* * *
Настя бойко цокала расписными под хохлому ногтями по клавиатуре компьютера, дописывая очередной обличительный памфлет. По дороге из библиотеки забежала в парикмахерскую и сделала патриотичный маникюр. Сама себя пристыдила – Настя, ты же девушка, а руки у тебя от воды и тряпки словно у дореволюционной прачки. Разве с такими руками можно кого-то очаровать? Не считая Димы, разумеется. Зато теперь полный айс. В салоне предложили расписать ногти под триколор, но это перебор.
Мама топталась у дочери за спиной, вздыхала и ухала, как больная сова. Собиралась с силами, чтобы начать важный разговор. Все о нем. О Диме. Бедном Диме, прождавшим под окном всю ночь. Несчастном Диме, который после приезда москвича похудел и осунулся. Безвинно пострадавшем Диме, которого вот-вот с работы турнут, – его мама жаловалась. Собралась и начала.
Настя помрачнела. Опять двадцать пять. И что ответить? Что никого она не мучает, потому что все давно сказала и обозначила? Они с Димой только друзья, ничего больше. Почему, почему нельзя оставаться просто друзьями без всяких сентиментальных глупостей типа валяний в стогу? Ну что поделаешь, если любви нет и не предвидится? Ничего тут не поделаешь. Специально не полюбишь. А с его увольнением это вообще никак не связано. Настю из редакции тоже уволили, едва попыталась правду рассказать, но ее что-то никто не жалеет! Да и не нужна ей ничья жалость. Сама справится. И справляется.
Мама, прочувствовав всю бесперспективность увещеваний, тяжело вздохнула и сдалась. Печально поджав губы, перешла от семейной тематики к политической. Более позитивной:
– Слышала, Пузин-старший сбежал?
– Откуда знаешь? – Настя моментально бросила печатать, по-птичьи наклонила голову и взглянула на расстроенную родительницу с любопытством сороки, нашедшей советский рубль.
– Рынок… Все из-за проверки московской. Хоть какая-то польза от твоего этого… как его? Дай Бог, и остальные разбегутся…
Настя тут же схватила мобильник. Надо обрадовать Антона, если он не знает. Тыкая "хохломой" в кнопки, ей же любовалась. Красота! Надо будет за руками ухаживать, во всяком случае, пока Антон не уехал.
Услышав абсолютно счастливое дочкино "Антон, привет!", мама в очередной раз вздохнула больной совой, вытерла горючую слезу косынкой и удалилась. Вся в отца. Тот тоже малахольный – до сих пор зимой с крыши на заднице катается, как пацан. Десантура. Забыть не может.
Вопреки Настиным ожиданиям, Золотов не выказал особого восторга от новости. Наоборот. На ее предложение написать развернутую статью с его, Золотова, комментариями и фото заявил решительный протест. Только этого не хватало для полноты счастья – его фотографии в газете. Чтобы потом возбудили другую статью – про следователя-самозванца.
Вячеслав Андреевич отпил воды из графина, взял себя в руки и строго попросил Настю никакой информации до поры до времени не давать. Авторитетно напомнил про тайну следствия. На Настино нытье пообещал, что даст отмашку, как только придет час.
– Но мы ведь сегодня встречаемся, да? – Та честно пыталась скрыть досаду. – Хочешь, заеду за тобой?
Зря, что ли, за "хохлому" последнюю копейку отдала? Завтра полы помоет и все облезет? И перчатки не спасут.
Золотов не возражал. Готов. Всегда готов.
– Тогда я поехала, да? – Профессиональный долг отодвинулся на второй план. – Жди меня и никуда не убегай! Обедать пойдем. Ты же не отобедал еще?
После кафе помчались в гостиницу. Нужно же где-то продемонстрировать маникюр во всей красе. И новое белье.
Но до белья мужские руки не дошли. Бдительный Вячеслав Андреевич сразу заметил в номере серьезные изменения. Вернее, одно изменение.
Попросил Настю ничего не трогать патриотичными пальчиками и вышел. Вернулся в номер еще более озабоченным в плохом смысле этого слова. Сказал, что горничная сегодня не убиралась и хозяин тоже не заходил.
– А какие, вообще, проблемы?
– Журнал. Утром он лежал Мальвиной вверх, точно помню.
– Я бы не запомнила.
– Увы, ты – женщина.
Настя взяла в руки полиграфический шедевр, внимательно рассмотрела отфотошопленный до нереальщины бюст Мальвины на обложке. Хмыкнула и нахмурилась. У нее, Насти, никогда не было такого откровенного белья из кружев с перьями. И не будет. Пошлость какая-то. И фотошопа тоже не будет. Моветон.
Золотов заметно напрягся, ожидая бурной сцены. Но сцены не случилось.
– Если ты так уверен… – Настя вернула на тумбочку "Мальвину", – может, у тебя что-то найти хотели? Дела, например?
– Я работу на дом не беру.
– Но мужики-то не знают… В смысле – подследственные.
– Не исключено.
Вячеслав Андреевич не то чтобы расстроился, но и не обрадовался. Это не Ланцова работа. Тот бы прислал придурков вроде Кишки с Лешим, которые и дверь бы ногой вышибли, и номер вверх дном перевернули. А тут чисто сработано. Кто еще захотел майорского тела?
– Антон, ты в детском лагере был? – Вопрос подруги застал врасплох.
– Нет, я не судимый, – на автомате ответил столичный гость.
– Я не о том. Лагерь отдыха?
– Не был. Не судьба. Я все больше по приютам. Не имея родного угла… А жизнь вообще начал в трущобах городских.
– А я была. Мы там в палатках ловушки ставили, чтобы старшие по тумбочкам не лазили. И ночью к нам не забирались с глупостями. Хочешь, здесь поставим?
Это, конечно, был ненадежный и не очень разумный способ борьбы с неведомой силой, но лучше, чем ничего. Он молча кивнул, выражая согласие.
Пришлось прокатиться на рынок, к палатке "С Новым годом!", прикупить хлопушек и петард, а в рыболовном ряду – крючков и леску. Динамит брать не стали – денег не хватило. Да и стремно.
В деле устройства ловушек Настя оказалась крупным специалистом. Золотов похотливо наблюдал, как она, вооружившись катушкой лески, прыгает со стула на стол и ползает под кроватью. И не очень внимательно слушал ее расклады про местные преступные схемы. Хотя схемы были хороши.
Очередной ловкий фокус был связан с поставкой городу электроэнергии "Великозельскими сетями". Город платил за электроэнергию не всегда вовремя, с опозданием. Бдительные сети моментально подавали в арбитраж и стабильно выигрывали. Что здесь особенного? Маленькая деталь. "Великозельские сети" фактически принадлежали Марусову, разумеется, через подставных лиц. Как только штрафные деньги из бюджета поступали, они моментально выводились в офшоры.
– Ты представляешь, – пыхтела под кроватью Настя, завязывая узелок, – он только за прошлый год двадцать миллионов на этом деле увел. А есть ведь еще аренда. Вот, например, некое ООО "Парадокс", оформленное на жену Марусова. Ему принадлежат земли, на которых стоит муниципальная собственность, в том числе больница. И за аренду земель город тоже платит семье мэра. Примерно пять миллионов в месяц. Не слабо?
– И что, про это никто не знает? – Золотов оторвал взгляд от выглядывающего из-под Настиных джинсов соблазнительного кружевного краешка.
– Почему, я же знаю. И остальные знают. Только Марусов ведь не псих-одиночка. Он – человек с доброй душой и обширными связями. Губернатор области с ним в доле, это тоже всем известно. У нас парочка депутатов пытались эти вопросы поднять, но дальше Интернета дело не пошло.
– Ну плохо…
– С другой стороны, Марусов связан с криминальными авторитетами. Через Ланцова. А с этой публикой никто не хочет воевать. Я вот считаю, что жена Самарина не сама собой исчезла.
Золотов мягко улыбнулся. Он только сейчас заметил ее расписные когти.
– Что ты смеешься? – рассердилась Настя.
Она такой информацией поделилась, а он улыбается!
– Ты собираешься что-то делать?
Золотов хмыкнул и убрал улыбку с лица.
– И ты считаешь, что я со всем этим справлюсь?
Не, ребята, я не Бэтмен, не заглядывая вдаль, так скажу – не надо денег… Я простой московский чиновник, да и то с приставкой "экс-". И с криминальными авторитетами связываться не очень хочу. В этот раз ведь не задницу отстрелят, а башку. Хотя уже связался.
– Ну хоть попробуй, – прошептала Настя, подойдя неприлично близко, – мы поможем…
Больше она ничего попросить не успела… Обеденный перерыв.
* * *
Майор федеральной службы безопасности Александр Бонд Некрасов снял с головы наушники, отключил аппаратуру. В отличие от большинства коллег, прослушивать любовные сцены считал делом аморальным. Решил отобедать гамбургером "Разорви рот", купленным в ларьке, и запить липкой шипучкой. Растолстеть он не боялся, ибо конституцию имел субтильную. Да, с журналом некрасиво получилось. Непрофессионально. Слава богу, "жучков" не нашли. Перекусив, снова водрузил наушники на гладкий череп. Оказалось, рано. (О-а-о-ооо!!!) А когда подключился в следующий раз – опоздал. Они уже беседовали не на "пастельные" темы.
– Слушай, – призналась Настя голосом Золушки, рассказавшей принцу скабрезный анекдот, – я виновата… Не удержалась… Дала информацию на сайте газеты. Про Пузина, ну…Что он удрал. А еще раньше – про племянника.
– Настя, я же просил! – Золотов вскочил с кровати.
– Я хочу, чтобы эти тараканы забегали! Чтобы хоть на секунду поняли – и на них есть сила, – мстительно сжала кулачки Настя. – Даже если ничего не выйдет! Но хоть на секунду пусть затрясутся!
Ну все! Приехали! Это ж надо – на сайте газеты! Заче-е-ем?! Все было так хорошо несколько минут назад… Что теперь, вещи собирать и на вокзал?
* * *
Плетнев, он же Юрий Иванович Иванов, внял мольбам голодной труппы и объявил перерыв на обед. Артисты гуртом потянулись в буфет, словно стадо на водопой, а сам режиссер отправился в кабинет к Васнецову. Секретарша во время репетиции прибегала, напоминала, что договор необходимо подписать.
Директор, старательно отводя глаза, сообщил, как бы между прочим, что фамилии режиссера-новатора на афише не будет. В качестве режиссера укажут пропойцу Никитина.
– …это неприятно, Юрий Иванович, но вы ведь сами на это согласились. Я просто вам напоминаю.
– Я согласился? – Плетнев по причине беспамятства не мог это утверждение ни подтвердить, ни опровергнуть. – Почему?
– Ну это же бизнес, – по-дирижерски развел руками Васнецов, обрадованный уже тем, что Леркин псих сразу не бросился качать права, – зритель ходит на имена. У Никитина оно есть, а у вас пока – увы. Вот зарекомендуете, тогда милости просим – в следующий раз крупными буквами на всех афишах. И, кроме того, после вашего рукоприкладства я спонсору о вас даже заикаться остерегаюсь. Вы, батенька, сами виноваты!
Зачем ему знать, что спонсор и распорядился контракт подготовить, не тянуть. Еще загордится, будет требовать, чтобы афиши под него переделывали, а это нонсенс! Но насчет имени не врал. Зритель, как это ни прискорбно, действительно ходит на имена.
Опасения не оправдались, Плетнев и не думал отстаивать авторские права:
– Господи, да это такие мелочи! Кто эти афиши читает? В конце концов, главное, чтобы пьеса получилась. А кто там на афише… Давайте, где подписывать?
Выйдя из директорского кабинета, Антон Романович взглянул на часы и спустился в буфет. Там было шумно и многолюдно, полнотелая буфетчица давно отвыкла от аншлага. А виновник – новый режиссер!
– Присаживайтесь, присаживайтесь, Юрий Иванович! – приветливо затараторила она. – Я вам сейчас творожок свеженький принесу! Ваша жена велела, чтобы вы творожок ели, для головки это полезно! Ребята, да сделайте вы этот проклятущий ящик тише, Юрию Ивановичу мешает!
Плетнев заверил, что телевизор совершенно ему не мешает. Свободных столов не было, и он подсел к Гене, баловавшемуся пожарской котлеткой. Тут же завязался творческий разговор о роли Достоевского в театральном искусстве и криминале.
– …Смотри, что я придумал, – возбужденно вещал молодой режиссер, отодвинув чашку с чаем, – эту сцену сделать вообще без декораций. Просто опускается черный занавес, и на его фоне идет монолог Сони.
– Круто! – подтвердил Гена то ли об идее, то ли о котлете.
– И сразу музыка… Фонограмма.
– Да… Вкусно.
– Именно! Вкусно! Очень хорошее слово!
– О, опять где-то мэр проворовался! – заржал кто-то из артистов, сидящих рядом с плазменной панелью. – Пора для них резиновые тюрьмы строить, чтобы все влезли!
Плетнев отвлекся от креатива и бросил взгляд на экран. Корреспондент новостного блока на фоне незыблемого памятника вождю пролетариата взахлеб докладывал:
– …вице-мэр Великозельска спешно покинул город, после того как там начал проверку Следственный комитет России. По данным издания, в ближайшее время следствие намеревалось предъявить чиновнику обвинение в злоупотреблении служебным положением…
Плетнев почувствовал в области желудка некое шевеление. Словно кто-то сидел у него внутри и пальцем натягивал какую-то струну. И это не было связано с котлетой.
– Не первый случай, когда высокопоставленные чиновники покидают страну после начала проверки их деятельности. Представитель Следственного комитета Плетнев от комментариев отказался…
На экране незнакомый мужик в форме, представленный Плетневым, с кем-то беседовал на крыльце под табличкой "Отдел полиции<N>N<N>1".
Натянутая до предела струна лопнула, и в голове у Плетнева зазвенело. Великозельск… Следственный комитет… Командировка… Алмазы…
– Плетнев… – тихо прошептал беспамятный режиссер, выпуская из рук чашку с чаем. Чашка звонко стукнулась о керамогранит пола и развалилась надвое. Он зачарованно следил за растекающимся чаем.
– Юрий Иванович, вы в порядке? – подскочила с тряпкой встревоженная буфетчица. – Может, жене позвонить?
При слове "жена" в воображении Плетнева всплыл образ красивой скандальной бабы с сумкой наперевес. Со стоном "Нет!!!" он зажмурился.
– Юрий Иванович, почему?
– Я в полном порядке, – чеканя каждое слово, отозвался Плетнев, взяв себя в руки, – никому звонить не надо.
И добавил мягко:
– Извините, чашку разбил.
* * *
Телевизор зомбировал не только рядовых граждан, но и представителей силовых структур. В частности – Следственного комитета. А как иначе?
Зомбировал и лично генерала Эдуарда Даниловича Багрова, решавшего производственные загадки с Прокофьевым – бывшим замом арестованного Лузана, занявшим его кресло. Информация о Великозельске застала врасплох обоих.
– Что это за Плетнев? – нахмурился генерал.
– А… Еще Лузан отправлял. Из Калининграда, – равнодушно пояснил Прокофьев, даже не взглянув на экран, – там ревизоры что-то накопали по льготным лекарствам.
– Почему нашего не отправили?
На некоторые вопросы лучше отвечать уклончиво. Говорят, этому учат на специальных закрытых курсах при правительстве.
– Так заняты все были, наверно, – и поспешил перевести стрелки на Багрова. – Вы же сами командировку подписали.
– Свяжи с ним, узнаю, что там. Как бы не перестарался. – Генерал недовольно повел кустистыми бровями. – Сколько раз всем объявлял – информацию в СМИ только через пресс-службу давать, и все равно по-тихому сливают.
* * *
В солнечной Турции граждане Российской Федерации тоже решали производственные задачки.
Гудков и коллеги по цеху нашли-таки мобильник сгинувшего без вести Плетнева. И не только нашли, но и технически грамотно отжали у нового хозяина – менеджера низшего звена. Под видом закавказских гопников-эмигрантов.
– Да, это его, – подтвердила Ирина озадаченно рассматривая трубку. Смартфон был приметный, с дарственной гравировкой "Пупсику". – Я на День святого Валентина подарила.
– Хм, Пупсик… – Мрачно отреагировал Деризубов. Достал его этот Плетнев. И здесь достал.
Мало того что на камни опустил, так еще и до сих пор ходит в законных мужьях его Иришки. Эх, побыстрее бы найти, по всем позициям ответит.
– Да это так, ерунда… – проворковала Иришка. – Не обращай внимания, милый. Все в прошлом, – ничего, пусть поревнует, ему полезно.
Новый хозяин трубки, прежде чем лишиться ее навсегда, признался, что купил ее в Москве на вокзале у уличного продавца невзрачной наружности. "Только не убивайте, все отдам, даже паспорт".
Придется лететь на родину, искать барыгу.
– А мне не хочется уезжать, – мечтательно заметила Ирина и томно повела обнаженным плечиком с лилией, с которого сползла тоненькая бретелька сарафана, – здесь так хорошо, правда?
Уезжать ей действительно не хотелось. Не факт, что рыбка по прозвищу "Деризуб" крепко сидит на крючке. Ей еще хотя бы несколько дней для закрепления результата! Чтобы наверняка.
"Рыбка" оказалась довольно ревнивой акулой – на зуб попал и "Пупсик", и "святой Валентин". Но трепетное воркование и умелые поглаживания свели на нет все попытки рассердиться и обидеться.
– Мне, Ириша, тоже не хочется уезжать… Я вот подумал… А может, пусть себе дальше бегает твой пупсик?
Крутые перцы если уж влюбляются, то насмерть, до потери всякого соображения и до полной дезориентации в пространстве. Закон природы. Хоть и странный, но закон.
– А камни? – с легкой тревогой напомнила Ирина.
На фига он ей нужен без приданого? У нее такой нищеброд уже есть один, причем красивый и законный.
– А что камни? Это всего лишь камни… Я что-нибудь еще придумаю, как-нибудь проживем…
Вот это "как-нибудь" Ирочку совершенно не устраивало. Что еще за "как-нибудь"? "Бомбить", что ли, пойдет? Ради этого она унижалась? Этого верзилу-гориллу обхаживала? Общество его гопников терпела? Ее Плетнев хотя бы образованный и интеллигентный, а у этого восемь классов и тюремный коридор. Непоколебим в своей вере в то, что "ложить" – общепринятый глагол, а в слове "звонит" ударение на первый слог. Про разницу между "надеть" и "одеть" вообще молчу.
– Нет. Дело принципа, – решительно возразила она, надавив на нужную кнопку крутого перца, – ты же мужик, а не тряпка. Настоящий мужик, в отличие от него.
Когда любимая женщина признает в тебе настоящего мужика, это окрыляет без "Ред Булла". Зовет на подвиги. Тянет двигать горы и совершать непоправимые глупости.
– Это – да, – вдохновенно признал мужик и протяжно вздохнул, – тем более что я под это дело дом заложил. И все депозиты. Страшно представить, если не найду…
– Как же ты так, котик? Так неосторожно?
Это же надо было так лопухнуться! Все вложить в контрабанду! Это ж риск – без штанов остаться можно. Вот и остался, как последний лох.
Плечи Ирины дрогнули от неприязни к тупому "котику", что было воспринято последним как жалостливый женский всхлип.
– Не плачь, маленькая, – Деризубов сграбастал Ирину в объятия, – в Москву летим, обратно. На родину.
В Москве на вокзале без труда отыскали продавца ворованных телефонов, предъявили плетневский аппарат. Барыга поначалу не хотел признавать очевидное. Нагло заявил, что телефон с гравировкой узнаёт, но, у кого взял – хоть убей, не помнит. Пришлось Гудкову оплатить воспоминания, а заодно пригрозить суровой альтернативой – багажник, лес, яма, травка над головой…