Рукопожатие у мужчины оказалось сухое и крепкое, и это Кире понравилось: чувствовался в Валерии решительный и деловой человек. Похоже, они сработаются. Но тут легкий сквозняк, который прошелся по комнате от приоткрытой форточки, принес аромат одеколона, ненавязчиво исходящий от мужчины. Запах этот был почти выветрившийся, словно воспользовался Валерий одеколоном с утра, а не перед выходом в гости. Но и таких легких флюидов оказалось достаточно, чтобы вызвать ассоциации. Полувыветрившиеся ноты одеколона вдруг насытились недостающими оттенками и "зазвучали" агрессивно, словно тихую мелодию колыбельной, исполняемую на фортепиано, неожиданно подхватили горластые электрогитары и ударные и извратили на свой лад, превратив в забойный "металл". А затем в одеколонные нотки хищно вплелись запахи крови и гари. Кира отшатнулась и, закрыв лицо ладонями, едва сдерживая тошноту и подкатившие к горлу рыдания, ринулась на улицу. Кошмарное видение подменило реальность, и вот Кира уже, как в недавнем сне, бежит по хрустящим под каблуками туфель осколкам, прорываясь сквозь пелену жара, гонимая ужасом и отчаянием не прочь от страшного места, а, наоборот, к нему, в самый эпицентр. В тот момент, когда Кира рванула на себя незапертую дверь, ее оглушило взрывом. Она пригнула голову и, зажав уши руками, закричала. И только уже очутившись на свежем воздухе, опомнилась. Не было никакого взрыва, улица оказалась застенчиво тиха и наполнена тихим шелестом листвы, которой шаловливо играл, будто дитя конфетными фантиками, легкий ветерок. Кожу вовсе не обжигало пламя пожара, напротив, вечерняя прохлада, скользнув в вырез на груди, заставила поежиться. Воздух оказался напоен дивными ароматами вступающей в законные владения осени: легкой горечью опавшей листвы и дождевой свежестью. И все, что сейчас случилось, произошло в воображении. Или в памяти. Но понимание, что страшное видение не сон, а воспоминание, едва не вырвалось наружу новым криком. Сердце стучало так, словно Кира пробежала на время стометровку, ноги дрожали и подгибались. Девушка огляделась и присела на вымокшую лавочку, не беспокоясь, что промочит и испачкает нарядное платье. Ее трясло от холода – не от внешнего, а от внутреннего, словно тот привидевшийся пожар и последовавший за ним взрыв не выжгли ее, а, наоборот, заморозили.
– На, накинь, – раздался рядом знакомый голос. Кира с благодарностью приняла пахнущую табаком куртку и завернулась в нее. Илья Зурабович тяжело вздохнул и присел рядом с девушкой на лавочку.
– Здесь мокро, – глухо пробормотала Кира. Скорее машинально, чем вдумавшись в свои слова.
– Неважно. Мне неважно. А вот тебе на сыром и холодном лучше бы не сидеть.
– Неважно, доктор, – ответила она его же словами.
– Я не буду спрашивать, что произошло…
– Сон, доктор. Тот страшный сон, в котором я бежала по улице, был вовсе не сном, а моим воспоминанием. Что-то случилось. Что-то очень страшное. И я не хочу это вспоминать. Может, и не надо его ворошить – мое прошлое? – Кира подняла на доктора взгляд и в темных глазах мужчины прочитала сочувствие.
Илья Зурабович легонько коснулся ее щеки:
– Не плачь, дочка.
– Я провалила "собеседование", да? Все испортила? – невесело усмехнулась Кира, стирая ладонью слезы.
– Не думай об этом. Это сейчас неважно.
– Нет, важно. Важно, доктор. Если у меня нет прошлого – не знаю, по какой причине, то это не повод лишать себя будущего.
– Да, ты права. Абсолютно права. И не думаю, что ты все испортила. Я хорошо говорил о тебе Валерию, а он доверяет моему мнению. Я бы не стал ему рекомендовать кого-то, в чьих рабочих способностях не был бы уверен. И он это знает. Тем более что он в курсе твоей ситуации. Но если ты волнуешься, я еще раз поговорю с ним.
Кира кивнула – не столько словам Ильи Зурабовича, сколько своим мыслям.
– Пойдем в дом. Тут холодно. Не хочу, чтобы ты простыла. К тому же мне нужно уехать. Вот думаю: может, ну его, этот конгресс?.. Не хочется оставлять тебя в таком состоянии.
– Это вы перестаньте, доктор! – усмехнулась Кира, поднимаясь следом за Ильей Зурабовичем. – Не такая уж я слабая.
Той ночью, лежа в своей кровати в ставшей ей уже домом больничной палате, она впервые за все это время увидела приятный и вполне связный сон. Пережитое вечером потрясение, удивительно, не вызвало бессонницы, хоть Кира и опасалась, что не сможет этой ночью уснуть. Может, все дело было в успокоительных каплях, которые по рекомендации доктора дала ей медсестра, но на этот раз Кира не провалилась в сон как в черную бездну, а опустилась в него мягко, как в перину.
Ей снилось море, которое ласково касалось ее босых ступней, в то время как пальцы рук зарывались в прохладу влажного песка. Она сидела у кромки воды, запрокинув лицо к солнцу, которое уже не палило нещадно, а прикасалось к коже нежно, словно материнская ладонь. Близился закат, и море у горизонта окрасилось в приглушенно-красные тона. И по этим кисельно-брусничным водам скользили челноками белые парусники, сшивая в одно полотно море и небо. Легкий бриз касался влажными поцелуями оголенных плеч, и Кира жмурилась от удовольствия. В груди теплым огоньком, будто от маленькой свечи, разгоралось счастье, и девушка, жмурясь, еще и улыбалась. Кто-то рядом сидел с ней на песке, чье присутствие Кира, прикрыв глаза, только чувствовала. Но именно присутствие этого человека, а не море, и было причиной ее счастья и умиротворения. Тот, кто находился рядом, пошевелился, и Кира, услышав шорох, приоткрыла глаза. Первое, что она увидела, слегка повернув вправо голову, – это длинные загорелые ноги рядом со своими. Человек рядом приподнялся и, зачерпнув пригоршню морского песка, пропустил его сквозь пальцы. Кисти рук у него оказались красивыми – с широкими ладонями и длинными, будто у музыканта, пальцами с прямоугольными ногтевыми лунками. На его запястье была повязана сплетенная из цветных нитей фенечка, и Кира улыбнулась тому, как забавно выглядело детское украшение на мужском запястье – невинно и наивно, и в то же время этим лишь подчеркивая силу и мужественность загорелой руки. За их спинами кто-то прошел, громко разговаривая на иностранном языке. И Кира узнала этот язык – певучий и одновременно эмоциональный, как исполняемое на гитаре фламенко. Да, она находится в этой стране, и тот, кто с ней рядом… Но додумать Кира не успела, потому что солнце внезапно погасло и с неба плотным занавесом упала темнота. Налетевший порыв ураганного ветра вырвал девушку из счастливого воспоминания и швырнул в черную пропасть, из которой опять повеяло гарью. "Ты уже умирала, сейчас умрешь опять!" – то ли сказал кто-то рядом с ней, то ли это произнесла во сне она сама. И после этого проснулась.
В приглушенном свете, попадающем в палату из коридора через окно над входной дверью, Кира увидела фигуру. Кто-то стоял рядом и рассматривал ее спящую. В первое мгновение девушка даже не испугалась, приняв увиденное за продолжение кошмара. И эта секунда промедления оказалась роковой. Тот, кто стоял у кровати, вдруг наклонился к ней и сдавил ей горло так решительно и быстро, что Кира и крикнуть не успела. Лицо убийцы расплывалось мутным пятном, двоилось и вновь сходилось в одно, более четкое. Тот, кто решил ее убить, делал это не таясь, хладнокровно и будто получая удовлетворение. Кира задергалась, пытаясь освободиться, замотала, насколько могла, головой. Но тот, кто ее душил, проворно сел ей на ноги и коленями прижал к кровати ее руки. Кира замычала, но голос ее прозвучал слишком тихо, чтобы его услышали. Сердце, словно предчувствуя финал, заколотилось с такой силой, что Кира ощущала, как оно бьется о ребра, словно о прутья – закрытая в клетке дикая птица. Перед глазами замелькали разноцветные круги, завертелись все быстрее, будто отплясывали под неслышимую музыку "Семь сорок". Может, как пишут в книгах, перед глазами бы и промелькнула вся прожитая жизнь, если бы Кира ее помнила. Но даже в этот последний момент она не смогла ничего вспомнить о себе.
А потом ей стало внезапно легче. Так легко, что она почувствовала, как воспарила над кроватью, взмахнула освободившимися руками, дернула никем теперь не удерживаемыми ногами. Оказывается, смерть – это и правда легко, это желанное освобождение и полет – на свет в конце тоннеля. Все как пишут в книгах. Все так и есть. Кира засмеялась, вернее, ей показалось, что она засмеялась, а на самом деле из ее горла вырвался сиплый звук, оборвавшийся кашлем. И только тогда, поперхнувшись воздухом, она поняла, что вовсе не умерла. Что легко ей стало оттого, что ее душитель внезапно слез с нее. И свет, который Кира приняла за известный "свет в конце тоннеля", на самом деле – это освещение в коридоре, которое щедро хлынуло в палату в дверной проем. Кто-то вошел к ней, и это спугнуло убийцу. Кстати, где он? Вернее, она.
– Не спишь? – спросил Киру женский голос, и мгновением позже в палату ярко брызнул свет от зажженной лампочки. В своей спасительнице девушка узнала дежурную медсестру. – Я тебе забыла температуру померить. А Зурабович просил.
– А… А где та девушка? – спросила Кира. Сердце все еще колотилось, в груди болело, а горло наждачно саднило.
– Какая девушка? – не поняла медсестра.
– Та, которая здесь была!
Кира в тревоге заглянула под кровать, но там никого не оказалось. Затем – в узкий шкафчик. И даже выдвинула ящик тумбочки, несмотря на абсурдность предположения, что там может кто-то спрятаться. И только по ошарашенному взгляду медсестры, замершей посреди палаты с приготовленным градусником, она поняла, как пугающе странно выглядит ее суета.
– Никого тут нет, – осторожно заметила медсестра, подтверждая опасения Киры, что ее рассказ о ночной визитерше воспринят всерьез не будет. – А что случилось?
– Ничего, – пробормотала, опомнившись, девушка и невольно потерла болевшее горло. – Мне… Мне, похоже, приснился кошмар.
– Ну надо же, а я думала, что капли помогут, – сокрушенно покачала головой медсестра и протянула градусник. Кира машинально сунула его под мышку и замерла. Капли – хорошее, хоть и притянутое объяснение случившегося. Может, в них содержался какой-то галлюциноген? И все ей примерещилось-приснилось? Но почему тогда так болят горло и грудь? Как это объяснить? А еще хуже – как объяснить то, что убить себя пыталась она сама. Будто раздвоилась на те ужасные мгновения: одна Кира лежала на кровати и сопротивлялась, вторая – сжимала ей шею. Бред.
– Все в порядке? – обеспокоилась медсестра.
– Да-да, – кивнула девушка.
Медсестра померила ей температуру, и после ее ухода на Киру навалился страх – густой, черный, как мазут, от которого отмыться не так просто. Она так и не смогла уснуть до утра – боялась. Просидела на кровати, подложив под спину подушку и глядя то в темное окно, то в освещенный квадрат над дверью. Свет она не зажгла, чтобы не привлечь внимания медсестер. Хотя, по логике вещей, как раз оставаться одной и было опасно. Но ей казалось, что сегодня убийца уже не осмелится повторить свою попытку. И боялась – на будущее. Боялась, потому что не могла найти произошедшему объяснений.
Как плохо, что именно сейчас Илья Зурабович уехал! Как не вовремя. А может, тот, кто покушался на нее, специально дождался отъезда доктора? И значит ли это, что в ближайшие дни попытку могут повторить? Кира выдвинула ящик тумбочки и нащупала листок, который ей оставила Светлана. Может, сбежать из больницы и воспользоваться гостеприимством приятельницы? Нет, глупо. Так она поставит под удар саму Светлану и ее маму. Кира закуталась в одеяло до подбородка, подтянула к груди колени и уткнулась в них лицом. Внезапно ее осенила догадка: а что, если она не принимает свое настоящее по документам имя потому, что в прошлой жизни намеренно рассталась с ним? И что, если свою "смерть" она умело организовала именно по той причине, что кого-то или чего-то боялась? От этого предположения кровь прилила к телу, стало жарко, Кира сбросила одеяло прямо на пол и, вскочив на ноги, заходила по палате совсем как Илья Зурабович. Ей захотелось еще раз изучить свидетельство о своей "смерти", которое доктор распечатал и убрал в папку. Папка хранилась в его кабинете. Что, если проникнуть туда под каким-то предлогом? Но это нечестно. И… что ей даст это свидетельство? Ведь она и так уже изучила его. Кира вздохнула и вернулась в кровать. Но стоило ей прикрыть глаза, как в памяти вновь нарисовался образ убийцы: девушка с ее лицом и похожей комплекции протягивает к ее горлу руки.
Глава 6
Эля
– И что мы спросим, Ань? – беспокоилась Эля, от волнения теребя в руках ремешок сумочки. Автобус, который вез их к больнице, гремел, подпрыгивая на неровной дороге, и нещадно коптил. Эта тряска и вонь, пробивавшаяся в салон через неплотно прикрытые двери, вызывали тошноту, и Эля опасалась, что ее вырвет. Но отчего-то боялась признаться подруге, что ей нехорошо. Сейчас ей ее же решение поехать в больницу, в которой находилась так похожая на нее девушка, уже не казалось правильным. Что ей даст эта встреча? И главное – чем она может помочь несчастной, по сути, ничего о той не зная? Нет, глупый порыв – позвонить вечером и озвучить Ане свое желание съездить в больницу. Эля еще до последнего надеялась, что подруга ее отговорит или окажется занята, но Аня будто ждала звонка и решение Эли приняла с воодушевлением, ответив, что завтра у нее как раз выдаются свободных полдня, так как на смену ей заступать после обеда. Подруга распечатала карту из Интернета и с утра пораньше приехала на станцию, где жила Эля.
– Что-что – так и скажем, что у тебя какое-то время назад пропала родная сестра. Мы увидели фотографию в фейсбуке и тут же помчались.
– А потом? Потом что скажем? Если это моя сестра, то как выкручиваться будем?
– Ну что ты трясешься, как осинка на ветру! – рассердилась Аня, потому что Эля своими вопросами всю дорогу не давала ей покоя. – Как-нибудь выкрутимся!
– Но мы же можем дать этой несчастной ложную надежду. Вдруг это ей навредит?
– Не навредит, – припечатала подруга и объявила: – Следующая остановка наша!
Эля кивнула и зачем-то заглянула в сумочку, будто там лежал талисман, способный придать ей уверенности, а затем намотала на шею шарф и запахнула куртку. Оделась она в каком-то порыве совсем не по погоде. Дождь не шел, и вполне ясное небо его не обещало, но с утра дул сильный ветер, который проникал под куртку и выхолаживал тонкую ткань нежной туники. Может, из желания сделать подруге приятное Эля впервые надела эту тунику небесного цвета, привезенную ей из Испании. Или поддалась суеверному чувству, что туника, которая так шла ей и делала цвет ее глаз еще ярче, принесет удачу. А может, просто захотела поднять себе настроение после ночных кошмаров, которые выпили из нее силы и отравили настроение неуверенностью и сомнениями.
Вначале Эля увидела странный сон, в котором она была деревом, стоявшим одиноко на пустыре. Куда ни глянь – везде была растрескавшаяся и сухая до белесой пыли бесплодная земля, на горизонте сливающаяся с таким же белесым небом. Ни кустика, ни травинки, ни пролетающей мимо птицы. Только одна она – дерево с пожухлыми листьями и неаккуратной, будто взъерошенной со сна кроной. Но затем рядом с ней появился человек в инвалидной коляске, в котором Эля узнала Валерия Витальевича. Старик критическим взглядом оглядел ветви и нахмурился. Ей захотелось поприветствовать его – но разве может безмолвное дерево разговаривать? Она только и смогла что чуть пошевелить, будто на ветру, ветвями. А у старика в руках неожиданно оказался огромный, в полчеловеческого роста, секатор, и сухие губы исказила зловещая усмешка.
– Симподиальный тип – это неправильно, – пробормотал Валерий Витальевич, и челюсти секатора хищно клацнули. К выступающим из почвы серыми толстыми змеями корням упали первые ветви. – Моноподиальный! Вот что верно – моноподиальный! Только один путь. Одно начало, один путь, один финал!
Так, бормоча и только разве что не разражаясь хохотом, как безумный ученый из фильмов, Валерий Витальевич щелкал и щелкал секатором, а к подножию дерева падали и падали обрезанные ветви – до тех пор, пока не остался лишь один-единственный ствол.
– Вот так, – удовлетворенно кивнул старик. – Остальное лишнее. Остального нет.
Эля хотела возразить, что теперь она не сможет расти вообще, потому что верхушечную почку тоже обрезали, но не успела, потому что ее швырнуло уже в другой сон. Она перенеслась в палату той несчастной, которая потеряла память. Незнакомая, и одновременно знакомая, девушка спала и, похоже, видела приятный сон, потому что ее губы трогала легкая улыбка. Она была красива – расслабленная во сне, счастливая, лишенная забот и тяжелых воспоминаний. И внутри Эли, где-то в области солнечного сплетения, вдруг стала зарождаться ненависть. Это чувство оказалось вовсе не эфемерным, а материальным, как желчь, и таким же горьким. Оно затопляло изнутри, поднималось от солнечного сплетения к груди, пока не заплескалось ядреной горечью в горле. У этой внезапной ненависти к спящей была веская причина: Эля возненавидела девушку за то, что та заняла ее жизнь. "Только моноподиальный тип! – прорезался в ее новый сон голос Валерия Витальевича. – Отсечь все лишние ветви! Только моноподиальный". И Эля сама не поняла, как протянула руки к спящей и сдавила ей горло.
– Да улыбнись же ты! – рассердилась Аня, когда они шагали уже от автобусной остановки к белеющему вдали забору, за которым находилась больница. – Вид у тебя – будто на казнь ведут. Если тебе так не хотелось ехать, то почему сразу не сказала?
– Я просто не выспалась, Ань, – пробормотала Эля с жалкой улыбкой. – Всю ночь кошмары снились.
– Опять? – нахмурилась подруга, по-своему расценив ответ. Когда-то Эля ей призналась, что нередко мучается дурными снами, в которых ее находит и убивает Сергей.
– Опять, – не стала отрицать девушка.
– Это был просто сон. Крик твоего подсознания. Ты живешь в страхе, что тебя найдут, и это влияет на твои сны. Надо бы тебе попить на ночь успокоительное. Не таблетки, а чаи. Знаю один хороший, привезу тебе в следующий раз, когда встретимся.
– Спасибо.
– Ну вот, уже улыбнулась! Так-то лучше. Не бойся, все переговоры я возьму на себя. Ты у нас убитая горем сестра, потерявшая свою половинку-близняшку. Просто поддакивай где надо. А где не надо – отрицай.
Больница, как прочитала в Интернете Аня и рассказала затем Эле, находилась в здании бывшей усадьбы и являлась местной достопримечательностью. То, что за этим памятником культуры ухаживают и хорошо финансируют его содержание, было видно сразу: каменная стена, огораживающая больничную территорию словно крепостная, была недавно побелена. Рядом с воротами над звонком глянцево блестела черная табличка, на которой золотыми буквами было выведено то, что девушки уже знали: здание и территория больницы являются историческим памятником, раньше здесь располагалась помещичья усадьба, а сейчас – районная больница. Аня нажала кнопку звонка, и уже через пару мгновений к ним вышел из будки охранник. Молодой мужчина вежливо спросил, куда и зачем направляются посетительницы, и, удовлетворившись Аниными объяснениями про визит к больной родственнице, пропустил.
– А теперь куда? – спросила Эля, когда они пересекли большой сквер, напоминающий городской парк, и подошли к трехступенчатому крыльцу.
– А теперь – к главному врачу отделения, где лежит эта девушка. Я уже погуглила. Зовут его Илья Зурабович.