У меня нету привычки назначать встречи по ночам. Я ведь бабочка дневная.
- Завтра воскресенье.
- Ну и чё? Надоть хорошенько отоспаться. Сами врубаетесь.
- Думаю, по коктейльчику всё же выпить не заказано. Ещё не слишком поздно.
- Да как сказать? Вы дюже любезны. Откуда звоните-то? Где вы щас, ваще-то?
- Я? Из будки.
- А-а, - надолго замолчала. - Ох, господин Коффл, ужасно хотела бы как-нибудь с вами пересечься. Голос дюже приятный. Похоже, вы дюже приятный человечек. Но щас на самом деле поздно.
- А почему бы мне не приехать к вам?
- Да как сказать, ваще-то я бы за. В смысле, прекрасно, кабы заглянули на коктейль, но соседке по комнате, к сожаленью, нездоровится. Весь вечер лежала, а сна ни в одном глазу. И вот только-только задремала, да всё такое. Понимаете?
- Ага. Неприятно.
- Где вы остановились? Давайте встретимся-посидим завтра?
- Завтра у меня не выйдет. Я могу только сейчас. - Вот олух. Зря так сказал.
- Да уж. Ну, страшно жаль.
- Передам ваш привет Эдди.
- Правда? Надеюсь, вы здорово проведёте время в Новом Йорке. Город просто замечтательный.
- Я знаю. Спасибо. Спокойной ночи, - и повесил трубку.
Ё-моё, во лопух! Насчёт посидеть-то почему б не договориться, и вообще?
10
Было ещё довольно рано. Точное время не знаю, но не слишком поздно. Ненавижу ложиться спать, пока вовсе не устал. В общем, открыл чемоданы, вынул чистую рубашку и пошёл в ванную; помывшись, надел её. Дай, думаю, погляжу, чего происходит в "Лавандовой комнате". У них в гостинице ночной кабак под названьем "Лавандовая комната".
Снимаю грязную рубаху - и прям, чёрт побери, чуть не позвонил Фиби. Жутко захотелось с ней поговорить. С кем-то, у кого чердак на месте, понимаете? Но звоня сестрёнке, запросто проколешься - ведь она всего лишь маленькая девочка, уже давно спит, к тому ж трубка вряд ли около неё. Потом думаю: в случае подойдут родители - дам отбой, правда так тоже нельзя. Смекнут, кто звонил. Мама всегда знает: звоню я. Прямо чует. А вообще-то неплохо бы со старушкой Фиби малёк потрепаться.
Жаль вы с ней не знакомы. Вам в жисть не попадалась столь хорошенькая-умненькая девочка. Честно, очень толковая. Как пошла учиться - приносит только отличные отметки. По правде говоря, у нас в семье я единственный тупица. Старший брат Д.Б. - писатель, всё такое. Другой брат Элли, который умер, я вам о нём рассказывал, тот вообще считался первым учеником. Честно - один я тупой. Но посмотрели б вы на Фиби. Волосы у ней рыжеватые, чуток вроде Эллиных, к лету её стригут покороче, она закалывает их за уши. Ушки прям маленькие, хорошенькие. Зимой волосы отрастают. Иногда мама заплетает ей косички, но чаще нет. Честно, очень здорово. Сестрёнке всего десять лет. Она довольно худенькая, вроде меня, но не тощая. Худенькая под коньки на колёсиках. Однажды смотрю из окна, как переходит Пятую улицу по дороге в Сад, и точно - прям создана для коньков на колёсиках. Вам бы она понравилась. В смысле, стоит чего-нибудь ей сказать, прекрасно понимает, на кой чёрт ты вообще о том заговорил. В смысле, её даже не в лом брать с собой куда угодно. Попадёшь с ней, скажем, на вшивый фильм, сразу чувствует: дешёвка. А если не совсем уж фиговый, то понимает: не фиговый. Мы с Д.Б. брали её на французскую ленту "Жена булочника", там ещё Ремю играет. Ей страшно глянулось. Но больше всего любит "39 ступеней" с Робертом Доунатом. Помнит всё проклятое действие наизусть - ведь мы с ней раз десять смотрели. Например, едва старина Доунат приходит в шотландскую усадьбу, ну после того как смывается от ментов, всё такое, Фиби прямо в зале вслух говорит - вместе с чуваком-шотландцем в картине - "Вы едите селёдку?" Все слова знает на память. А после учитель, кто вообще-то немецкий разведчик, показывает Роберту Доунату искорёженный мизинец, но Фиби его опережает - суёт мне в темноте свой мизинчик, держит прям у меня перед носом. В общем, она в порядке. Вам бы Фиби понравилась. Меня беспокоит лишь, что иногда слишком легко возбуждается. Совсем ребёнок, а уже столь впечатлительная. Правда. Ещё всю дорогу пишет книжки. Однако не заканчивает. Все они про крошку Хейзл Уэдерфилд, только старушка Фиби пишет "Хейзел". Крошка Хейзел Уэдерфилд - девочка-сыщик. Якобы сирота, но то и дело возникает её папаша. Это всегда "высокий привлекательный господин лет двадцати от роду". Умора. Старушенция Фиби. Боженькой клянусь, сестрица бы вам понравилась. Совсем ещё была крохотной - а уже столь смышлёная. Мы с Элли частенько брали её в Сад, особенно по воскресеньям. У Элли имелся парусник, с которым он любил играть по воскресеньям; в общем, брали с собой старушку Фиби. И вот она вся из себя в белых перчатках топает между нами, точно самая настоящая дама, и вообще. Мы с Элли заводим беседу про всякую всячину, старушка Фиби слушает. Порой забудешь о ней, эдакой крохе, но она напомнит. Станет всё время встревать. Элли или меня толкнёт, то ль ещё чего, и спросит: "Кто? Кто так сказал? Бобби или дама?" Мы объясним, кто сказал, она кивнёт, продолжит слушать, и вообще. Элли тоже от неё балдел. В смысле, тоже любил. Щас ей десять, уже не малышка, но один хрен её все любят - все, у кого мозги не окончательно ещё отсохли.
Словом, она из тех, с кем всегда охота поговорить по телефону. Но я слишком боялся, что подойдут предки и сразу поймут - я в Новом Йорке, меня вышибли из Пенси, и т. д. и т. п. В общем, надел чистую рубашку, взял всё необходимое да съехал на подъёмнике в прихожую. Просто посмотреть, какие там дела.
Кроме нескольких подозрительных парней и белобрысых блядюшек внизу никого не наблюдалось. Но из "Лавандовой комнаты" долетало пиликанье; я туда заглянул. Народу сидело не очень много, но меня, естественно, пихнули за самый хреновый столик - в дальнем углу. Дурак я не помахал бумажкой перед носом главного халдея. Ё-моё, в Новом Йорке всё решают бабки. Честно.
Лабухи оказались гнуснейшие. Какие-то "Поющие кореши". Очень много духовых, но кто в лес, кто по дрова - самая настоящая пошлятина. Во всём кабаке людей моего возраста - раз, два, и обчёлся. Собственно говоря, вообще нет. В основном пожилые расфуфыренные чуваки с любовницами. Только за соседним столиком сидят три девицы лет тридцати. Обе-три страшненькие, да к тому же в жутко допотопных шляпках - сразу ясно, не из Нового Йорка, но одна из них, белокурая, не особо чучельная. Даже показалась мне востренькой; я стал зачуток давить на неё косяка, но тут подвалил подавальщик. Ну, заказываю виски с содовой да велю их не смешивать - выпалил, точно из пулемёта, поскольку начнёшь мямлить, и сразу поймут, дескать тебе нет двадцати одного года, и ни хрена горячительного не притащат. Но тот на уловку не поддался.
- Простите, сударь, - говорит, - у вас наличествует какая-нибудь бумага, где указан возраст? Например, водительское удостоверенье?
Я смерил его взглядом, якобы адски оскорблён:
- Полагаете, мне нет двадцати одного года?
- Простите, сударь, но у нас…
- Хорошо, хорошо, - чёрт с ним, думаю. - Принесите кока-колу.
Он повернулся и пошёл, но я снова окликнул.
- Подлейте туда, пожалуйста, немного рома иль ещё чего-нибудь, - попросил очень ласково. - Нельзя же сидеть в здешнем похабном заведеньитрезвому, как покойник. Пожалуйста, рома иль ещё чего.
- Весьма сожалею, сударь… - сказал он и свалил.
Вообще-то я не обижаюсь. Их выгоняют с работы, коли застукают, мол подавали хмельное несовершеннолетним. Малолетка я чёртов.
Короче, опять стал давить косяка на трёх мочалок за соседним столом. В основном на белокурую. На других двух только с большой голодухи позаришься. Не по-хамски, конечно, на них глазел. Просто очень спокойно поглядывал на всех трёх. А они начали между собой перехихикиваться. Вот дуры! Наверно, посчитали меня слишком зелёным, чтоб на баб глазеть. Чёрт, даже не по себе стало - можно подумать, жениться на них предполагаю, и вообще. Следовало послать их куда подальше после эдаких приколов, но вдруг дико захотел поплясать. Иногда меня жутко тянет плясать, вот и в тот раз прям приспичило. В общем, резко наклонясь, спрашиваю:
- Девушки, потанцевать не желаете?