* * *
Подводная лодка, вцепившаяся в причал толстенными обледенелыми тросами, была похожа на спящее морское чудище. Нет, не на спящее - на умирающее под слоем изморози и снега, оставленного обрушившимся на флот и на всю страну новым ледниковым периодом. Эта лодка - хотя вряд ли правильно называть "лодкой" огромный корабль, не уступающий по своим размерам линкорам Второй мировой, - была уникальной и даже удостоилась быть занесённой в книгу рекордов Гиннеса как самый большой подводный корабль из всех, что сошли с верфей всех стран мира за без малого сто лет подводного судостроения.
Подводный дредноут был примечателен не только своими габаритами, но и очень оригинальной конструкцией - корабль представлял собой катамаран, собранный из модулей. Внутри легкого корпуса, одетого в противогидроакустическое покрытие, размещались пять обитаемых прочных корпусов, выполненных из титана. Два главных корпуса располагались параллельно друг другу - симметрично относительно диаметральной плоскости, - а между ними, перед сдвинутой в корму рубкой, тянулись в два ряда двадцать ракетных шахт для межконтинентальных баллистических ракет. Исполинские размеры "акул" (или "тайфунов", как называли эти субмарины по натовской классификации) и экзотичность конструкции не были прихотью проектировщиков или результатом творческих изысканий - корабли строили специально под новые твердотопливные ракеты.
Трехступенчатая "Р-39", оснащенная десятью разделяющимися головными частями индивидуального наведения, получилась циклопической - при высоте шестнадцать метров и диаметре два с половиной метра она весила девяносто тонн. С самого начала работ над ней было ясно, что для размещения стартового комплекса в составе двадцати единиц не годятся не только любые разумные модификации уже имевшихся конструкций ракетных подводных крейсеров стратегического назначения (типа "мурена" или "кальмар"), но и традиционные схемы компоновки атомных ракетоносцев - новая ракета была слишком велика. Но по ту сторону Атлантики уже сходили со стапелей новенькие "огайо" - носители "трайдентов", сменивших "поларисы", - и надо было дать им достойный ответ.
Вдобавок ко всему, командование, привычно не обращавшее внимания на тыловую инфраструктуру, потребовало уменьшения надводной осадки "акул", чтобы гиганты могли походить к старым причалам. Американцы для своих "огайо" строили новые базы, а мы решили этим не заниматься. Из пятидесяти тысяч тонн подводного водоизмещения "акулы" ровно половину составляла балластная вода, из-за чего лодку с горьким сарказмом окрестили "водовозом".
И всё-таки ответ был дан: 12 декабря 1981 года головной "тайфун" вошёл в состав Северного флота. В корпус корабля были упакованы две тысячи Хиросим, не считая другого оружия: торпед, ракето-торпед, мин и даже зенитных комплексов "игла". Этот тяжёлый подводный крейсер мог проломить из-под воды двухсполовинойметровый лёд, всплыть в сердце Арктики и выплюнуть залпом все свои ракеты - туда, куда нужно, и раньше, чем его смогут остановить. Уникальная ядерная энергетическая установка мощностью в 100 тысяч лошадиных сил обеспечивала стосемидесятиметровому колоссу подводную скорость хода до двадцати семи узлов, система шумоподавления сделала его самым "неслышимым" из всех ранее созданных советских атомных подводных ракетоносцев, а обилие новых систем управления, навигации и жизнеобеспечения сделали корабль прекрасно управляемым и очень живучим.
И впервые в истории советского подводного флота на "тайфунах" было уделено большое внимание условиям жизни и быта для ста пятидесяти членов экипажа, которые и не снились не только спавшим в обнимку с торпедами матросам дизельных "фокстротов", но и морякам атомных лодок. На "акулах" имелись офицерские каюты, маломестные кубрики для матросов, спортзал, сауна, зимний сад и даже плавательный бассейн - невиданная роскошь для боевого корабля, тем более подводного.
А теперь этот корабль, последний из шести "тайфунов", ещё числившийся "условно-боеготовым", стоял у причала и медленно умирал под заунывный вой полярной пурги. Он всё ещё надеялся на чудо, и люди, обитавшие в его чреве, тоже надеялись - правда, с каждым днём все меньше и меньше…
Двое офицеров, пряча лица от секущей снежной крупы, торопливо прошли по трапу на борт лодки. Внутри было тепло, и горел свет: корабль всё ещё жил, он не хотел умирать - он хотел выйти в море и служить стране, создавшей это чудо техники. Но корабль не знал, что этой страны больше нет…
- Задрог, Дмитрий Сергеич? - иронически спросил один из офицеров с погонами капитан-лейтенанта у своего спутника, взглянув на его покрасневшее лицо.
- Так точно, - отозвался второй, дуя на озябшие пальцы. - Есть такое дело…
- Ладно, лейтенант, есть у меня немного "эн-зэ". Не могу допустить гибели боевого товарища от переохлаждения - офицерская совесть не позволяет.
Ильин заколебался. Пристрастия к спиртному он никогда не испытывал, но лейтенант и в самом деле замёрз, и к тому же ему не хотелось обижать товарища. Несмотря на разницу в званиях - две звёздочки - это много, - они сдружились, почувствовав родственные души. Пантелеев (тогда ещё лейтенант) пережил самые трудные времена флота, когда офицеры атомных подводных ракетоносцев, элита вооруженных сил страны, с вершин всеобщего почета и уважения были сброшены вместе со своими семьями в самую настоящую нищету. Многомесячные задержки жалованья, невероятное ухудшение социально-бытовых условий - в том числе банальное недоедание - стали обычным явлением. Жёны плакали, люди зверели, многие были готовы бежать куда угодно, и рапорта об отставке пачками ложились на стол начальства. Но Михаил Пантелеев выдержал, не согнулся, не изменил своей юношеской любви к флоту. Он остался в строю, и вот-вот должен был придти приказ о присвоении ему очередного воинского звания "капитан третьего ранга". Вообще-то звание каплей выслужил уже давно, но где это и когда начальники с крупнокалиберными звёздами на погонах любили офицеров, не стеснявшихся говорить им правду в глаза?
- Не угнетайся, - добавил Михаил, заметив колебания молодого лейтенанта. - Я тебя не на пьянку зову, по пять капель - и хорош. До вахты у тебя времени много - выспишься.
- Ладно, Андреич, - сдался Дмитрий, - ты и мёртвого уговоришь.
В каюте капитан-лейтенант разделся первым и, пока Ильин снимал шинель, успел извлечь из рундука фляжку со спиртом, два гранёных стаканчика и "чуток бросить на зуб". В шестидесятых-семидесятых годах содержимое провизионных камер советских атомных субмарин поражало. Моряки-подводники в изобилии снабжались превосходным молдавским "каберне", черной и красной икрой и прочими деликатесами, которыми мог похвастаться далеко не каждый столичный ресторан. Но в восьмидесятых всё это гастрономическое изобилие уступило место гораздо более скромному рациону - отношение "руководителей партии и правительства" к "защитникам подводных рубежей отчизны" изменилось. И только военно-морское "шило" на флоте не переводилось никогда, невзирая ни на войны, ни на разруху, ни на разгул демократии.
После первого стаканчика в организме и на душе потеплело, а после второго между друзьями вновь пошёл разговор на больную тему, волновавшую обоих. Медленное умирание флота вроде приостановилось, но его реанимация шла черепашьими темпами, вызывавшими понятное раздражение у людей, небезразличных к судьбе России. Во времена советские, когда десятки атомных подводных ракетоносцев бороздили все океаны планеты от полюса до полюса, от закладки до передачи флоту субмарины размером с крейсер проходило всего два-три года, а для торпедных лодок-охотников - и того меньше. Именно этот флот положил конец морскому господству американцев и сделал возможным переговоры об ограничении стратегических вооружений.
А теперь, когда отслужили своё ветераны прежних серий, пошли на слом "наваги" и "мурены", а в строю оставались с десяток "кальмаров" и "дельфинов", постройка "князей" - ракетоносцев четвёртого поколения - растягивалась на десятилетия. Головной "борей" - "Юрий Долгорукий", прозванный "Юрием Долгостройным", - по аналогии со старинным парусником "Трёх иерархов" называли ещё и "Трёх президентов": подводный крейсер был заложен при Ельцине, спущен на воду при Путине и достраивался при Медведеве. А ведь было, было время, когда боевые корабли выпекались на верфях как блины на хорошей кухне.
- Не понимаю я, - горячился Ильин, - есть деньги на строительство казино, бизнес-центров, борделей, мать их, а на флот - нету! Ну да, ушли опытные инженеры и рабочие-судостроители, заводы годами простаивали - это понятно, но финансирование! Программу возрождения флота приняли - хорошую программу, да, - но она пока что только на бумаге! Неужели наши олигархи не понимают, что лучше быть независимым удельным князем, чем вассалом чужого короля? В мире уважают сильных - это же и дураку ясно! Или я ни хрена не понимаю? Или президент ничего не может сделать с этой бандой?
- Вечные российские вопросы "Кто виноват?" и "Что делать?", - глубокомысленно заметил Пантелеев, вновь наполняя гранёные патрончики. - Дело надо делать, каждому на своём месте, а философия… Давай-ка я тебе лучше одну сказочку расскажу, да не простую, а с подковыркой.
Они выпили, и Михаил пояснил:
- Рыбачили мы, значит, в прошлом отпуске на Селигере - люблю я это занятие. И набрели в глуши как-то под вечер на одну избушку на курьих ножках, где обитал весьма колоритный дедок. Он-то нам эту баечку и поведал.
Пантелеев уселся поудобнее на койке и начал, входя в роль былинного сказителя:
- Жил-был некогда на Руси воин-богатырь и мечом булатным рубежи державы от врагов хранил - всяких летучих змеев и кощеев почтенного возраста выводил в расход без разговоров о правах разных вредных меньшинств. И вот дошли до него слухи, что завелась в одном краю гниль непонятная - люди стали портиться, про честь и совесть забывать. Воин снарядился и пошёл туда, чтобы на месте разобраться в ситуации. Прибыл, огляделся, и видит - топает ему навстречу плешивый крючконосый мужичок неопределённого возраста, мелкого роста и непонятно какой профессии. Богатырь хотел сходу его мечом по маковке приложить - уж больно внешность у этого типа была пакостная, - но придержал руку. Вроде как и не за что - прохожий никаких враждебных действий не производил. Наоборот - как увидел воина, разулыбался до ушей, словно родственника встретил, и говорит ему: "Ратник славный, устал ты, поди, воевать без выходных и даже без перекуров! Весь ты изранен, а царь-батюшка отпуск тебе не даёт. Пойдём ко мне, друг ситный, хоть немного отдохнёшь". И безобидный такой весь из себя - глазки добрые, ручки тонкие, и ни меча в этих ручках нет, ни даже ножика перочинного.
"В Андреиче умер артист, - думал Дмитрий, слушая друга. - Складно плетёт…"
- Пришли они к терему на опушке леса, справа озеро, лебеди плавают - красота. Ну, зашли внутрь этого домика индивидуального проекта и улучшенной планировки, и тут-то у нашего богатыря челюсть так и отпала. Роскошь кругом, музыка играет, стол сервирован по первому разряду. И девки разномастные шастают в большом количестве, в исподнем и без оного. В общем, мечта мужчины. "Вот, - говорит плешивец, - расслабляйся, служивый, - всё твоё. - И добавляет вкрадчиво: - Только за прелесть эту платить полагается. Золото у тебя есть, защитник земли русской?" - "Нет, - отвечает ему воин, - не копил я злато, зачем оно мне?" - "Ой, зря, - покачал головой крючконосый. - Золото - оно всему голова, всему цена, всему мера. Ну, не беда - я помогу. Отдай мне в залог свой меч - на время, - а я тебе золота отсыплю". И поддался богатырь на уговоры - видно, морок на него навёл этот мелкорослый, да и девки тоже, сам понимаешь. Короче, отдал меч, взял кредит и ушёл в разгул - потешил плоть по полной программе.
"Да, - подумал Ильин, - можно понять мужика…".
- Долго ли, коротко ли, - вдохновенно продолжал рассказывать каплей, - но пришло к нашему доброму молодцу похмелье. Приметил он, что еда дерьмецом отдаёт, что по углам хоромы крысиные глазки посверкивают, и что за лицами девок ведьмячьи хари проступают. Вскинулся воин и давай искать хозяина заведения, чтобы, значит, меч свой вернуть. Да только нет нигде плешивца - как в воду канул, вместе с мечом. Тут-то и понял парень, что развели его на сладком, как пацана. Порушил голыми руками всё здание - девки в лягушек превратились и в озеро попрыгали, роскошь золочёная черным прахом рассыпалась, - а что толку? Крючконосого и след простыл!
И с тех пор бродит этот воин по Руси, ищет того колдуна, чтобы поговорить с ним очень задушевно. А главное - меч свой вернуть хочет, потому что пришла пора его в дело пускать: враги кусок за куском от державы отхватывают, да изнутри плесень лезет из всех щелей. Вот такая сказочка, товарищ лейтенант.
- Да, со смыслом байка. И найдёт воин свой меч, как ты думаешь, товарищ без пяти минут кап-три?
- Я так думаю, - очень серьёзно ответил Пантелеев, - что в поисках этих воину надо помочь, потому как…
Он не договорил - в дверь каюты постучали.
- Да! - отозвался капитан-лейтенант, отработанным движением закрывая ящик стола, в котором размещались фляжка, гранёные "пусковые шахты" и нехитрая закусь: в условиях, "приближенных к боевым", сервировать "банкет" в открытую считалось признаком дурного тона. - Войдите!
На пороге возник мичман-контрактник.
- Товарищ капитан-лейтенант, разрешите обратиться к товарищу лейтенанту?
- Обращайтесь.
- Товарищ лейтенант, вас вызывает командир.
"Зачем я понадобился "бате"? - размышлял Ильин, шагая по коридору - Грехов за мной вроде не числится… Не вовремя, чёрт, - амбре от меня, а "батя" на этот счёт строг: не разделяет он утверждения "флотский офицер должен быть слегка выбрит и до синевы пьян", предпочитая оригинальную формулировку российского императорского флота "до синевы выбрит и слегка пьян". И вообще - по военной геометрии, "кривая любой формы всегда короче прямой, проходящей в непосредственной близости от начальства".
- Разрешите? - спросил Дмитрий, переступая комингс. - Товарищ капитан первого ранга, лейтенант Ильин по вашему приказанию прибыл!
Командир окинул молодого офицера цепким взглядом и буркнул сердито:
- Плохо службу начинаешь, лейтенант. Что, желудочный отсек "шилом" промывал? Смотри у меня - ещё раз замечу, вздрючу во все пихательные и дыхательные, не посмотрю, что особых претензий у меня к тебе пока что не имеется.
Дмитрий почувствовал, как у него запылали уши. До сих пор он ни разу не слышал от "бати" худого слова: командир мог служить иллюстрацией к фразе "строг, но справедлив".
- Ладно, - смягчился каперанг, - не за тем тебе звал. Мать у тебя умерла, лейтенант, - такие вот дела. Даю тебе неделю - лети в Питер, сделай там, что надо… Один хрен, - он тяжело вздохнул, - стоим у пирса, как "Аврора" на вечной стоянке… Документы тебе уже оформляют - заберёшь у писаря. Всё, Ильин, свободен - иди.
* * *
- Вот, Димочка, и остался ты сиротой, - Мария Сергеевна, соседка по лестничной площадке, горестно покачала головой. Она знала Дмитрия с детства, и даже была для него кем-то вроде няньки - присматривала за мальчишкой, если возникала вдруг такая нужда. И сейчас она смотрела на него так, как издавна добрые русские женщины смотрели на сирот. И неважно, что сироте уже двадцать три года, что на его плечах офицерские погоны, и что приставлен он к самому страшному оружию, изобретённому хитроумным человечеством, - для старушки, давно вырастившей собственных детей и тщетно дожидавшейся внуков, Дима так и остался малолетним сорванцом, за которым нужен глаз да глаз.
Мария Сергеевна помогала Дмитрию с поминками, по-хозяйски занявшись столом, а после ухода гостей задержалась прибраться и помыть посуду - до того ли сейчас Димочке?
- Спасибо вам, тётя Маша, - глухо проговорил Ильин, отрешённо глядя в окно.
- Да не за что, сынок. Обидно как-то - маме твоей было ещё жить да жить, какие это годы? Да только инфаркт - он возраст не спрашивает.
"Да, - подумал Дмитрий, - это точно. Не спрашивает, особенно если этот инфаркт - уже второй…".
Он хоть и был поздним ребёнком, но мать его была далеко не старухой: она ещё даже не вышла на пенсию и продолжала работать во Всероссийском НИИ растениеводства имени Вавилова на Исаакиевской площади. Первый инфаркт с ней случился, когда погиб в море отец Дмитрия: моряки иногда умирают не дома - бывает. Узнав о гибели мужа, она молча упала пластом и наверняка бы не выжила, если бы не сын - Диме было тогда тринадцать. И она не ушла вслед за любимым - осталась жить, чтобы вырастить сына. И вырастила, и снова не вышла замуж, хотя еле сводила концы с концами - в девяностые годы над её зарплатой смеялись не только куры, но и расплодившиеся в городе вороны. И не возражала, когда сын решил стать военным моряком, хотя Дмитрий видел, что она еле сдерживает слёзы.
И ещё мать любила свою работу: как пришла в институт Вавилова после окончания университета, так и проработала там тридцать лет. Дмитрий помнил, как она приводила его в институт и показывала смена уникальных растений, собранных со всего света. "Они сейчас спят, - говорила мама, - но если их бросить в землю, из них вырастет хлеб, и плоды, и ещё много чего вкусного и полезного на радость людям. Это сокровища, сынок, и даже в блокаду никто не съел ни единого зёрнышка из этой коллекции, хотя люди страшно голодали".
Что такое блокада, маленький Дима уже знал: об этом рассказывала бабушка, мамина мама, совсем ещё девчонкой пережившая в Ленинграде это страшное время. Блокада - это когда темно, холодно, очень хочется кушать, а с тёмного неба падают чёрные бомбы. И Дима смотрел на семена в стеклянных колбочках и думал о людях, которые не съели эти семена. И не знал он тогда, что из-за этих вот семян его мама - самая хорошая мама на свете - умрёт.
На престижное здание в самом центре города кое-кто зарился уже давно - очень уж хотелось чиновникам-бизнесменам из окна своего кабинета, отделанного под евростандарт, поглядывать свысока на конную статую государя-императора и испытывать гордость от своей крутости. И упорно проталкивалось решение о переезде института - не по чину каким-то ботаникам занимать такое здание и путаться под ногами у деловых людей. Директор НИИ резко возражал, доказывая, что при переезде неминуемо будет нарушен температурный режим хранения, что приведёт к гибели всей генетической коллекции - той самой, которая пережила блокаду. Против намерения властей выступили крупнейшие мировые научные и общественные организации и четыре нобелевских лауреата, и всё-таки институт не выдержал многолетней осады. Решение о переселении было принято, а мать Дмитрия Ильина настиг второй инфаркт, ставший для неё роковым…
За окнами темнело. Дмитрий помотал головой, прогоняя воспоминания.
- Пойду я, тетя Маша, - сказал он, вставая, - пройдусь немного.
- Иди, иди, сынок, - отозвалась старушка, возившаяся с посудой. - Я дверь закрою - ключи у меня есть.