Всю дорогу она молчала. И хотя делала вид, что ее не касается, однако не могла не услышать, как я беседовал с представителем якобы оргкомитета конференции, встретившим меня в аэропорту. Роль встречающего заключалась в демонстрации - и по возможности исподволь, ненавязчиво - глубокого уважения ко мне коллег по работе, формировании в сознании Е. В. Ковалевой моего истинного образа и подчеркивании моих тех или иных достоинств. Должен отметить, встречающая сторона подготовилась основательно. Профессиональный разговор о проблемах Римского клуба время от времени и как бы невзначай прерывался к месту вспоминаемыми приветами, благодарностями и пожеланиями, будто бы передаваемыми мне всевозможными должностными лицами, что я принимал с неподдельным чувством признательности.
Мой собеседник интересовался некоторыми проблемами планетарного характера, в частности, перспективами депопуляции населения в развитых капиталистических странах, но у меня не было необходимости отвечать пространно, поскольку поставленные вопросы уже сами по себе содержали достаточно лестные по отношению ко мне дефиниции. Был момент, когда я даже прервал его:
- Ну что вы, Олег Александрович, полно вам! Елена Викторовна, не обращайте внимания.
Тень доброжелательной улыбки была замечена на лице Е. В. Ковалевой.
Долго ли, коротко ли, мы наконец доехали. Любезный Олег Александрович нашел необходимым упредить порыв галантности с моей стороны и сам понес тяжелые сумки Е. В. Ковалевой. Благодарная, она прощалась около калитки с нами, пожимала нам руки, показалось ли мое рукопожатие незабываемым ей, я не знаю - вряд ли - в силу резкости перепада ее настроения.
- Смотрите, - обнаружил Олег Александрович. - А ведь здесь замок!
- Ушла в магазин, должно быть, - простодушно ответила Е. В. Ковалева. Мы выжидательно молчали.
Елена Викторовна вдруг встрепенулась.
- Ничего, ничего, я подожду. Спасибо вам огромное. До свидания.
- Никаких "досвиданий"! - громко и решительно выступил я. - Я никуда не уеду отсюда, пока не разберусь в данной обстановке!
Неподалеку двое рабочих - наши ребята - копали канаву.
- Земляки, - обратился я к землекопам, - вы не знаете, куда и когда удалилась хозяйка?
- Два дня, как уехала. Или три, - ответил один, сознательно демонстрируя мнимую небрежность памяти, обусловленную требованиями правдоподобия.
- Так все-таки два или три?
- Три!
- И куда же?
- В Болгарию, кажется, - сказал другой, - отдыхать по путевке, кажется.
Больно было смотреть на растерявшуюся Е. В. Ковалеву.
- Зачем, - лепетала она, - зачем ей Болгария, когда Крым?.. Она ведь из дома почти не выходит!.. И потом ведь я телеграмму давала… пять дней назад!.. Она бы ответила…
- Значит, не дошла, - произнес я горькую правду.
- Почему не дошла?
- Елена Викторовна, дорогая, вы разве не знаете, как работает наша почта?
- И телеграф, - добавил от себя Олег Александрович.
Землекопы невесело и почти беззвучно смеялись. Это был не смех радости, но смех печали.
- Почта… телеграф… - повторяли они, сочувствуя и соболезнуя.
Вышла на улицу не предусмотренная сценарием теткина соседка, женщина на вид пятидесяти пяти лет, среднего роста, полная, круглолицая, без особых примет. Невольно нам подыгрывая, она сообщила некоторые подробности. Мы узнали, как по-детски непосредственно радовалась тронутая вниманием своего профсоюза тетка Е. В. Ковалевой, ведь путевку она получила как ветеран клубного движения.
- Пусть за границей отдохнет. Хоть раз в жизни, - сказала соседка.
- Как же мне быть? - едва не плача, спросила Е. В. Ковалева.
- Придется отвезти вас в гостиницу, - сказал я.
- Зачем тебе гостиница? - воскликнула на сей раз явно не к месту теткина соседка. - Сними угол у кого хошь! Дешевле будет!
- Там, наверное, и мест нет, - пошла было на поводу у нее моя будущая партнерша.
Я был вынужден раскрыть козыри прежде, чем предусматривалось планом:
- Вас не должно все это смущать, Елена Викторовна. Я вас оформлю. Как участницу конференции. Номера забронированы с запасом.
- Да хоть у меня угол сними, - не унималась теткина соседка, совершенно не понимая значения произнесенных мною слов. - Я больше рубля не беру. Зачем гостиница? С ума сошла!
- Ни в коем случае, Елена Викторовна, - тихо произнес Олег Александрович. - Имейте благоразумие. Чужой человек - опасно!
- Не беспокойтесь, все будет хорошо, - сказал я ласково. - Вас… Вас, Елена Викторовна, мы в беде никогда не оставим.
Она еще сомневалась.
- Идемте, идемте, - я повел Е. В. Ковалеву к машине, прочь от соседки.
И тут мы увидели почтальона. На его почти театральное появление именно в этот момент рассчитывать не приходилось, но раз он в самом деле нес телеграмму, было бы странно не воспользоваться ситуацией: напрасно почтальон уверял нас, что телеграмма пришла только что, двадцать минут назад, - мы заставили его выслушать все, что думаем о нашей почте и телеграфе.
Надеюсь, мне простится эта невинная шалость.
Если я и позволил себе тогда мелкотравчатость, то начисто свободную от прагматического содержания. При других обстоятельствах я допускал и более конструктивную критику различных государственных и общественных институтов тех лет. Говорю это для того, чтобы не думали о нас, как о ком-то, кто молчит в тряпочку. Но вернемся к Е. В. Ковалевой.
В тот день ее ждало еще одно испытание - жестокое и тяжелое, но в смысле закрепления моего престижа крайне необходимое. Ей предстояло перенести новый, еще более сильный стресс. Уже в холле гостиницы, возле окошечка администратора, обнаружилось - причем для Е. В. Ковалевой абсолютно неожиданно, - что деньги ее и документы, а также фотография покойного мужа бесследно пропали. "Наверное, в аэропорту…" - только и могла сказать убитая горем Елена Викторовна, бессмысленно вглядываясь в пустую сумочку. "Что ж, беда одна не приходит", - сказал я, смягчая драматизм ситуации в меру оптимистической улыбкой.
Конечно, я устроил ее без документов. А потом сам отвел в ближайшее отделение милиции, где своими устами продиктовал заявление. Кроме того, на выходе из участка я клятвенно пообещал Елене Викторовне заставить милицию найти воров незамедлительно.
Стоит ли удивляться, что уже к вечеру все было "найдено".
Все, кроме фотографии покойного мужа.
Глава тринадцатая
Я в номере Е. В. Ковалевой. - Путеводитель по Ялте. - Между обедом и ужином. - Глядя на море. - Мой союзник Адам Мицкевич. - Сластолюбивая Каролина. - Я возгораюсь. - Подвожу первый итог
Утром я принес Елене Викторовне кипятильник. Жаль, если это емкое русское слово при переводе на другие языки утратит хотя бы толику своего истинного значения. Вещь эта в гостиничном быту совершенно незаменимая. Объясняю специально для западного читателя: в то время кипятильники были у нас в так называемом дефиците, то есть их приобретение через торговую сеть сопрягалось для обычного покупателя с определенными трудностями.
Увидев кипятильник, Е. В. Ковалева, кипятильником не обладавшая, несказанно обрадовалась.
Она уже приняла душ и даже была одета, несмотря на столь ранний час, и я не погрешу против истины, если скажу, что по сравнению с тем, что было вчера, сегодня было все по-другому. Ибо сон исцеляет, особенно крепкий.
В общем, опуская детали, она, справедливо сказать, в целом похорошела.
Платье на ней было бежевое. Приталенное.
Так вот, увидев кипятильник, Елена Викторовна воскликнула:
- Слушайте! Вы же мой ангел-хранитель!
Мне понравилась приподнятость ее настроения.
Я не упустил момента опустить отчество:
- Елена! - произнес я как можно ласковее. - Елена… Вы правы, я ангел! Пожалуйста! Не лишайте меня возможности и впредь оставаться таким - вашим ангелом, вашим хранителем!
Не берусь утверждать, что в глазах ее вспыхнула страсть, но посмотрела она на меня как-то по-новому.
- А почему вы не на конференции? - спросила Елена.
- Я вам надоел?
- Нет, что вы! Я просто так спросила.
- Не буду злоупотреблять гостеприимством, Елена. Я удаляюсь.
- Да нет же, нет. Мне очень приятно.
- Надеюсь, мы еще увидимся…
- Подождите, а чай?
- Чай? От чайку бы, конечно, не отказался, - сделал я тактический ход, - но не могу. Через сорок минут, ваша правда, у меня доклад на пленарном заседании. Отчитаюсь и мигом к вам. А пока, - я достал из кармана брюк (нужно ли уточнять, что я был в брюках?) "Путеводитель по Ялте и ее окрестностям", - прочтите. Рекомендую. Я покажу вам то, чего нет в этой книге.
Читатель настоящего текста не может не почувствовать степень подготовки его автора. Говорю о себе. Сколько книг мне пришлось изучить, чтобы круг интересов Е. В. Ковалевой стал и моим кругом!
Да, в грязь лицом я не ударил. Я сдержал свое слово. Я был в тот день Вергилием Е. В. Ковалевой по Ялте и ее окрестностям. Уверен, объяснять, кто такой был Вергилий, необходимости нет. Непосвященных отсылаю к Данте.
Итак, сразу же после обеда (отобедали мы в ресторане "Ялта" - таково было мое жесткое требование), после обеда мы осмотрели Воронцовский дворец, одну из прекрасных крымских жемчужин. Потом отправились в музей Антона Павловича Чехова, любимого (из классиков) писателя Елены. Там я рассказывал моей хорошеющей на глазах спутнице о посещении А. П. Чехова известным театральным деятелем В. И. Немировичем-Данченко, задавшимся целью убедить автора "Чайки" дать разрешение на повторную постановку указанной пьесы. Первая постановка на Александринской сцене, к сожалению, оказалась провальной.
Ближе к вечеру мы посетили закрытую для посторонних сейсмическую станцию, где моя спутница смогла познакомиться на месте с принципом действия сейсмографа и где нас, на что я, признаться, даже не рассчитывал, еще и накормили вполне сносным ужином. Мы пили "Массандру", после бокала вина Елена чуть-чуть опьянела и похорошела еще больше. А я про себя порадовался моему безотказному либидо, теперь уже, без сомнений, распространявшемуся и на этот объект.
Был чудный вечер. Это было у моря. Мы стояли на набережной, где лазурную пену выбрасывали к ногам волны, и старинные городские экипажи представлялись мысленному взору, и вспоминался почему-то Шопен.
Вечнозеленые кипарисы были стройными, как всегда, и тянулись к небу с той, быть может, поправкой, что не совсем представлялись все же зелеными ввиду объявшей их темноты. Строго говоря, аналогичное замечание справедливо отнести и к пене волн - лазурной, как поспешил назвать ее мой бойкий язык, погрешив чуть-чуть против истины. Однако спросим себя, хорошо ли быть буквоедами? Тот, кто побывал хотя бы раз в Крыму, поймет меня. Поймет и простит мне невольный мой поэтизм.
Ощущая согласованность миропорядка, мы тихо наблюдали закат.
Где-то далеко прокричала неведомая птица, словно порвалась струна.
Дохнуло свежестью.
- "Дохнуло свежестью, - произнес я задумчиво. –
Дневной свершив дозор,
Упал на Чатырдаг светильник мирозданья…"
- Что это? - насторожилась Елена. - Что-то знакомое.
- Адам Мицкевич, - сказал я негромко.
- Вы знаете наизусть из Адама Мицкевича?
Вместо ответа я продолжил цитату:
- "Разбился, пьет поток пурпурного сиянья
И гаснет. Вдаль мы посылаем взор".
Удивлению Елены предела не было.
- "Крымские сонеты", - пояснил я и улыбнулся: - Мицкевич любимый мой польский поэт.
- Как странно… как странно… - взволнованно повторяла Елена.
- Вы находите странным… но что?
- Я совсем недавно тоже читала сонеты Мицкевича. Крымские… Брала в библиотеке…
- О! - как бы теперь уже я удивился услышанному. - И в чьих же, позвольте спросить, переводах?
Елена молчала. Она не помнила в чьих.
- Дмитриева? Козлова? Бенедиктова? Медведева? Бальмонта?
Она округлила глаза, да простится мне образность.
- Может быть, Бунина? - не унимался я. - Соловьева? Ходасевича? Доброхотова?
- Кого-то из современных, - робко произнесла Елена.
- Не Вильгельма ли Вениаминовича Левика случаем? - спросил я, прищурясь.
- Да, кажется, так.
- Хороший переводчик, - похвалил я, удовлетворенный ходом беседы. - Он переводил Шекспира, Петрарку, Ронсара, Гете, Шиллера, Гейне, Байрона, Шелли, Ленау, Бодлера, Верлена, Рембо.
Я замолчал.
Волны бились о берег. Море смеялось.
Елена вдохнула воздух всей грудью. Высокая грудь.
- Боже! Откуда вы это все знаете?
- А вы разве не знаете, где я работаю?
Сильный, но рискованный ход. Говорить опять о работе - не рано ли? Не преждевременно ли?
- Наверное, в библиотеке, - пошутила Елена.
Оценив шутку, я решил ответить добродушным и неподдельным хохотом.
- Какой-то вы странный, однако…
- Однако, вернемся к Мицкевичу. А ну-ка, Элен, попробуйте вспомнить, кому посвящены "Крымские сонеты"?
- Ну и кому?
- Нет, вы вспомните сами. У вас великолепная память. Я знаю.
Разговор вступал в критическую фазу. От того, буду ли я понят правильно, зависело все.
- "Моим друзьям по путешествию"… Кажется так? - сказала Елена, не совсем уверенная в точности своего ответа.
- Почти так. Точнее: "Товарищам путешествия по Крыму", - поправил я собеседницу. - И кто же были они, эти товарищи? - я взял Елену за руку, за левую.
- Это экзамен? - спросила Леночка, руки не убирая.
- Не знаете.
- Ну, не знаю.
- Тогда слушайте, что я вам скажу!
И я сказал все как есть. Как было. Как было и быть должно.
- Иван Осипович Витт, генерал, имевший тайное задание по обеспечению государственной безопасности на юге России, его помощник, известный в узких кругах секретный сотрудник Бошняк, выдававший себя (и вполне профессионально) за собирателя бабочек, но главное - очаровательная соратница генерала во всех его наисекретнейших предприятиях и, больше того, - любовница! - любовница! - повторил я, - пылкая, страстная, безудержная - Каролина Собаньская - вот кто были друзьями в путешествии по Крыму ни о чем не догадывающегося Адама Мицкевича!
Держа ее за руку, я чувствовал пульс ее. Биение ускорялось. Шум прибоя - клокочущий, грубый - не мог заглушить ударов сердца Елены.
- Каролина… - произнесла Елена, - припоминая, - Каролина, как вы сказали?..
- Собаньская. Пройдут годы, ей стукнет пятьдесят шесть, когда она выйдет замуж за человека четырнадцатью годами моложе ее, француза, и тот посвятит ей тоже сонеты, как и Мицкевич, и даже через двадцать лет продолжит воспевать в своих пылких стихах - по сути, старуху! Что же сказать о молодой Каролине Собаньской? - о ее неизменной красоте в пору сотрудничества ее с тогдашними российскими спецслужбами? Чувственная, неуемная, сластолюбивая Каролина! Как манят чресла твои! Твоя белая грудь!.. Это она, помнишь, Елена, это она свела с ума Пушкина! Помнишь? "Я вас любил: любовь еще, быть может, в душе моей…" Это ей, ей!.. Он обладал ею! А Мицкевич? И он тоже!.. "Я хочу целовать, целовать, целовать…" Вот как писал Мицкевич! Целовать - иступленно!.. И я понимаю его. Потому что я видел портрет Каролины, Елена. И она похожа на вас!
- Ах! - вырвалось у Елены.
Я схватил ее другую руку - правую - и крепко сжал.
- Елена, Леночка, будь! Будь моим товарищем в путешествии по Крыму! У меня катер! Хочешь - яхту! У меня сумасшедшие связи! Мы отправляемся завтра же, завтра!
Зачем она сказала про конференцию? - Это так неуместно!
- К черту, - зарычал я, - конференцию! Боишься качки, поедем автомобилем! В горы! К Чатырдагу!
И опустив руки ее, я схватил за плечи ее и впился губами своими, словно вампир, в ее губы!
На какое-то мгновение ей показалось, что она теряет сознание. Но это было не так. Напротив, чувства, доселе дремавшие в истерзанной горем душе ее, воспламенились каскадом. Сон о собственном теле рассыпался в одночасье, и она опять ощутила себя по-настоящему женщиной.
Открытие было таким неожиданным, что она не заметила даже, как он - говорю об авторе этого текста - неловким, но решительным и уж во всяком случае простительным вывертом дерзких пальцев вырвал с корнем перламутровую пуговицу со спины на ее платье. О нет, он владел собой, как никогда. Сегодня он сам положил предел своей страсти - ибо он обладал волей.
Его крепкие объятия не сковывали ее, но пленяли, и через этот сладостный плен ей указан был путь к настоящей свободе.
Поцелуй - яростный, шальной, агрессивный - грозил поглотить ее всю без остатка, захватить, растворить, аннексировать все ее существо, и, словно испугавшись открывшейся бездны, она отпрянула прочь, возбужденная, наступив на горло собственной песне, и, закрыв ладонями лицо, остановилась как вкопанная, слушая горячее дыхание автора повествования.
Так - закрыв ладонями лицо - она неподвижно стояла целых восемнадцать секунд, не умея охватить воспаленным сознанием бешеную круговерть ощущений.
И вдруг побежала. Она побежала по парку Ореанда в сторону одноименной гостиницы.
Я не стал преследовать ее. Я знал, это - от нервов. Я разбудил в ней чувственность. Все складывалось как нельзя хорошо.
Оставалось только подумать о себе самом - разве я не человек тоже?
Я сделал это под кипарисом, глядя на кипящее море.
Удовлетворенный собой и довольный ее возможностями, я шел по парку и был спокоен за наше будущее.
Глава четырнадцатая
Деликатный вопрос. - Чудо-индекс. - Мои козыри. - Мой афоризм
Читателю, надеюсь, понятно, почему я уделяю столько внимания тем или иным подробностям. Если мой рассказ кому-то и сейчас покажется в какой-либо части недостаточно убедительным, я готов, не пугаясь повторов, усугубить повествование еще более существенной детализацией. Охотно допускаю: кто-нибудь, возможно, останется неудовлетворенным объяснением того непреложного факта, что выбор высшего руководства упал, как мне хотелось показать, на меня абсолютно закономерно. Лучше еще раз остановиться на этом, чем оставлять место сомнениям. Речь идет о некоторых наиважнейших отличиях моей индивидуальности, достойных того, чтобы о них поговорить особо. К чему и приступаю с нескрываемым удовольствием.