Предосторожность оказалась нелишней – Дима сидел у входа на лавке и нервно инвестировал в дым собственное здоровье. А вернее, в табачные компании.
– Привет! – Золотов подошел, протянул руку. – Что такой мрачный?
Ответное рукопожатие оказалось слабым и безжизненным, словно лошадь в Димином организме перебрала никотина и готовилась отойти.
– Все, отвоевался, – обреченно ответил опер, зло сплевывая и глядя в землю, – уволили. По представлению УСБ. Велено сдавать дела, в четверг приказ будет.
Дима поднял на Золотова взгляд, полный суровой мужской боли. Такой бывает у рыбака, нечаянно утопившего единственную бутылку.
– Антон, прошу – не уезжай. Хоть знать буду, что не зря рыпался. Что не зря двор подметал.
Эх, Дима, знал бы ты про утехи на ковре отеля… Пристрелил бы, как собаку.
– Не уеду, – мрачно пообещал Золотов.
Что с ними со всеми делать будешь?! Как их теперь бросишь? Сам ведь осиное гнездо разворошил. Уедешь – всех осы перекусают.
– Но до четверга ты при исполнении?
– Да… А что?
– Мы, кажется, собирались Домофона навестить.
– Я помню, – Дима подскочил со скамейки и выпрямил спину. – Только решил, что ты передумаешь. В этот раз рисковать не будем, как с Головой. Я с парнями из ОМОНа договорился – помогут. Ну что, погнали? С комфортом поедем – я под ноги линолеум постелил. Всю ночь вырезал.
Понятно, значит, до утра Настю возле дома ждал. Совмещал приятное с полезным.
– Как с Настей? Виделись?
– Да… Конечно… Правда, недолго, она с подружкой встречалась, поздно пришла.
С подружкой…
* * *
– Нет, вы мне объясните, что это за подозрительные эксперименты?! И почему я должен платить за сомнительные разработки из собственного кармана? – бушевал Козырев в кабинете научного руководителя своей вышедшей из-под контроля сожительницы.
– Валерия Львовна занимается этим исключительно по собственной инициативе, – миролюбиво объяснял профессор по фамилии Королев, – она даже оформила отпуск, чтобы закончить серию наблюдений.
Козырев осмотрелся. Кабинетик так себе. Бюджетный. Низкобюджетный. Бардак к тому же. Куча бумаг на столе. За стеклянными дверцами шкафов – склянки с заспиртованными мягкими тканями, зрелище не для слабонервных. Козырев слабонервным себя не считал, но порядок любил. Во всем. А тут какой-то хаос. Не иначе хозяин кабинета сам подхватил какой-то психопатический вирус от своих неадекватных пациентов.
– Но вы же должны контролировать! Как можно подобные неадекватные эксперименты пускать на самотек?!
– Мы берем на контроль разработки только в том случае, если при проведении экспериментов используется наша база. А Валерия Львовна ее не использует. И она работает над диссертацией, которая может перевернуть научные представления. – терпеливо отбивался профессор.
Но Александр сдаваться не собирался. На кону – его комфорт, его носки и капучино, привычка в конце концов. Раз Лера планирует защищать диссертацию на базе института, значит, ее связь с этим учреждением налицо. А солидному научному заведению скандалы не нужны – если предать огласке псевдонаучные эксперименты, которые под его эгидой проводятся, субсидии от государства ему не светят.
– Я требую, чтобы вы вмешались, – продолжал защищать свою зону комфорта Козырев. Еще немного, и профессор дрогнет под его напором. – Я вообще не понимаю, как можно ставить такие жуткие эксперименты над живыми людьми? Кто за этим следит? Это госучреждение или частная лавочка? Почему я, почти муж, должен страдать, нервничать, ночей не спать? Нет, мы так не договаривались!
Королев хотел заметить, что они вообще никак не договаривались, но не стал нагнетать обстановку.
– Валерия Львовна, может быть, заблуждается, но она талантливый специалист. Уж вы мне поверьте. И я не могу запретить ей делать то, что ей кажется правильным.
– А кто может? Врач, извиняюсь, – не сапожник! За ним должен быть тройной контроль. Имейте в виду, я дальше пойду! До министерства!
Разумеется, этот пойдет дальше, такого ничто не остановит. Ибо под жертвой эксперимента он подразумевает, прежде всего, себя.
– Хорошо, хорошо, – Королев сделал вид, что согласился. – На днях у нас аттестационная комиссия. Мы подойдем к проверке работ Валерии Львовны более тщательно, чем обычно.
* * *
На задержание Домофона ехали как в криминальных боевиках категории<N>"А". Да и само задержание удалось на редкость красочное. Бойцы в масках по приставной лестнице ворвались через окна в квартиру на третьем этаже, схватились в жесткой схватке с Витиной бабенкой, с визгом бросившейся на защиту бритого сожителя. Хватали и сдергивали с подоконника Витю в исподнем, укладывали лицом на немытый линолеум. Фигурант извивался ужом, вылезая из белья, матерился и хрипел, безуспешно лягался. Наблюдать из зрительного зала было интересно и приятно. Храбрый майор Фейк прикинул, что без подмоги они с разъяренной фурией не справились бы. А за это время и Домофон из окна сиганул бы, ищи его потом! Нет, хорошее дело ОМОНом не испортишь. А вообще-то, майор Фейк получал от происходящего некоторое незнакомое ранее удовольствие. Его, вероятно, всегда получаешь, когда по твоему приказу кого-нибудь елозят по полу.
– Кто-то обещал со мной встретиться? Вот и встретились. Здравствуй, попутчик! – Золотов присел на корточки перед обездвиженным разбойником.
– Кто вас пустил? Это эта… частная территория, – заплетающимся языком возмущалась вмятая в кресло хозяйка квартиры.
Золотов огляделся. У ножки стола каталась пустая водочная бутылка, по липкой клеенке с застарелыми пятнами разбросаны хлебные корки, яблочные огрызки, грязные алюминиевые вилки. Смятое белье на кровати цветом и фактурой напоминало корабельную ветошь, причем использованную.
– Не плачьте, барышня. Сейчас уйдем. Только кавалера вашего заберем. На ток-шоу "Говорим и показываем". От слова "показания". Очень его там ждут.
Домофон вел себя правильно, понимал, что сейчас рыпаться – только собственное положение усугублять. Спокойно оделся, обулся, подставил запястья под наручники. Не выдержал уже в отделе, когда его привели в кабинет и усадили на табурет.
– Думаешь, раз из Москвы, беспредел творить можно? – зло бросил он своему вагонному попутчику, который развалился в кресле напротив. – Только мне по хрен, откуда ты. Нет на мне ничего!
– Как это ничего? – Вячеслав Андреевич водрузил на стол самодельный коктейль Молотова, переданный Диме одним из омоновцев. – Сие нашли у тебя дома. Точно таким же был подожжен архив.
– Не у меня, а у Ленки, – дерзко поправил москвича Домофон, – я за нее не отвечаю! Может, она для себя сделала.
Ну да, ну да… Бабы всякие нужны, бабы всякие важны. Одни крючком вяжут, другие на досуге коктейли Молотова мастерят… Хотя кое-где действительно мастерят. В особо демократических странах.
– А она говорит, что бутылочку ты смастерил…
– Да пошла она! И ты заодно! Сейчас не девяностые, чтобы по беспределу в камеру совать. И за любую царапину ответить придется.
Он повернул голову в профиль и продемонстрировал Золотову ссадину на лице, полученную во время задержания. Пол в квартире оказался не только грязным, а еще и шершавым.
– Так что готовься. Ментовская власть нынче не канает. Адвоката хочу.
– А ты представь себе на минутку, что я не мент, – добродушно предложил Золотов, – в смысле не из Следственного комитета. А обычный человек. И никакие юридические доказательства мне не нужны, потому что я и так все знаю. Архив заказал поджечь Пузин-старший, стало быть, ты рассчитываешь, что он за тебя впишется. Но почему-то я в этом сильно сомневаюсь. По-моему, скорее даже наоборот. Усекаешь?
– Ты не мент? – Домофон даже со стула вскочил – словно на гвоздь напоролся. – Да у тебя в каждом глазу по звезде светится, а на лбу кокарда отпечаталась. Я, слава Богу, на ментов нагляделся. И ничего усекать не собираюсь!
Вообще-то, Золотов вел себя для мента не совсем типично: не орал в ухо, стул не выбивал, по почкам не дуплил. А взгляд у Вити был наметанный за долгое время, проведенное в обществах закрытого типа. И что все москвича боятся? Ясно ведь – слабак!
– Ты, если при исполнении, то не "тыкай". Сейчас для начала передо мной извинишься, а потом дашь позвонить адвокату. И ты, козел, меня больше пальцем не посмеешь тронуть! Ни ты, ни твои шестерки омоновские. А знаешь почему? – Домофон сузил глаза и мстительно объяснил: – Потому что ты такой же, как все! Приехал бабки отрабатывать. Вот иди и отрабатывай! И ничего ты мне не сделаешь, Москва златоглавая!
– Не посмею?.. – уточнил Золотов, задумчиво глядя на брызжущего слюной Домофона. – Уверен?..
* * *
Будильники не подвели. Артисты явились на репетицию вовремя и в полном составе, помятуя народную примету – психов лучше не злить.
Репетировали сцену сна Раскольникова. Подобного сна в романе не было, но пьеса – не роман, а трактовка. Кручу-верчу – трактовать хочу.
Гена, играющий Порфирия Петровича, в современной полицейской форме с чайником в руке завис над сидящим на стуле Родионом. Последний был в белом костюме и босые ноги держал опущенными в яркий эмалированный таз с нарисованными вишенками.
– Стоп, стоп! – Плетнев, сидящий в первом ряду, хлопнул в ладони и недовольно обратился к Гене: – Не пойдет! Какое у тебя сквозное действие?
Плетнев к репетиции готовился основательно. Когда Лера заснула, прогуглил в ее смартфоне необходимую информацию и почти до рассвета изучал азы режиссерского мастерства. Полностью не изучил, но терминологии поднахватался.
Гена-Порфирий поднял брови. В их театре давно никто не заморачивался с такими понятиями:
– Ну… Расколоть Родиона, наверно…
– Гена, это внешний конфликт! А я про сверхзадачу спрашиваю. В глаза смотри!
Последняя фраза сама собой выскочила откуда-то из подсознания. Выскочила и произвела эффект. Гена подтянулся по стойке "смирно" и бодро отрапортовал, что не знает.
– Хреново, – констатировал "режиссер", – тебе задание на дом. К следующей репетиции выяснить, что за сверхзадача у твоего героя, – а у тебя? – переключился он на исполнителя роли Раскольникова. – Быстро отвечать!
– Доказать, что не тварь дрожащая?.. – преданно заглянул в глаза тот. И в испуге поджал в тазу пальцы ног.
– Так и доказывай! А ты текст бубнишь под нос. Без единой эмоции. Давайте еще раз!
Гена, прикрываясь чайником, вышел на авансцену и осторожно заметил:
– Юрий Иванович, с кипятком, по-моему, перебор.
Юрий Иванович в первом ряду устало откинулся на спинку кресла и авторитетно заявил:
– Как сказал Маяковский, театр – не отображающее зеркало, а увеличивающее стекло! К тому же это всего лишь сон Раскольникова, а во сне всякое бывает. Работаем!
Цитату поэта-самоубийцы он тоже выудил из Лериного смартфона.
Последняя мчалась в театр, твердя про себя одну и ту же фразу: "Да как он мог? Какое он имел право так со мной поступать?!" Гневная тирада относилась не к режиссеру-новатору с чужим именем, а к сожителю, который имел наглость заявиться на кафедру и выносить мозг научному руководителю. Тот так и посетовал: "Мне твой муж вынес мозг. И высшими инстанциями угрожал!"
– Не муж он мне! А так – знакомец просто! – оправдывалась Лера. Хорошо еще, что профессор вменяемый – с пониманием. Другой на его месте и слушать бы не стал: институт – вокзал – Борщовка!
Подлетая к театру, чуть не врезалась в стукача, караулившего ее у входа.
– Саша, а если я приду к твоему начальству и заявлю, что тебе слишком много платят? – накинулась она на сожителя. – Как ты отреагируешь?
Козырев смотрел на нее и не узнавал. Расстроенная, запыхавшаяся от быстрой ходьбы, волосы растрепаны, глаза горят так, что Москву поджечь может, как Наполеон. Словно ей ключи от "мерседеса" подарили. Красотка просто.
– Лера, давай без демагогии, – пошел в атаку Козырев. Ишь ты – его же еще и виноватым делает. – Во-первых, начальства у меня нет. Во-вторых, а как я по-твоему должен поступать? Сидеть и мило улыбаться? Пока вы там развлекаетесь?
– Я не развлекаюсь! Я работаю. Я врач, Саша, если ты не забыл, и пытаюсь помочь своему пациенту.
– Видел, как ты ему помогаешь! – возмутился сожитель-стукач, театрально повысив голос. – Имел удовольствие! Вы оба именно развлекаетесь! И я не собираюсь вам в этом потрафлять!
Проходившие мимо молоденькие актрисы синхронно повернули головки.
Лера встревожилась. Не хватало чтобы театральные обсуждали ее личную жизнь: язычок у местных сплетниц без костей. Она мило улыбнулась девицам, подхватила Козырева под руку и потащила за собой подальше от входа:
– Что ты еще задумал?
Козырев ответил откровенно. Почти:
– Сегодня же, нет – сейчас я пойду и все ему расскажу! И любой вменяемый человек на моем месте сделал бы то же самое! Вот это будет для него самый подходящий стресс, чтобы вспомнить все! И он вспомнит, с моей помощью, вот увидишь! Считай, что я согласился тебе помочь.
Он был уверен, что Лера после таких угроз притихнет и образумится. Прильнет к ногам. Черт с ними, с ее вещами, новые купим, только пусть не возвращается больше к шизофренику. Пусть все будет как раньше – завтраки и ужины, вечером просмотр новостей по телевизору, по субботам поездка в гипермаркет за продуктами. Он даже согласен пойти на уступки и записаться на бальные танцы по пятницам, как она хочет.
– Саша, не смей, – ее глаза сузились в две щелки, и Козырев на всякий случай высвободил руку, сделал два шага назад. От нее повеяло ледяным холодом. – Если скажешь ему, я от тебя уйду. Навсегда.
О как!
Пора взять тайм-аут. Выждать время. Не собирается же она с психом жизнь свою строить. Смешно, в самом деле. Ничего страшного, подождем.
– Интересно – куда? Куда ты пойдешь? В общагу для аспирантов? – Он решил использовать самый актуальный аргумент. – Ладно… Посмотрим.
Изобразив на лице вселенскую обиду, Козырев направился к машине. Лера удостоверилась, что он уехал, перевела дух и вошла, наконец, в театр.
На сцене продолжалась репетиция той же самой сцены. Раскольников жаловался, что голые ноги в металлическом тазу замерзли, так можно и до премьеры не дотянуть, слечь с ревматизмом.
– Я не дам себя мучить! – очень убедительно выкрикнул страдалец.
Добрая Дуня, заметив, что у коллеги зуб на зуб не попадает, сунула ему старый шерстяной шарф – шею обмотать.
– Арестуйте меня, обыскивайте меня, но извольте действовать по форме, а не играть со мной-с!
Реальный текст Достоевского вполне подходил для мизансцены. Чайник с кипятком в руках у Порфирия Петровича вписывался сюда идеально.
С балкона за репетицией наблюдали Васнецов и спонсор, явившийся для расторжения контракта.
– А у него неплохо получается. Жизненно… Мы вот так тоже в девяносто шестом… Хм, ну неважно… – Попечитель смахнул с глаз ностальгическую слезу.
Со сцены неслись безумные крики. Вжившийся в образ Раскольникова артист вопил всякий раз, когда Гена делал вид, что подливает в таз кипяток. "Не надо, я все скажу! Больно! Умоляю, перестаньте!.."
– Очень талантливо. Очень. Я бы даже сказал – гениально! Как раз так и нужно в подобном случае… Где вы его нашли?
– Племянница посоветовала, – честно признался растроганный похвалами Васнецов и облегченно выдохнул. Кажется, тучи над его головой понемногу рассеивались.
– Что-то ставил?
– Шекспира. Гамлета.
– О! Гамлет – это люто.
Спонсор милостиво простил нового режиссера за хамское обращение – творческий человек, ему закидоны простительны. Да и по жизни понял. Уважуха – без рассуждений в табло. Разрешил Васнецову перенести дату премьеры. Но и гарантий потребовал, что у новичка никаких творческих кризисов не приключится. Даже настоял, чтобы с Ивановым заключили официальный договор.
– Договор? – с тихим ужасом переспросил Васнецов. Уж не знаешь что и лучше! Какой с ним договор, с беспамятным?
– Мы же бизнесмены, а не братва. Подготовьте прямо сегодня, – покровительственно распорядился попечитель перед уходом.
Сказать правду дядя Сережа не решился. Тогда точно – ни премьеры, ни денег, ни, самое главное, – здоровья.
Прибежавшая племянница нашла дядюшку в состоянии разбитом и неадекватном. Он хватал ртом воздух, держался за левую половину груди и тихо стонал, словно бобр, чью хатку смыло прорванной канализацией.
– Дядя Сережа! Что? Что, сердце? – Взволнованная Лера принялась ослаблять ему галстук и расстегивать верхнюю пуговицу на рубашке. – Дядя Сережа, погодите, я сейчас ребят позову и "скорую"…
Он слабым движением руки остановил племянницу и успокоил, что ничего страшного. Уже прошло.
– Я, Лера, не знаю как теперь и быть… Приезжал попечитель, репетицию увидел…
Лера насторожилась. Сейчас окажется, что больного необходимо срочно уводить из театра. А он только-только во вкус вошел. Может, спонсору настучали, что никакой Иванов не режиссер, а из больницы взят для завершения эксперимента?
А вдруг все-таки он режиссер? Ведь сегодня утром, по дороге в театр, он купил в ларьке Шекспира для "чайников" в комиксах и увлеченно рассматривал. Бурчал себе под нос: "Быть или не быть… Вот в чем допрос… Достойно ли смиряться под ударами судьбы…" Внезапно замолчал, а потом вдруг радостно воскликнул, что, кажется, начинает вспоминать.
– Ты говорила, что я ставил Шекспира… Точно, ставил. Я вспомнил…
Эффект ее методики налицо. К пациенту начала возвращаться память. И вот все насмарку. Все ее старания. Весь эксперимент. Сейчас погонит их дядя прочь пинками. От огорчения у Леры даже ноги подкосились – дядя вовремя подхватил ее под локоть.
– Ты представляешь, Соловьеву понравилось! И он даже готов подождать, но с условием, что твой больной доработает до конца. В смысле до премьеры.
Лера не нашла слов и тихо охнула. При нынешнем состоянии пьесы до премьеры далековато, вдруг к нему память раньше вернется? Что тогда? Шансы, что он в прошлом работал режиссером, практически нулевые. Вспомнит, что по профессии – слесарь, испугается и сбежит. А от дяди сбежит спонсор. Точнее, дяде придется от спонсора скрываться. Но сейчас-то лучше, чтобы он оставался в театре. Продолжал ставить пьесу. Авось и до премьеры дотянет.