* * *
Золотов вытащил из принтера несколько листков бумаги, сложил их в стопку и, выкладывая на стол перед мелким романтиком, попросил:
– Дима, я запросы подготовил в несколько городов, отправь через вашу канцелярию.
Все запросы касались исчезнувшей Самариной.
Мрачный романтик исполнять приказ не торопился, отодвинул от себя бумаги и с вызовом сообщил:
– Тебе надо, ты и отправляй.
Вячеслав Андреевич испытующе посмотрел на Федорова, словно считывая с его лица информацию. Что еще стряслось? Новое нашествие собственной безопасности? Очередной приказ об увольнении?
– Дим, что случилось?
Федоров, казалось, только и ждал этого вопроса. Нахохлился, став похожим на бойцовского бобра, и решительно потребовал:
– Отстань от нее. Я же тебя просил…
Понятно. Значит, опять ночью не спал, у Настиного дома караулил. "Сижу на веранде при полной луне. Не спится. Не спится. Не спиться бы мне…" Или вечером у гостиницы выслеживал?
– Ты же здесь не останешься! И ее с собой не возьмешь. Зачем тогда другим жизнь портить?!
Ну да, ну да! Упрись рогом в стену и толкай изо всех сил. Глядишь, лет через двадцать сдвинешь, ежели доживешь.
– Дима, давай не сейчас, – миролюбиво предложил Золотов, не желая разборок в служебном кабинете. – После работы поговорим, если хочешь. У меня люди вызваны.
– И на хрена ты сюда приехал?! – с досадой выпалил Дима, подрываясь со стула.
Уходя, запросы со стола все же забрал с собой. Нечего мух с котлетами мешать. Работу с личным.
Дима был парнем отходчивым, но в данном случае успокоиться никак не мог. Мучил себя вопросом: что в Антоне есть такого особенного, чего нет в нем, Федорове? Выше званием? Но Настю никогда раньше не волновали такие мелочи, как количество звезд на погонах и купюр в кошельке. Московская прописка? Но Настя, когда возвращалась из поездок в Москву, всегда стонала и удивлялась: "Как там люди живут?" Может, все дело в том, что он весь из себя такой навороченный, гламурный? Одни ботиночки чего стоят! Вот Дима, он к казенным привык, и ничего, ноги пока не отвалились. А голубой пиджак с отливом?! Это вам не джемперок, с которым Федоров практически сросся, потому как к шмоткам равнодушен, а для личного бюджета – экономия.
Дима резюмировал: все дело в шмотках. Сам себе вынес модный приговор. И нашел выход из положения. Вернее вход. В местный универмаг.
В обувном приценился к ботинкам, похожим на золотовские, – присвистнул, увидев ценник, и тихо выругался. Да на эти деньги мотор лодочный можно купить! Или двадцать пар резиновых сапог на рыбалку, до конца жизни хватит. Италия. А где наше, отечественное? Made in Russia?
Зато в отделе мужской одежды обнаружил почти такой же голубой пиджак, как у Антона. Тоже брендовый и цены немалой, но Дима не пожалел заначки, спящей на карточке в ожидании недорогой лодки. Тем более что пиджачок сидел на Федорове как влитой и "выигрышно подчеркивал его кинематографическую фактуру и мужественность". Так, во всяком случае, продавщица клялась. И оправдание перед общественностью есть – его родной пиджак сильно пострадал в схватке с Головой.
В новом пиджаке мелкий романтик рванул к Насте. Показать, что не одни московские понимают толк в современной моде. Но вопреки ожиданиям Анастасия не восхитилась, не кинулась на шею кинематографически фактурному капитану. А заявила, что глупо подражать сопернику. Не в шмотках же дело! В очередной раз заверила, чтобы оставил всякие надежды, и предложила оторвать ценник от рукава, а то выглядит слишком креативно.
Дима, конечно, расстроился, ценник оторвал, но от задуманного решил не отступать. Будем ждать, как говорили герои классической комедии. Ждать, когда москвич победит местную коррупцию и домой укатит. Либо коррупция победит его. Хотел пиджак обратно в универмаг сдать, но кто его примет без бирки? Кстати, хороший пиджачок, удобный.
* * *
– Добрый вечер, – поздоровался незнакомец таким тоном, будто проклял.
Плетнев заметил, что голос у него тоже крайне неприятный. Не только внешность.
– Добрый, – кивнул Антон Романович и покосился на побледневшую Леру.
– Юра, это ко мне, – та быстро протиснулась между мужчинами, стараясь оттеснить Плетнева в комнату.
Маневр не удался. Мало того что Плетнев словно прирос к полу, так еще и Козырев, бесцеремонно отодвинув сожительницу, проник внутрь квартиры.
– А вы никакой не Юра, молодой человек, – заверил гость, поворачиваясь к предполагаемому сопернику.
Ох ты, сразил наповал! Это Плетнев и без него уже знал. Нет, я не Юра, я другой – еще неведомый изгнанник. Но на всякий случай сделал вид, что удивился. Визитер показался ему похожим на дятла. Нос как клюв и залысины блестят.
– Саша, не смей! – в отчаянии закричала Лера и уперлась дятлу руками в грудь, не давая пройти.
– Еще как посмею! – Он резким движением сбросил с себя ее руки. – Надоело мне все это! Устроили "здесь – помню, здесь – не помню"!
У Плетнева чесались конечности от желания выкинуть из квартиры нагло вторгшегося упыря. Не вышвырнул только потому, что догадался: это и есть тот самый Саша, названный Васнецовым прохвостом. Вроде Васнецов еще называл его стилистом? Да какой он, на фиг, стилист? Похоронной команды. Блеклый и унылый. Стилист-гот. Интересно послушать, что скажет. Как себя вести собирается.
Козырев, как всегда, собирался себя вести интеллигентно. В мокрых ботинках ввалился в комнату, принялся разглядывать убогую обстановку. Выражение лица при этом делал такое, будто принц крови соблаговолил навестить городской лепрозорий. Заметил на книжной полке картинку – Лера с пациентом катаются на слонах на фоне пальм. Вообще-то, на фото раньше был он. Отфотожопили. Сморщился при виде брошенных на стул спортивных мужских брюк.
– Уже на курорт слетали. Отлично! – язвительно выдавил он из себя. – Когда только успеваете?
Так вот что они подразумевают под словом лечение! Может, у этого придурка с памятью и полная беда, но все остальное должно функционировать исправно! А дурачок Саша оплачивает! Нормальная тема!
– Вы, собственно, кто? – Плетнев решил вмешаться в переговорный процесс.
– Юра, не начинай, пожалуйста, – обеспокоенная Лера осторожно коснулась его плеча, чем окончательно вывела из себя бывшего сожителя.
– И ты хочешь сказать, это он потерял память? Тогда я потерял разум! По-моему, тут и без экспертизы все ясно! Хорошо устроились… за мой счет.
Лера осерчала. За счет Саши? Да он ни копейки не дал! И как она терпит рядом такого человека? Подстраивалась под него, подлаживалась, блины пекла, супы варила, любовь дарила. Он же мелочный, занудный педант, который, кроме себя, никого вокруг не замечает! И неожиданно улыбнулась, припомнив, как он бегает по своей драгоценной квартире с тряпочкой и каждое пятнышко трет. Словно преступник отпечатки пальцев стирает.
– Что ты улыбаешься, будто тоже ум отшибло! Хоть кто-то в этой компании должен быть вменяемым!
Козырев решил тяжкую ношу вменяемости взвалить на себя. Поэтому тут же сообщил придурку, что тот является обыкновенной подопытной мышью, а никаким не мужем. На нем методику отрабатывают по восстановлению памяти. А методика странная, что ни говори. Заставить человека переживать, чтобы он вспомнил, кто есть на самом деле. Наверное, дурацкая методика, раз Плетнев до сих пор не вспомнил!
Козырев чувствовал себя на коне и размахивал воображаемой шашкой. Плетнев внимал с интересом. Тоже не мог понять: что могло связать умную, тонкую Леру с этим визгливым дятлом?
– …и эта девушка никакая вам не жена! Она моя жена, и больше ничья! Понимаешь?!
– Я тебе не жена! – закрыв лицо руками, сквозь слезы прошептала Лера, и от жалости к ней у Плетнева кольнуло сердце.
– Будем считать, что эксперимент не удался! – невозмутимо продолжал долбить древесину дятел, не обращая внимания на женские всхлипы. – Поэтому сейчас она соберет свои вещи и поедет со мной домой. В настоящий дом. А вы можете делать что хотите. Возвращайтесь в больницу, оставайтесь здесь, идите в парк на скамейку. Всё! Терапия закончена, господин режиссер! Мне глубоко на вас насрать, прошу прощения за слово "глубоко"!
Лера перестала шмыгать носом, вытерла ладонями мокрые глаза и с вызовом прошептала:
– Я никуда не поеду.
Козырев, забывший осторожность, жестко взял ее одной рукой за плечо и попытался направить в нужную сторону:
– Я сказал – собирайся!
– Пусти! – Лера скривилась от боли.
Сожителя ее попытки вырваться не остановили. Его ухоженные пальцы на ее плечике побледнели от натуги и стали похожими на макаронные изделия "перья". Внезапно макароны слетели с Лериного плеча и устремились назад, за спину. Плетневу надоело наблюдать семейную сцену. Он подошел сзади, умело заломил Козыреву руку за спину и поволок к выходу. Козырев извивался, пытался вырваться и верещал:
– Пусти, инвалид! Смотри, Лера, смотри, какой он больной!
– Хоботом в землю!
Антон Романович одной рукой открыл дверь, другой пропихнул неуступчивого дятла в дверной проем.
– Пошел в жопу, козел! Прошу прощения за слово "пошел"!
– И где ты будешь жить?! – цепляясь крылом за дверь, не сдавался дятел, крикнув Лере. – В этой берлоге? Ничего… сама приползешь!
Лера не проронила ни слова, только из глубины квартиры растерянно наблюдала за происходящим. Режиссер поднажал.
– А ты! Ишь, губу раскатал! Ха-ха!.. Не про твою честь баба! В больнице санитарок много! Найдешь с кем подлечиться…
Ну нет, это уже слишком! За такое клюв ломают. Что тут же и было сделано. Клюв оказался хлипким, сразу брызнула кровь. Александр, не переносящий ее вида, побледнел и потерял дар речи, то есть практически умер.
Плетнев решил милость к павшим не проявлять и захлопнул дверь перед расквашенным носом. Отряхнул руки и вернулся в комнату.
Его новоявленная жена сидела на тахте – спина колесом, ноги поджаты, взгляд в пол. Походила на голодную собаку, укравшую с хозяйской тарелки последнюю сосиску. Наесться не наелась, но теперь безропотно готовилась огрести по загривку.
Антон посмотрел на нее с нескрываемой нежностью, подошел к дивану, присел рядом.
– Он ушел. Летящей походкой, – негромко обрадовал, не зная, с чего начать важный разговор. Хотелось погладить ее и почесать за ушком. Но никак не убивать.
Лера что-то прошептала в ответ. Так тихо, что он скорее догадался, чем расслышал. Что-то вроде "Прости меня…".
– Он правду сказал? Это эксперимент?
Плетнев и без ее подтверждений знал, что да, всего лишь эксперимент. Васнецов просветил. Но Антону было важно услышать правду именно от нее. Он загадал: скажет правду – все будет хорошо, начнет снова обманывать – он возвращается домой, в Калининград. По месту прописки и к законной, но нелюбимой супруге.
Она ничего не ответила, только кивнула и заплакала. Плетнев женских слез не выносил, особенно льющихся из красивых глаз. Ирка эту его особенность отлично изучила и беззастенчиво пользовалась. Лера же ревела безо всякой выгоды, искренне и громко. От обиды и несправедливости.
– Значится, никакой я не режиссер…
Подошел к фотографии, где они на слонах, снял с полки, повертел в руках:
– И в Таиланде мы не были. И от хулиганов я тебя не отбивал. Жаль… Так красиво. А теперь и вспомнить нечего…
Ему действительно было жаль, что все их общие с Лерой "семейные" воспоминания оказались вымыслом. Пусть и красивым. Семейная лодка даже не разбилась о быт, а просто прилетел дятел, проклевал дно, и вся конструкция пошла ко дну. Получалось, что ничто их не связывает.
– Но есть и один большой плюс…
Лера от неожиданности перестала плакать и подняла на него опухшие от слез очи. Она никаких плюсов в сложившейся ситуации не видела, как ни крути. Какие могут быть плюсы, когда жизнь дала во-от такущую трещину, и ничего уже не склеишь? Да и клеить не хочется, если вспомнить о Козыреве.
– Твою маму калошей я не называл.
Лера согласно кивнула и улыбнулась.
Антон водворил "семейную" фотографию обратно на полочку – пусть стоит, хорошая фотка, они на ней кажутся беззаботными и счастливыми. Окинул взглядом более чем скромную обстановку:
– Чья это квартира?
– У знакомой сняла, – еле слышно ответила доктор Лера.
Получалось, что они живут здесь всего ничего, несколько дней.
– А сосед?
– Попросила подыграть.
– То есть денег я у него на сантехнику не брал?
– Нет… Какие деньги?
Хорошие… Вроде бы приличный человек, а туда же! Хоть на пятерочку, а нагреться за счет больного. Эх, надо будет на досуге этого соседа по базе судимых пробить. И коллег натравить. Может, он частным извозом без лицензии занимается? Или хату незаконно сдает? Или водярой по ночам торгует?
– Лера, – негромко позвал Антон.
Она отозвалась. Подняла голову и покорно посмотрела ему в глаза. Приготовилась к тому, что сейчас придется получить с оттяжечкой. Или жестко поговорить. И вовсе не о спорной медицинской методике, а о ее, Лериных, человеческих качествах.
– Чай будешь? Я поставлю. Мы же доужинать не успели, – спокойно напомнил он вместо разборок.
Лера обрадованно закивала, словно бархатный пес на торпеде у кавказского бомбилы. Ей даже показалось, что не такого уж он плохого мнения о ее качествах. По крайней мере женских.
Плетнев направился на кухню.
Лера, утерев слезы, вскочила с дивана и побежала следом. Если бы у нее был хвост, она обязательно бы им виляла из стороны в сторону. Но хвоста не было, не считая того, что на голове, поэтому собственную радость она выражала, бестолково пытаясь помочь и путаясь под ногами. Антону даже пришлось взять ее за плечи и насильно усадить за стол, пока ничего не разбила и не обварилась кипятком.
Чай они пили своеобразно – не столько пили, сколько ложками в чашках помешивали.
Плетнев весь превратился в одно большое ухо – Лера рассказывала о себе. Что характерно, правду. Все как есть.
Про то, как в школьные годы ухаживала за бабушкой после инсульта, заново ее говорить научила. Тогда и захотела в медицинский поступать, чтобы людей спасать. Пока получается не очень.
Антон энергично замотал головой, давая понять, что получается у нее отлично. Замечательно получается. Все дело в нем – пациент тупой попался. Но он обещает, слово дает, что обязательно вспомнит все.
Она благодарно улыбнулась, отпила холодного чая и продолжила рассказ. После института поступила в аспирантуру, жила на съемной квартире. Познакомилась с Сашей. У него были проблемы со сном, он в ее клинике обследовался.
– Любовь? – осторожно уточнил Плетнев.
Поначалу ей казалось, что да, любовь. Козырев выглядел надежным, ухаживал красиво, как в книжках. У него сеть салонов красоты. Сам он мало что умеет руками делать, но руководит успешно. Сначала просто помогал Лере. Потом предложил жить у него. Так и жили, без штампа в паспорте. Его устраивало, Лера не настаивала.
– А в результате он оказался не таким надежным?
– Да нет, он основательный и практичный, не в этом дело.
Просто постепенно Лера заметила, что он ее совсем не понимает. И не хочет понимать. Начал требовать, чтобы она из института ушла, дома сидела, на хозяйстве. Какой прок от ее деятельности, если это доходов не приносит? Все должно быть по бизнес-плану, а у них что? Она будет работать задарма с утра до вечера, а ему придется домработницу приходящую оплачивать, потому что Лера несобранная и ничего не успевает.
– Знаешь, у него самое любимое слово – порядок. Он и завтрак в постель не приносит, потому что можно белье испачкать и на ковер накрошить. Наверно, нужно было раньше уйти, как ты считаешь?
Как Плетнев считает, четко обозначилось у него на лице. К такому дятлу порядочной женщине подходить не стоит ближе чем на километр. Только если в его косметическом салоне, и то с жалобами на плохое обслуживание.
– А уйти духу не хватало, – вздохнула Лера, злясь на себя за собственную беспомощность, – и куда? Обратно в общагу? Съемную квартиру мне сейчас не потянуть.
Ну да, понятно. Семейное счастье, как мед, – странный предмет. Вот оно есть, а вот уже нет. Плетнев все пытался понять мотив ее поступков. Почему для излечения пациентов она именно такой стресс придумала – семейный? Гораздо страшней, на его взгляд, если бы почку отдать требовала. Или два литра крови для операции. Может, и результативней. А так получалось, семейное счастье хотя бы понарошку. Эдакое суррогатное, но счастье.
– А остальные твои эксперименты тоже так заканчивались? Бурными сценами?
Лера готова была сквозь хрущевский пол провалиться. Со всеми предыдущими больными, когда они все же обретали память, она расставалась легко. Безо всяких глупых фанаберий: ах, что они о ней подумают? Воспринимала как удачно выполненную работу. А здесь особый случай, будто весь воздух из легких выкачали. Измученная, она уткнулась в чашку и еле слышно прошептала:
– Нет… Со всеми, кроме тебя, легко получалось. Извини…
Ну хорошо хоть в общий ряд со всеми не поставила. И на том спасибо.
– Да ничего… Ты же помочь хотела. Лера, а что было бы, если бы он не пришел? Только честно.
Что ж, честно так честно. Он имеет на это право. Заслужил уже тем, что унижать не стал, оскорблять, бить, а мог бы. Попытался понять и простить. Лера подняла на него глаза и чуть слышно произнесла:
– Я не хотела, чтобы к тебе вернулась память. Потому что тогда бы ты ушел.
Кто придумал, что блондинки тупят? Тупят все, вне зависимости от окраса. И брюнет Плетнев не исключение.
– Но зато ты бы подтвердила свой метод.
– Подумаешь… Это всего лишь эксперимент, – легко отказалась Валерия от дела всей сознательной жизни.
– И что теперь будем делать? – Антон Романович упрямо шел к финишу первым.
– Не знаю… Хочешь, возвращайся в больницу, я договорюсь.
Она готова была среди ночи звонить в больницу и договариваться, чтобы больного приняли прямо сейчас. Лучше уж сразу хвост отрубить, одним ударом. Нечего по кускам резать.
Больной встал, собрал со стола чашки, сложил в раковину.
– Давай спать. У меня завтра сцена тяжелая.
И все сразу встало на свои места. Безо всяких дополнительных разборок. Ясно же, с утра на работу, а они сидят, отношения выясняют.
– Погоди. А ты хоть что-нибудь… вспомнил?
Плетнев подошел, нагнулся и поцеловал ее в лоб:
– Нет…
Ничего не вспомнил, хоть зарежь!
Зачем что-то вспоминать, когда в этой жизни все устраивает? Почти все.
Этим небольшим "почти" Плетнев занялся утром, как приехал в театр. Пока не явилась секретарша, завернул в приемную к Васнецову и набрал телефонный номер, найденный через Всемирную сеть.