Пробравшись мимо гор алых помидоров, желтых дынных развалов, холмиков коричневой кураги, он оказался у бокового выхода. И остановился в растерянности. Потому, что забыл номер дома, в котором жили Шуркины родственники.
Второй раз за день подвела его профессиональная, натренированная память. Пришлось положиться на интуицию, вспоминая по ходу движения какие-то полузабытые детали и мелкие подробности пути.
"Вот здесь должна быть водяная колонка, а тут лавочка…"
Кое-как добрался до дверей подъезда. Поднялся на второй этаж по пахнущей кошачьей мочой лестнице. Позвонил несколько раз в обшарпанную дверь. Уже хотел уходить, когда в прихожей послышались легкие, крадущиеся шаги. И осторожный голос произнес сакраментальные слова:
– Кто там?
"Это я, почтальон Печкин, принес посылку для вашего мальчика", – захотел пошутить Анатолий, но вовремя передумал. Понял, что шутка тут будет не к месту. И может напугать ту, что стоит, прислушиваясь, за дверью. И он просто сказал:
– Мне Ткаченко нужны!
Дверь слегка приоткрылась. Из-за нее выглянула молоденькая казашка с круглым беленьким, милым личиком. "Городская, – мелькнуло в голове у Казакова. – Приезжие все обычно смуглые".
– Да, здесь жили такие, – объяснила она, – но уже с полгода как уехали в Россию.
– И куда? Не подскажете?
– Адреса я не знаю. Говорили, что в Подмосковье. А мы купили эту квартиру.
Круг замкнулся. Анатолий вежливо сказал:
– Спасибо!
И потихоньку начал спускаться вниз. К выходу из подъезда.
Чувствовал он себя смертельно усталым, никому не нужным и изношенным до дыр. Как старый армейский сапог.
Он брел по аллеям парка, мимо гранитных кубов с землею из городов-героев, мимо взметнувшегося взрывом памятника героям-панфиловцам. Брел без цели. И смысла. Пока не наткнулся на разноцветный, уютно вписанный в парковую зелень храм.
"Боже ж мой! Как давно это было!" Американская выставка в Алма-Ате. Агент ЦРУ Дэвид Кларк. Его московская подружка. И он, молодой курсант. Вот здесь, на этой скамеечке он сидел тогда, изображая бомжа. Вел наружное наблюдение за этой парочкой.
Постоял. И решил зайти в храм. Просто так. Делать-то нечего. А мысли все лезли. Нехорошие мысли.
"Здесь начинался мой путь в органах. Каких надежд я был полон! И здесь же мой путь заканчивается. Все пошло прахом. И ничего хорошего я не совершил. Слежка. Война! Преследование этих "декабристов" после алма-атинских беспорядков. Пожалуй, только за девяносто третий у Белого дома мне стыдиться нечего. А так… Выполнял приказы. Был игрушкой в чужих руках. И сижу у разбитого корыта. А может, того – закруглиться? Способы есть. Не зря столько лет проработал в органах. И все закончится…"
У входа на паперти сидела такая крепенькая, красномордая, видно от пьянки, тетенька в сбитом набок платке, из-под которого торчали растрепанные седые волосы. Рядом на табуреточке стояла кружка с наклеенной надписью: "Помогите, чем можете, Христа ради!"
Проходя, он привычно похлопал себя по карманам. Потом вспомнил, что денег нет. И сам он леченый, запойный, не имеющий ни ясных перспектив на будущее, ни работы, ни крыши. Усмехнулся, когда тетка осуждающе поджала губы, поняв, что с него ей ничего не перепадет.
В храме был полумрак. Горели свечи. Пахло ладаном. С икон сурово и назидательно смотрели на него лики святых. Людей оказалось немного. Несколько бедно одетых старушек. Мужичок в поношенной, выгоревшей на солнце рясе. И еще один какой-то чудной жидковолосый, бледный до синевы паломник с рыжей бороденкой. Этот стоял на коленях в углу. Истово крестился. И кланялся на образа.
Казаков разглядывал диковинное для него убранство храма. Это снаружи, на солнце он казался таким по-азиатски пестрым, ярким, с узорчатыми куполами, словно сложенными из цветных кубиков. Внутри убранство было очень даже аскетичным. Иконостас с распятым на кресте Христом в центре. Несколько подставок с горящими свечами. Стены, расписанные сценами из Священного Писания. Впереди, у амвона, стоял молодой, но заросший бородою по самые живые черные глаза батюшка в полном служебном облачении со спускающимся по груди и животу орарем. Он скороговоркой читал глухим простуженным голосом какую-то молитву на не совсем понятном языке.
Шла литургия. Главное богослужение дня. По-простому – обедня.
Анатолий попытался вспомнить что-то давно забытое: "Мать, кажется, говорила мне, что я крещеный. Но когда? Дубравин – тот помнит. Его крестили большим мальчиком. А меня, наверное, в младенчестве. Значит, могу быть здесь, с ними".
В эту минуту священник воскликнул:
– Аминь! – что в переводе с греческого значит "истинно". И все прихожане вокруг начали торопливо креститься. Все. Кроме него. Чувствуя неловкость, Казаков, оглянувшись по сторонам, робко, стесняясь, повторил за ними. Приложил три пальца, сложенных щепотью, ко лбу, животу, плечам.
Священник снова начал напевать свое убаюкивающее:
– Господи, помилуй. Господи, помилуй нас, грешных… Во имя Отца и Сына и Святого Духа…
По тому, как все зашевелились, стало ясно, что богослужение заканчивается.
Начался новый обряд. Народ выстроился в небольшую очередь. Рядом с батюшкой появился могучий дьякон-молодец. Вместе они поднесли каждому подходящему просфору и ложечку с красным церковным вином. Причащая паству.
Поколебавшись, Анатолий встал в хвост очереди. Аккурат за странным то ли юродивым, то ли больным бледнолицым, что всю обедню простоял на коленях, а теперь вместе со всеми причащался.
Подошла его очередь. Чернобородый молодой священник с вопрошающим видом посмотрел на него.
Анатолий робко произнес:
– Мне бы хотелось с вами поговорить! Священник внимательно оглядел его. И кивнул головой в сторону притвора:
– Подождите вон там! Я сейчас освобожусь.
Ждать пришлось долго. Священник сначала что-то собирал с дьяконом в храме. Потом зашел за иконостас. Наконец вышел уже без стихаря и ораря. Сказал просто:
– Я вас слушаю!
Долгая жизнь и опыт сотрудника спецслужб не слишком располагали Казакова к откровенности. Он твердо знал, где надо держать язык за зубами. Но сейчас в отчаянии человек в нем боролся с профессионалом. И он хотел, но никак не мог начать.
– Так что же вы хотели спросить, сын мой?
– Гм, товарищ… – неловко мыча, не зная, как обратиться, начал майор.
– Батюшка! Обращайтесь ко мне "батюшка"! Или "отец Александр", – подсказал ему священнослужитель, понимающе глядя на его усталое, изможденное лицо.
– Батюшка! – выбрал форму Казаков. – Погибаю я! Всю жизнь служил. Верил. Старался. Все распалось. Нет. Не знаю, как жить дальше. Во что верить… Куда идти…
И речь его, бессвязная, горячая, полная мольбы и надежды, словно река, прорвавшая плотину, хлынула из глубины зачерствевшего сердца:
– Разбитое корыто… Нет места на земле…
– Успокойтесь! Успокойтесь, сын мой! Расскажите по порядку. Что случилось? Что гнетет вас? Доверьтесь Господу. Он все видит. Все знает. Все устраивает. И каждому воздает по заслугам его.
Монолог Казакова был долгим. Он говорил и говорил. И его горячечная исповедь впервые в жизни дала ему возможность почувствовать облегчение.
Батюшка был хоть и молодой, но понятливый. Много людей, видно, стояло перед ним. Вот так. С мятущейся и погибающей душой. Но исповедь этого, похоже, окончательно потерявшего веру человека тронула его.
– Господь все видит! И все знает! – сказал он еще раз, когда речь Казакова стала спокойнее.
– Не знаю. Меня он покинул.
– Не говорите так. Вам надо разобраться в самом себе. Подумать. Осмыслить. Покаяться. А главное – успокоиться. И только потом принимать какое-то решение. Вы, кстати говоря, где живете?
– Теперь, наверное, нигде! – грустно ответил майор. – Не знаю. Честно говорю. Не знаю! Надо будет что-то искать…
– Я вам вот что предложу, – с неожиданной решительностью сказал бородатый молодой батюшка. – У нас тут есть комната привратника. Не особо, конечно, комфортно. Но жить можно. Если хотите, оставайтесь. Поживете. Поможете нам, чем сможете. Подумаете обо всем, что случилось. И как сейчас говорят – оклемаетесь. А уж потом решите, что делать. Как жить. Куда идти. Согласны?
– Согласен! – утвердительно кивнул Анатолий.
– Пойдемте! Я вас размещу. Вещей-то у вас, я вижу, нет с собой.
– Я съезжу потом на бывшую квартиру. Заберу!
– Ну, ну! Сюда проходите.
"Видно, правду говорят, – размышлял майор, – что мир не без добрых людей".
XII
Один знакомый отставной генерал, работающий в администрации страшно сказать кого, прослышал о хождениях по партиям нашего героя и решил ему помочь. Через Марину Сорокаумову он предложил познакомить Дубравина с серьезными людьми из "Главной партии России".
И вот в назначенный день и час Дубравин появился в прихожей Государственной думы, где стоят на входе рамки металлоискателей и строгие прапорщики в красивой форме.
Он протянул паспорт с полученным в окошке разовым пропуском и поставил на транспортер сканера свой черный кожаный портфель. Цепкий, профессиональный взгляд фсошника сличил фотографию с оригиналом. И Дубравин прошел в огромное фойе первого этажа. Здесь он оказался в окружении разноцветных картин какого-то приличного художника, разместившего свою выставку в этом политическом муравейнике. Вокруг стояли магазинчики, торгующие сувенирами с государственной символикой, книжками и портретами.
Но ему надо выше. И Дубравин по широкой лестнице, устланной красными ковровыми дорожками, поднялся к лифтам.
"Вот я и в Думе!" – с легкой иронией и некоторым страхом подумал он, шагая по коврам длинных коридоров с дубовыми дверями и панелями. Попутно приглядываясь к табличкам и местным нравам. Судя по всему, жили здесь строго по ранжиру. Рядовые депутаты ютились вместе с помощниками в небольших кабинетах. Заместители председателей комитетов уже имели предбанники для секретарей и помощников. Ну а председатели – те полноценные начальники со всеми необходимыми атрибутами власти.
"Все, как в советское время, – сообразил Александр, вчитываясь в таблички. – Номенклатурные привычки неискоренимы. Они въелись в плоть и кровь людей руководящего слоя. Небось, здесь и в столовых идет деление на категории. Залы для технического народа, для рядовых депутатов и для начальства. А главным бонзам подают еду прямо в кабинеты. Все, как было и при коммунистах".
Наконец он добрался до входа в отсек, где расположилась "Главная партия". Тут он увидел большой холл, завешанный портретами вождей. И широкую дверь в приемную очередного великого человека. Заместителя председателя фракции.
В приемной сидела уже достаточно пожилая, много чего повидавшая на своем веку добродушная полная тетенька. С ее слов оказалось, что начальника на месте нет. Он на заседании.
Пришлось Дубравину приземлиться на стул рядом с еще двумя посетителями. Одна из них – женщина с угнетенным лицом и заплаканными красными глазами. А вот второй интереснее. Это отправленный в отставку боевой генерал, прославившийся во время второй чеченской войны. Он в штатском костюме, мешковато сидящем на нем. Лицо нервное, хмурое, опухшее. Генерал пытался читать какой-то промышленный журнал, неизвестно как попавший сюда. Это ему плохо удавалось. Он бросил его на столик. И через несколько минут вышел в фойе. Покурить.
"Наверное, он злится от того, что ему приходится ждать. Чувствует себя униженным!" – догадался Дубравин, принимая чашку душистого чая из рук секретарши. Он попивал чай и читал брошенный генералом-десантником журнал "Металлообработка".
Продолжалось это достаточно долго. Пока наконец в холле не послышался оживленный разговор и не появился сам хозяин вместе с генералом.
Александр Адамович Короткевич тоже из военных. Этакий располневший атлет-физкультурник. У него круглое лунообразное лицо со вторым подбородком и пингвинья фигура. Она чаще всего появляется у людей, которые долго занимались спортом с большими физическими нагрузками. А потом одномоментно бросили это дело.
Короткевич оглядел присутствующих быстрым взглядом, видимо, определяя важность посетителей, и проводил генерала-десантника к себе в кабинет.
В полураскрытую дверь Дубравину услышал их разговор:
– Меня тут поставили председателем комиссии, которая занимается делами ветеранов боевых действий и пенсионеров. Давай я тебя введу в состав этой комиссии. Будем работать… А, Володя?
"Видно, война для десантника была звездным часом. А теперь вот он, чтобы не помереть от тоски и скуки в отставке, ищет себе хоть какое-то занятие", – решил Дубравин.
Дверь в кабинет закрылась. И оставшуюся часть беседы двух отставников он уже не слышал.
Провожая на выход своего товарища, Короткевич сказал, словно продолжая разговор:
– Приняли сырой закон о льготах. Народ недоволен страшно. Будем на комиссии обсуждать.
Возвращаясь от двери, он приостановил уже нацелившегося Дубравина:
– Минуту подожди! Мы с тобой подробно все обсудим. А я по-быстрому человека отпущу.
И кивнул заплаканной просительнице:
– Заходите!
Быстро растянулось на полчаса. Но в конце концов Дубравин все-таки добрался до кабинета.
Дальше действо происходило по обычному сценарию.
Судя по тому, как заблестели глаза под белесыми ресницами общественника, рассказ Дубравина очень даже заинтересовал его. Он, видимо, понял, что пришедший посетитель – человек не только с амбициями, но и большими медиа-ресурсами. И упускать такой вариант не собирался.
– Все понятно! – выслушав рассказ Александра, сказал Короткевич. – Беру тебя на заметку. И в работу…
Поговорили, как родниковой воды напились. Окрыленный такой перспективой Дубравин уже собирался уходить, но Короткевич добавил и кое-что от себя:
– Сейчас в партии большие перемены. Но они закончатся. И тогда твой ресурс будет востребован по полной. А пока я тебя включу в состав комиссии по работе с ветеранами и пенсионерами. Приезжай. Первое заседание скоро.
"Видно, он туда всех своих знакомых и друзей собирает. Ну что ж, это хорошо!" – думал Александр, покидая величественное здание на Охотном ряду.
* * *
Однако, как говорится, и здесь недолго музыка играла. Прошло несколько недель, а Короткевич на связь не выходил… Дубравин звонил по заветному номеру сам. Но представитель главной политической силы был то на вечном совещании, которое плавно перетекало в вызов к вышестоящему руководству, то в бессрочной командировке на краю света.
А потом по телевизору сообщили, что его перевели с должности. И теперь он, как простой депутат, сам изо всех сил бьется за то, чтобы попасть в заветный списочек на новых выборах.
Так, ничем, завершился для Дубравина и этот поход в столицу "за зипунами".
Но он не унывал. И судьба в лице знакомого генерала подбросила ему еще одну встречу. С олигархом.
– На самом деле, – объяснил ему диспозицию генерал из администрации страшно сказать кого, – не партийные функционеры определяют политику. А те, кто ими руководит. Давай я познакомлю тебя с Иваном Петровичем Дубовским, миллиардером, олигархом, бывшей большой советской шишкой. Он и рулит политикой в славном городе "Ч".
* * *
Московский офис олигарха располагался в красивом уютном сине-белом особняке с башенками как раз напротив храма Христа Спасителя. Дубравин приехал заранее. И несколько минут они с генералом перетирали повестку дня.
– Ты прямо говори ему: "Я готов завалить на выборах этого вредного коммуниста! Делайте ставку на меня!"
И товарищ повел его длинными переходами. В личную столовую Дубовского.
Невысокого роста, седой, краснолицый, в хорошо сшитом синем костюме и ослепительно белой рубашке, он встретил гостя тепло и добродушно.
Пригласил пообедать. Стол застелен такой же ослепительно белой скатертью. На столе – вазы с цветами и краснобокими яблоками. Обед вегетарианский. Но с коньячком. Пропустили пару рюмок. И Дубравин, как ни странно, почувствовавший в этом энергичном дедушке родственную душу, с юмором рассказал о походе в Думу. И о том, как Короткевич быстро и эффектно исчез с политического горизонта.
– Да, этот народ такой, скользкий, – заметил Иван Петрович, – с ними трудно работать. Но приходится. Вот и сейчас выборы приближаются, а подходящего кандидата на один из участков у них нет.
Он поглядел задумчиво на купола храма Христа Спасителя, видимые из окна столовой. И продолжил:
– В деревнях у нас проблемы решены. Там все схвачено. А вот в самом городе вряд ли удастся победить. Народ у нас своенравный. И очень даже может прокатить нашего кандидата. Боюсь, что нам этого коммуниста не победить. И не знаю, кто это сможет сделать!
На что Дубравин ему самонадеянно заявил:
– Я смогу! Сто пудов! Команда у меня имеется. Опыт у ребят какой-никакой есть. Да и сам я – вполне, – он ввертывает модное словечко, – креативный человек!
Старому олигарху такая его речь пришлась по нраву. Видно, он сам вспомнил горячую комсомольскую молодость. И расстались они вполне довольные друг другом.
XIII
Вот неделя-другая прошла. И из губернской администрации раздался звонок:
– Здравствуйте! С вами говорит заместитель губернатора Максим Артурович Кучинов. Александр Алексеевич, не могли бы вы заехать ко мне?
– Конечно! В какое время?
– Да хоть сейчас! Я буду вас ждать. Выпишу вам пропуск.
Дубравин взял ноги в руки. И через городские пробки и заторы помчался в центр.
Кабинет у этого заместителя большой и красивый. Мебель новая. Блестящая. И сам он весь благообразный, гладкий. Бывший заместитель по кадрам, переехавший из областного ФСБ в областную администрацию. Человек команды.
"Умеют же люди жить", – подумал Дубравин при виде этого великолепия.
– Мы хотим пригласить вас в качестве кандидата от партии власти на выборы в Государственную думу, – объявил ему Кучинов волю олигарха. – И надеемся на плодотворную работу.
"Ну наконец-то, – сообразил Дубравин. – Дело двинулось. Вот оно – счастье!"
– Что надо делать? – с готовностью спросил он.
– Скоро начинаются внутрипартийные праймериз. И мы бы хотели, чтобы вы в них поучаствовали.
– Ну что ж, я готов!