XI
Кэффри и Келлехер распахнули дверь таверны.
- Эй, - крикнули они, так как в таверне не было ни души.
Наполовину осушенные пивные кружки обтекали на столах, которых еще не коснулась бдительная тряпка. На полу топорщилось несколько табуреток, опрокинутых торопящимися клиентами.
- Эй, - крикнули Кэффри и Келлехер.
Из-за стойки высунулась часть мужской головы. Мужчина явно побаивался. Сначала появилась челка, срезающая большую часть лба, затем маленькие усики, как у австрийского капрала.
- Finnegans wake! - заорали Келлехер и Кэффри.
- What do you say? - спросил мужчина.
- Finnegans wake! - завопили инсургенты.
- О! Я, знаете ли, - сказал Смит (так звали мужчину из таверны), - я, знаете ли, политикой не занимаюсь. Боже, храни Короля, - добавил он сдуру и с испугу.
- Вмочить ему? - предложил Кэффри.
- Командир велел, чтобы все было корректно, - удержал его Келлехер.
Он схватил бутылку и разбил ее о голову Смита; темный "Гиннес", стекая по кровоточащему лицу бармена, светлел и окрашивался в гранатовый стаут. Смит был жив, только слегка оглушен.
- Дай нам ящик уиски, - обратился к нему Кэффри, - и десять ящиков пива.
- Мы выпишем тебе ордер на конфискацию, - добавил Келлехер.
Опираясь руками о стойку, контуженный Смит мутным взглядом взирал на стаут-гранатовую лужу, расплывающуюся по прилавку из красного дерева.
- Пошевеливайся, лавочник и предатель! - прикрикнул Кэффри и легонечко его стукнул.
Бармен дернулся, растратив на это последние силы, брызнул кровью и рухнул на пол.
- Ладно, сами справимся, - сказал Келлехер. - Но ордер на конфискацию все-таки выпиши.
- Выпишешь ты, - сказал Кэффри. - А я схожу за тачкой.
- А почему я?
- Что ты?
- Почему я должен выписывать ордер на конфискацию?
Кэффри почесал в затылке:
- Потому что я не буду.
- Почему не будешь?
Кэффри почесал в затылке:
- Да пошел ты!
- Это не причина, - сказал Келлехер.
Вокруг головы хозяина таверны растекалась лужа крови, такая большая, что Кэффри увидел в ней, как в зеркале, свое отражение. После чего решил откровенно признаться:
- Причина есть.
- Говори. Мы теряем зря время.
- Я не умею писать.
Келлехер посмотрел на него свысока. Они были из разных групп и до этого друг друга не знали. Уничижительно рассматриваемый Кэффри услышал сначала:
- Какое убожество!
А затем:
- Надо было сразу так и сказать. Ладно, иди за тачкой, а я выпишу ордер на конфискацию.
Кэффри посмотрел на бармена, который лежал и совсем не дышал; и даже кровью больше не брызгал.
- Как ты думаешь, он скончался?
- Иди за тачкой, - сказал Келлехер.
XII
Что ж, я так и буду стоять здесь часами, говорила себе Герти, поглядывая на наручные часы и даже не зная, что обязана их изобретением Блезу Паскалю. Я здесь уже два с половиной часа. Как это утомительно. Я устала, устала, устала. Что ж, я так и буду стоять здесь часами. Все это время эти инсургенты шумели. Поднимались и спускались по лестнице. Похоже, таскали что-то тяжелое, Боже милостивый, может быть, они хотят взорвать почту. Надо спасаться. Спасаться. Нет. Они не взорвут почту. Что ж, я так и буду стоять здесь часами. Но не садиться же мне на этот стульчак. Какой ужас. Эти республиканцы. Вот как они унижают подданную Его Британского Величества. Фу! И здесь без гуннов не обошлось. Не садиться же мне на этот стульчак. Какой позор. Какое унижение. Но я так устала, так устала. О, Боже милостивый, нет, я не могу, я не буду, я не сяду. Если у меня не будет уважительного для этого повода. Если у меня не будет законного на то основания. Так вот же оно, основание. Так вот же оно. Да. Теперь я могла бы сесть. Отдохнуть. Я так устала. Так устала.
XIII
Ящики уиски, "Гиннеса" и пулеметные ленты были осторожно, но беспорядочно водворены в комнату по соседству с маленьким кабинетом, в котором временно находились два трупа британских служащих, пущенных в расход по случаю восстания.
- Все тихо, - сказал Маккормак и поднялся на второй этаж.
Келлехер сидел в задумчивости перед пулеметом. Галлахер и Кэффри - внизу, на крыльце; придерживая ногами винтовки, они вели разные беседы.
- На острове, где я родился, - рассказывал Галлахер, - а он называется Инниски, очень почитают грозы и бури, из-за кораблекрушений. После них мы бегаем по отмелям и собираем все, что выбрасывает море. Можно найти все, что угодно. Хорошо живется на нашем маленьком острове Инниски.
- Зачем же ты оттуда уехал? - спросил Кэффри.
- Чтобы сражаться с англичанами. Но когда Ирландия будет свободной, я вернусь на Инниски.
- Так ты возвращайся прямо сейчас, - сказал Кэффри, - к своим морским отбросам; вдруг тебе повезет?
- Было б здорово. У нас в деревне для этого есть специальный камень.
- Камень?
- Да. Он укутан в фланелевую ткань, как младенец в пеленки. Бывает, что хорошая погода стоит очень долго, жрать нечего, хоть подыхай с голоду, тогда раскрывают камень, проносят его вокруг острова и обязательно вдоль прибрежных скал, и это каждый раз срабатывает: небо чернеет, корабли сбиваются с курса, и на следующий день можно собирать обломки, а среди них все, что угодно: консервы, астролябии, головки сыра, счетные линейки...
- Нарочно не придумаешь, - прокомментировал Кэффри, - уж на что мы отсталые на нашем острове, но с твоим даже не сравнить. К счастью, все это скоро изменится.
- Что значит отсталые?
- Нет ни одной страны в мире, где бы по старинке поклонялись булыжникам. Разве что совсем какие-нибудь дикари, язычники в Австралии или в Мексике.
- Ты, может быть, хочешь сказать, что я - дикарь?
- Конечно же нет, - сказал Кэффри. - Смотри, какая козочка!
Одинокая молодая женщина решительно шла по мосту О’Коннелла.
- А она - ничего! - заметил Галлэхер, обладающий, как и все уроженцы Инниски, отменным зрением.
- Смелая девчонка, - заметил Кэффри, который умел ценить это качество в других, не находя ничего похожего для сравнения в себе самом.
Женщина дошла до угла набережной Иден.
- Хорошенькая, - сказал Галлэхер. - Вроде бы я ее знаю.
- К нам небось, - сказал Кэффри. - Была бы она чуть-чуть покрупнее.
Она перешла улицу и остановилась перед дверью почты. Покраснела.
- Что же вы, мамзель, - обратился к ней Галлэхер, - разгуливаете в такой день? В Дублине сегодня, знаете ли, заваруха.
- Знаю, - ответила девушка, опустив глаза. - Я уже на себе это почувствовала.
- У вас были неприятности?
- А вы меня разве не помните?
- Мне кажется, я вас знаю, но я никому не причинял зла.
- Вы уже забыли? Вы мне... Вы меня... Вы меня пнули ногой.
- Вот видишь, - сказал Кэффри, - ты был некорректен.
- Вы были здесь с остальными почтовыми барышнями?
Смущенный Галлэхер разглядывал ствол своей винтовки.
- Я вернулась за своей сумочкой, которую забыла из-за вас, мужлан вы этакий.
- Мог бы и сам за ней сходить, - сказал Кэффри.
- Дудки! - ответил Галлэхер.
- Ты не галантен, - сказал Кэффри.
- Как будто дел других нету, - проворчал Галлэхер.
- Британцы ведь еще далеко, - сказал Кэффри.
- Так вы не видели мою сумочку? - спросила дамочка. - Она такая зеленая, с золотой цепочкой, а в ней один фунт, два шиллинга и шесть пенсов.
- Не видел, - ответил Галлэхер.
Ему так хотелось ее пнуть или шлепнуть - это уж как придется - по заднице, но Кэффри, похоже, склонялся к этой чертовой корректности, настоятельно рекомендованной Маккормаком, корректности, которая, чего доброго, превратится в настоящую галантность.
- Схожу посмотрю, - сказал он.
- Да брось ты, - сказал Галлэхер.
На пороге появился Келлехер.
- Что-нибудь не так? - озабоченно спросил он.
- Она потеряла свою сумку, - сказал Галлэхер.
- А она - ничего, - оценил Келлехер.
- Ой, ну что вы! - промолвила покрасневшая барышня.
- Раз вы оба остаетесь здесь, - решил Кэффри, - я схожу и поищу ее сумку.
- Ой, ну до чего же вы любезны! - произнесла барышня, залившись румянцем.
- Как будто дел других нету, - проворчал Галлэхер.
XIV
Теперь, когда я уже все сделала, не могу же я оставаться на этом стульчаке. У усталости есть свои пределы. Надо набраться мужества. Мужества. Я должна быть мужественной. Как истинная англичанка. Как подданная Британской империи. О Господи, о мой Король, дайте мне силы. Я встаю. Я спускаю воду. Нет. Не спускаю. Они услышат шум. Это привлечет их внимание. Сила - это еще не значит неосторожность. Между ними большая разница. По крайней мере так говорит Стюарт Милль. Разумеется. Вероятно. Но не сливать воду после того как... гм... это негигиенично. Да. Нет. Действительно. Это негигиенично. Это неприлично. Это не по-британски. Я чувствую, что они рядом. Кажется, я слышу, как они разговаривают. Скоты. Инсургенты. Если они услышат шум сливаемой воды, они вряд ли поймут, что это значит. Они наверняка не знают, что это такое. Все они, наверное, приехали из деревни, а там не существует никакой гигиены. Может быть, кто-нибудь из них приехал чуть ли не из Коннемарры или даже с островов Аран или Блэскет, на которых по-английски не говорят, а коснеют в невежественной кельтской тарабарщине, не ведая публичных туалетов нашей современной и имперской цивилизации, а вдруг кто-нибудь из них приплыл с самого острова Инниски, где, как мне рассказывали, поклоняются укутанному в шерсть булыжнику, вместо того чтобы преклоняться перед святым Георгом или Господом Богом, покровительствующим нашей славной армии. Кроме "Гиннеса" и своих женщин они больше ничего не знают; а все их женщины ходят в гипюре, в гипюре с ирландскими стежками. А это уже выходит из моды. И почему я не поехала во Францию, например в Париж? Здесь не умеют одеваться. А я все-таки кое-что понимаю в новинках моды. Здесь у них одни ирландские кружева на уме.
XV
- Что здесь делает эта дурочка? - раздался голос Ларри О’Рурки.
Три товарища вздрогнули, а пост-офисная красотка густо покраснела.
- Что она здесь делает? - повторил Ларри О’Рурки. - Вы что, в бирюльки сюда пришли играть? Впрочем, - добавил он, оглядев девушку, - есть кого бирюлить.
- Ах! - ахнула девушка, которая все поняла, так как в дублинских почтовых отделениях встречается персонал разнополый и барышням приходится иногда знакомиться с современными понятиями о половой жизни.
- Кто вы такая? - спросил Ларри О’Рурки.
- Она пришла за своей сумкой, - сказал Галлэхер.
- Я как раз собирался за ней сходить, - сказал Кэффри.
- У вас есть дела поважнее, тем более что сейчас начнется. Нам позвонили из Комитета: британцы понемногу оживают.
- Ничего они не сделают, - сказал Кэффри.
- Девушка, вам, во всяком случае, было бы лучше остаться дома, - посоветовал Ларри О’Рурки.
- Наконец-то вы заговорили вежливо. Лучше поздно, чем никогда.
- Кэффри, сходи за ее сумкой, и пусть проваливает.
- А я могла бы сама за ней сходить?
- Нет. Женщинам здесь делать нечего.
- Я пошел, - сказал Кэффри.
Почтовая барышня застыла в ожидании, разглядывая этих людей и удивляясь их необычному виду, странным действиям и болезненному увлечению огнестрельным оружием. Она была брюнеткой, с виду довольно фривольная, роста - невысокого, телосложения - пышного и архитектонического, хотя и скрытого под скромной одеждой. Ее лицо украшали вздернутые к небу ноздри, а в общем и целом было в ней что-то вроде бы испанское.
Что бы там ни было, прошитая свинцовой очередью в живот, барышня рухнула на землю мертвой и окровавленной.
Это подоспели британцы. Они долго раскачивались, но в конце концов раскачались; понабежали со всех сторон, управляясь с оружием более или менее автоматически, повыскакивали справа и слева, наводя на инсургентов прицел более или менее гипотетически.
Келлехер, Галлэхер и Ларри О’Рурки сделали три проворных шага назад и захлопнули дверь. Келлехер прыгнул к "максиму" и принялся поливать - о, вы струи смертоносны! - бульвар Бакалавров. Остальные орудия повстанцев, установленные в других местах, обстреливали мост О’Коннелла, на котором, впрочем, никого не было. От парапетов, битенгов и тротуаров во все стороны отлетали осколки гранита и куски асфальта. То там, то сям заваливались британцы. Их сразу же поднимали и уносили, поскольку медицинское обслуживание у британцев на высоте.
Прошитая барышня из Post Office’а продолжала лежать под окнами. Окоченевшие конечности покойной были воздеты кверху. Из-под задранной юбки торчали ноги в черных хлопчатобумажных чулках. Легкий морской бриз ворошил шуршащие кружева. Выше черных чулок виднелась узкая полоска светлой кожи. Из продырявленного живота вытекала слишком, пожалуй, алая кровь. Лужа расползалась вокруг тела, несомненно девственного и бесспорно желанного, по крайней мере для подавляющего большинства нормальных мужчин.
Галлэхер встал у окна и приложил винтовку к плечу. Слева от мушки он заметил несчастную барышню. Ее ноги. Он полез в карман за патронами и наткнулся на некоторое отвердение своего естества. Галлэхер томно задышал, а его бесполезную винтовку неотчетливо повело из стороны в сторону. В силу чего немало британцев смогли подобраться к мосту О’Коннелла.
XVI
Услышав выстрелы, Каллинен и Диллон прижались к стене. Отважный командир Маккормак встал и запросто подошел к окну, держа в руке револьвер.
- Они на углу набережной Ормонд и Лиффи-стрит.
- Их много? - спросил Диллон.
- Жмутся по углам. Как и вы.
Он прицелился в британца, пробегавшего между штабелями распиленных досок - строительного материала из Норвегии, но не выстрелил.
- Что толку...
Переведя дыхание, Диллон и Каллинен подобрали винтовки и заняли свои места у окон. Этажом выше пулемет Келлехера выпустил две-три очереди.
- Работает, - с удовлетворением отметил Каллинен.
- К ним идет подкрепление со стороны набережной Крэмптон и набережной Эстон, - объявил Маккормак.
Над его головой просвистела пуля, но, будучи отважным командиром, он высунулся из окна.
- Смотри-ка, малышку отсургучили, - произнес он, заметив тело почтовой барышни. - Как же это ее припечатали? - прошептал он. - Бедняжка. И платье задралось. Если бы не шлепнули, умерла бы со стыда. Это некорректно.
Его подчиненные несколько осмелели; забыв об угрожающе-свинцовых воздушных поцелуях, посылаемых британским оружием, они таращили глаза на умерщвленную. Но смотреть сверху было не так уж и интересно, и они снова принялись стрелять.
XVII
"Все-таки, - говорил себе Галлэхер, вытирая липкую руку о штанину, - то, что я сделал, гадко. А вдруг это приносит несчастье и теперь я влипну в какую-нибудь историю? О Дева Мария, заступись. О Святая Дева Мария, понимаешь, это все эмоции".
Около него срикошетила пуля.
Он поднял винтовку, закрыл глаза и выпалил наугад.