Выбрав первое, дилер бодро отрапортовал, что телефончик ему сбросил местный бомж, и даже сообщил адрес подвала, где того можно отыскать.
Спящего в подвале разбудили, слегка помяли, стимулируя мыслительную деятельность, и потащили на место событий.
– Вот тут он и валялся, – запуганный мужик убежденно показал на газон возле кафе, – я бутылки искал, а он звонит. Я ответил – там бабища какая-то орала, как резаная, – голос противный. Я ее послал и симку выкинул…
– Нормальный голос! – возмутилась Ирина, принимавшая активное участие в оперативно-розыскных мероприятиях.
– Ну это дело вкуса и вербального восприятия…
– А трубку я Витьку на вокзале толкнул, – добавил бомж, обращаясь к Гудкову. – Мне четвертый айфон без надобности. Тем более серый, китайский.
Ирина возмущенно фыркнула.
– Значит, он здесь все-таки появлялся? – Гудков кивнул на дверь кафе с вывеской "Алмаз".
– Значит. Сходите, с халдеями побазарьте. Поднажмите на них, чтобы вспомнили.
Вспомнили все – нажимать не пришлось. В красках и деталях. Вид проводивших опрос плюс небольшой материальный стимул провоцировал на откровенность.
Охранник вспомнил и бортовой номер скорой – с номером его собственной квартиры совпадал. Заработал лишнюю сотню.
Гудков с Кадкиным были тут же отряжены на поиски сантранспорта и лепил-докторов. Нечего время зря терять, и так по ложному следу столько шли. Аж до Турции.
Искателям повезло – в этот день дежурила та самая бригада, что забирала пациента с травмой головы из кафе "Алмаз". Лепил даже стимулировать не пришлось, быстро вспомнили. В подробностях. Еще бы, не каждое дежурство "острый живот" из машины исчезает.
– Мы по пути еще больного подобрали, в одних трусах по улице бегал. "Острый живот". Аппендицит то есть. А в больницу приезжаем, его нет. По дороге выскочил. И вещички прихватил того, с черепно-мозговой. А мы в салоне сидели, не видели.
– А где подобрали, доктор? – уточнил Гудков.
– На Ленинградке голосовал, возле "Динамо". Лет тридцати мужик…
Врач, как мог описал приметы "острого живота". Но что тут вспомнишь? Хабитус неопределенный – то ли работяга, то ли научный сотрудник. Все одинаковые, когда в трусах и майке. Щуплый, стрижка аккуратная. Вот, собственно, и все.
– То есть того, с башкой пробитой, вы сдали?
– Конечно, в приемном оставили. Без сознания. Травма серьезная. Вы извините, нам на выезд надо. Долг.
– Получается, никуда Антоша не убежал? – сделал вполне логичный вывод нелогичный Кадкин, провожая взглядом отъезжавшую скорую. И как они ухитряются по московским пробкам до пациента добраться?
– Если это не комбинация, – засомневался Гудков, вгрызаясь в ноготь большого пальца.
– Да какая комбинация? Слышал, голову-то ему реально пробили.
– Уж больно драчка в кафе вовремя случилась. Странно это. Поехали в больницу. Ты языком пока не трепли, особенно перед Иркой.
* * *
Необратимые изменения происходили в мировоззрении майора Фейка. Вместо того чтобы мчаться на вокзал за билетом и уматывать от греха на ближайшем поезде, он с утра пораньше нежно чмокнул спящую Настю и рванул "на службу" в отдел полиции<N>N<N>1. И теперь, широко зевая после зачетной ночи, вглядывался в принесенную Федоровым распечатку движения поездов, проходивших через Великозельск в ночь исчезновения Самариной.
– Антон Романович, из Москвы звонят, – сухо сообщили из дежурки по прямому телефону, – сам Багров. Соединять?
Последний вопрос был формальным. Не соединять с генералом? Нонсенс.
Но Золотову, прежде далекому – тьфу, тьфу, от Следственного комитета, названная фамилия ничего не говорила. Тут же набрал в поисковике "Самбагров". Как услышал, так и набрал. Добрый "Яндекс" тут же выдал ответ, что по запросу ничего не обнаружено, и предложил альтернативу – свадебного фотографа Самбарова.
– Антон Романыч! Ну я соединяю! – торопил дежурный.
Золотов лихорадочно набил новую фамилию – Багров. Догадался, что "Сам" это титул. Генерал опередил Интернет:
– Алло! Плетнев? – раздался из трубки командный бас.
– Да… – пискляво мяукнул майор Фейк, голосом на пару тонов выше обычного. Так хоть за простуженного можно сойти. Параллельно просматривал ответы: Багров Эдуард Федорович, заместитель начальника СК РФ, генерал-майор юстиции. – Так точно! Есть!
– Почему сливаешь информацию, минуя пресс-службу?
– Виноват! Да они сами, тащ генерал. Пресса эта… – пищал Золотов, прикрывая настоящего Плетнева.
– Ладно, что там у тебя?
Генерал сменил гнев на милость: пожурил по-отечески и хватит. Сам нахлебался от четвертой власти – эти журналисты и в загородный дом влезут, и в койку прыгнут, не говоря уж про кабинет.
– Работаю, Эдуард Федорович… Два ареста…
– А с голосом что?
– Виноват. Простудился.
Багрова подробности по арестам пока не интересовали. Во все дела вникать – мозговых гигабайтов не хватит. Звонок этот был так, профилактический. Генерал велел отправить подробную справку с фельдъегерской почтой, напоследок даже предложил помощь.
– Ты не стесняйся, Плетнев! Люди есть. Надо будет – пришлем.
– Так точно. Понадобится подкрепление – сразу дам знать. Пока справляюсь.
– Выздоравливай. Водку холодную не пей, – напутствовал генерал. – Жду справку.
* * *
А между тем настоящий, неподдельный Плетнев тоже звонил. На место службы, в Калининград, из кабинета директора Васнецова. Номер рабочего телефона всплыл из забвения вслед за образом скандальной жены.
– Слушаю… – После гудков и шорохов трубка отозвалась голосом соседки по кабинету, веселой воблы Смирновой: – Ой! Антон! Привет! Куда пропал? Хоть бы позвонил!
После возвращения памяти это был первый знакомый голос. Слушал бы и слушал!
– Да… Тут… – Плетнев сообразил, что не знает, как объяснить ей происходящее. И стоит ли вообще объяснять? – Со мной связи не было… А где я сейчас?
Кто-то другой, услышав подобный вопрос, насторожился бы, но только не Смирнова. Она обожала юмор, смотрела исключительно канал ТНТ и любила хохмы ради в постановлении об избрании меры пресечения вместо слова "подписка" написать "арест".
– На Марсе! – радостно сообщила она. – Тебе там долго еще? А то Морозиха рвет и мечет, что работать некому.
– Не знаю пока, – честно ответил озадаченный Плетнев.
Он хорошо помнил, что должен был ехать в командировку в какую-то тьму таракань, но не мог понять, почему его отсутствие в той таракани никого не волнует. И что за мужик в форме, называемый Плетневым, маячил на экране телевизора?
– Тут Ирка твоя приходила, искала, – Смирнова звонко расхохоталась. – Ты что, не доложил ей, куда едешь?
Плетнев, вспомнивший жену, с дрожью в коленках представил себе возвращение блудного мужа к семейному очагу. Тут никак не отделаешься разбитым носом и ссадинами на лице, полученными от пряжки на модной сумке. Реанимация – самое меньшее. Недалеко и до новой потери памяти, если вообще мозг не вынесет. Боже, ну почему кому-то достаются чудные, милые женщины вроде той, с которой он сейчас живет? Хотя тоже непонятно, кто она такая.
– Не доложил… Мы поругались немного.
– Кто б сомневался! Шалун.
– Все. Пока. Больше не могу говорить, – свернул разговор Плетнев, услышав скрип двери за спиной.
Вернулся Васнецов.
– Сергей Геннадьевич, что происходит? Кто вы? И кто такая Лера?
Васнецов поморгал в попытке оценить ситуацию, виновато склонил голову и удрученно ответил вопросом на вопрос:
– О-о-ох… Вспомнили?
– Вспомнил.
– Что же теперь делать?
Директор испытывал двойственное чувство: к радости за Леру – работает ее метод, работает, результат налицо, точнее в лице лже-Иванова, – примешивалось огорчение. Только-только нашелся человек, способный довести многострадальную пьесу до премьеры. Ребят подтянул, спонсор доволен, договор подписан. А что теперь? Психи, тем более талантливые на дороге не валяются! Где нового найдешь, да еще в сжатые сроки?
Можно, конечно, пойти в полный отказ и убедить режиссера, что все ему приглючилось, и ничего он на самом деле не вспомнил. Но это не страшно, это лечится: после премьеры пара недель в стационаре и выйдет как новенький. Только подло это – не по его, васнецовским, понятиям. Он ведь не только Лериного пациента обманывает, но и ее, племянницу любимую, – она так ждала, надеялась, что ее метод пациенту поможет…
Дядя Сережа бережно взял Плетнева под ручку, усадил, налил водички и стал объяснять, какая Лера замечательная. Красавица, умница, врач – людям помогает. А чтобы эффективней помогать, разрабатывает собственный авторский метод. И на нем этот метод испытала. Как выяснилось – работает. Так что не стоит на девочку обижаться.
– Но разве так можно? – возмутился пациент. Он же не подопытный кролик с электродами в ушах, не лабораторная мышь в банке и даже не собака Павлова.
– Вы вспомнили, значит, можно, – резонно возразил Васнецов.
Он вдруг подумал о том, как ему все надоело. Взять бы жену, кошку Фиму и махнуть на дачу на все лето. Да что там на лето – на всю оставшуюся жизнь! Сажать огурцы и морковку, ходить по грибы, не бояться спонсоров с их непомерными требованиями, не ублажать пропойц-режиссеров с фанабериями, не утешать бездарных актеров с амбициями. А Лерочка приезжала бы на выходные поесть клубнички с грядки. Вспомнив про племянницу, заварившую всю эту кашу, дядя Сережа вернулся к реальности и попросил:
– Вы только позвоните Лерочке – попрощайтесь, не исчезайте просто так. Она хорошая девочка, добрая, и врач толковый. Жаль, пьесу не доделаете. У вас неплохо получается, честное слово…
Плетнев ушел в прошлое, вспоминая свою прежнюю жизнь, сравнивая с жизнью сегодняшней. Что здесь скажешь? Парадоксально, но нынешнее бытие ему нравилось гораздо больше, чем прежнее, калининградское. Он бы с удовольствием остался в этой придуманной милой его сердцу докторшей реальности, потому что реальность внесла в его существование давно забытую гармонию. За небольшими поправками. Поправка сегодня мозолила ему глаза под его собственной фамилией. И покоя не давала мысль – кто же тот самозванец, присвоивший его имя, должность и полномочия. И вторая, не менее важная мысль – где алмазы и как отчитываться перед страшным Деризубовым? Тот вряд ли поверит в историю с дракой. Уж больно она театральная.
– Я доделаю пьесу, Сергей Геннадьевич, – неожиданно для самого себя пообещал он, – только вы не говорите пока Лере. Считайте, что я ничего не вспомнил.
В самом деле, он так долго по жизни отсутствует, а никто особо не паникует. Неужели он такой никчемный? А раз так, то ничего страшного не случится, если еще денек-другой-третий он не объявится. Уж очень хочется оценить новую жизнь, так сказать, на свежую голову. На трезвую. На здоровую.
– Хорошо, – пообещал вконец озадаченный Васнецов, осознавая, что дачу, кошку Фиму и грибы с морковкой приходится пока отложить, – но какой в этом смысл?
– Я сам ей скажу. Выберу подходящее время и скажу. А у нее… есть кто-нибудь? – Плетнев постарался придать лицу незаинтересованный вид, а голосу – нейтральные интонации. Потому что от ответа на этот вопрос зависело все.
Если бы Васнецов подтвердил, что есть муж, дети, свекровь, собака Жучка, то остальное его притворство было бы совершенно ненужным.
Но Васнецов притворства не уловил или тоже сделал вид – недовольно повел плечом и сердито буркнул:
– Ай, прохвост один. Саша. Хороводит вокруг, а жениться не хочет. Ишь, завел бесплатную домработницу! Сколько раз я Лере говорил…
– И она любит его? – перебил Плетнев. Лерино отношение к этому субъекту гораздо важнее. Будь он сто раз прохвост и перепрохвост.
– Спросите у нее сами… – отмахнулся директор, не зная, как правильно ответить. Так, чтобы племяннице не навредить.
Что ж, сам так сам.
В зрительный зал Антон Романович полетел на автоматическом пилоте. А там сытые артисты в ожидании руководителя обсуждали театральную жизнь, вместо курса доллара. Одно слово – Мельпомена.
– Тоже мне, педагог! – жаловался Гена. – Я уже голос посадил. До премьеры не доживу.
– Кстати, Ген, ты действительно халтуришь, – справедливо заметил исполнитель роли Раскольникова.
– Да ладно тебе! Прикинь, он меня еще чморить будет, псих! Тычет в нос, что не приглашают в кино и сериалы! Почему, спрашивает, я перебиваюсь елками и вторыми ролями в антрепризах? Намекает, что на большее не способен. И Станиславского цитирует, словно я пацан зеленый!.. Да у меня девять главных ролей! Я на Гамлета у Табакова пробовался!
– Какие цитаты? Он же память потерял, – меланхолично возразила Света, от нечего делать подстригавшая ногти на ногах конторскими ножницами из реквизита.
– Глупая, Станиславский – это в подкорке откладывается! – воодушевленно пояснил Раскольников, предусмотрительно накручивающий на ноги полиэтиленовые пакеты. А то сейчас воду в таз лить будут, сиди потом с мокрыми ногами, сопли зарабатывай! – Такое не забудешь. Ладно, Гена, не переживай, скоро Никитин вернется, с ним проще…
– А вы что, не в курсе? – Света, согнувшись, разглядывала далекий от идеала большой палец. Выдержала мхатовскую паузу и сообщила новость: – Васнецов с Юрой контракт заключил. Он до конца теперь будет.
– Так он же это… псих! – не поверил Гена. – Я сам к нему в больницу с бананами ходил.
– Это Никитин псих, а у Юры просто амнезия, – внесла ясность Света, методично кромсая очередной ноготь. – И спонсор про это не знает. Так что помалкивайте.
– Бред! Такого в моей богатой актерской карьере еще не было, – Раскольников вытянул вперед ноги, оглядел и, в отличие от Светы, остался доволен результатом. – Ладно, какая разница, кто? Лишь бы заплатили.
Плетнев все слышал, притаившись за колонной, но реагировать был не в силах. Кое-как довел до конца репетицию, оправдывая рассеянность головной болью. Даже не требовал, чтобы все было по правде жизни, разрешил на репетиции воду в таз не лить.
После репетиции, выбравшись из театра, осознал, что идти ему сейчас некуда. Еще утром он был уверен в том, что дома его ждет с ужином любимая жена Лера, но после обеда выяснилось, что не Лера, а Ира, и не с ужином, а, вероятней всего, со сковородкой. Пустой и тяжелой. Да еще и в другом городе.
Он добрел до сквера и рухнул на ближайшую скамейку. Взгляд остановился на тумбе с афишей новой комедии с Дюжевым и Безруковым. В кино, что ли, сходить? Нет, собственная жизнь – круче всякой комедии. У других – ничего, а у него две работы, две жены. Почему-то первой на ум шла именно Лера, а не Ира. Он вспомнил, как она пришла к нему в больницу, представившись женой. Как гладила лоб прохладной ладонью. Как обрадовалась, когда он принес в постель завтрак. Не хотелось думать, что все это ненастоящее, подстроенное. Так не получится играть даже у самого талантливого актера, это он как режиссер мог подтвердить.
Как режиссер! Плетнев грустно усмехнулся. Режиссер погорелого театра! Режиссура – это тоже часть эксперимента. Плохого эксперимента. Не гуманного.
Начался мелкий дождь, но жертва эксперимента с места не двинулся. Дождь усилился, Антон Романович по-прежнему мок на скамейке. Только когда в небе загромыхало и сверху полилось, как из помойного ведра, встал и побрел к станции метро.
Он сел в углу вагона, два раза проехал по всему кольцу. Вода стекала на сиденье, народ недобро косился, и никто не хотел приземляться рядом.
Нужно, по идее, двигать домой, в Калининград. Но ехать не на что – деньги у Леры он брал только на дорогу до театра и на обед. Можно позвонить Ирине, чтобы выслала денег, но это совсем уж печальный вариант. Наверно, стоит взять в долг у Васнецова. Но – вот незадача! – уезжать обратно в старую жизнь совершенно не хотелось. А хотелось в тепло, к обманщице Лерочке, к борщу. Домой хотелось. В конце концов, туда и отправился.
Едва нажал кнопочку звонка, как дверь распахнулась. Лера. Волнение, объятия:
– Юрочка, ну куда же ты пропал?! Ночь на дворе, дождь. Я уже в театр звонила, в полицию собиралась бежать. Весь вечер себя ругаю, что одного тебя отпустила. Господи, да ты весь мокрый! Ты же простудишься! Ну разве так можно?
Плетнев призвал на помощь всю профессиональную следовательскую наблюдательность, все полученные в университете знания по психологии, но уличить Леру в лицедействе и двуличии не смог.
– Что случилось? Где ты был так долго?
– Извини… Над сценой думал… Засиделся…
– Ну вот, а я жду, ужин приготовила. Иди, переодевайся скорее… Юра, ты как? В порядке?
– В порядке, – грустно подтвердил Плетнев.
Поцеловал Леру и пошел в комнату переодеваться.
За ужином он меланхолично жевал, не ощущая вкуса свежего борща. Внезапно поднял на Леру глаза:
– Ты правда испугалась?
– Не то слово, – приложила руку к сердцу "жена", – у тебя же амнезия. Мало ли что? Ты кушай, а то остынет. Я сварила, как ты любишь.
Как ты любишь… Откуда она знает, как я люблю? Ах да… Игра-игрушка.
Плетнев подумал, что нечестно водить ее за нос. Он так не может, и она этого не заслуживает. Она ведь надеется, что он выздоровеет. Надо расколоться. Признаться, что все вспомнил, а там уж будь что будет…
Но признаться не успел – в дверь позвонили.
– Это, наверно, Семен Аркадьевич. Беспокоится. Я у него тебя тоже искала, – Лера, соскользнув с табуретки, направилась к двери.
Плетнев последовал за ней – решил подстраховать. Время позднее – мало ли кого нелегкая принесла? Вдруг опять спонсоры – типа тех, что не так давно тут погром устроили. Вооружился ложечкой для обуви – больше ничего подходящего в поле зрения не попало. Ни топоров, ни вил, ни, на худой конец, пистолета.
Оружие не понадобилось. Мужик, который шагнул в прихожую, на разбойника не походил. Скорее, на спонсора. Что настораживало. Где-то он уже видел этого холеного типа. Ага, точно, это же "Маша", с которым Лера встречалась в парке.
– Ой… Саша… Ты к кому?