XXVIII
Сражение прекратилось точно так же, как началось, без какой-либо видимой причины. Британцам вроде бы похвастаться было нечем. Они наверняка потеряли немало людей. В почтовом отделении на набережной Иден раненых не было. На втором этаже после нескольких минут молчания пять мужчин обменялись взглядами. Маккормак наконец решился сказать, что, похоже, все закончилось; Ларри О’Рурки кивнул.
- Продолжаем допрос? - спросил Кэффри.
Привязанная к стулу девушка по-прежнему лежала на полу и не двигалась.
Диллон направился к ней, чтобы водрузить ее на место, но О’Рурки его обогнал. Подхватив Герти под мышки, он восстановил конструкцию на всех шести точках опоры. На какое-то мгновение руки его задержались у нее под мышками, теплыми и чуть влажными. Он медленно убрал руки, провел ими, просто так, перед своим лицом и слегка побледнел. Кэффри невозмутимо разглядывал товарища.
О’Рурки занял свое место рядом с Маккормаком. Тот плюхнулся на свое и потер глаза: его клонило в сон.
- Продолжим, - сказал он. - Кэффри, сейчас твоя очередь заступать на дежурство, правда?
- Да, - сказал Кэффри. - Я пошел. Этот допрос меня достал. Я представлял себе все совсем по-другому.
Он отошел к бойнице, и его глаза больше не отрывались от этого проема в военно-строительном зодчестве. Маккормак повернулся к Ларри:
- Спрашивай дальше.
- Неужели не видно, что она не того... не католичка? - сказал Каллинен.
- Она ни во что не верит, - добавил Диллон.
- Мы что, будем все ночь здесь сидеть и изводить эту девчонку? - спросил Каллинен. - Командир, пора бы и на боковую. Завтра будет тяжелый день. Наше восстание - это все-таки не шутка.
Возникла странная пауза. О’Рурки поднял голову и сказал Каллинену:
- Хорошо, Каллинен. Ты прав. Конечно. Я бы только хотел задать девушке два-три вопроса.
- В общем-то, мы можем еще немного подождать, - сказал Каллинен.
Сидящий в углу Кэффри пожал плечами. Вытащил из диванного валика перо и стал ковыряться в зубах, не отрывая взгляда от моста О’Коннелла, в общем-то безлюдного.
- Ну, давай, - сказал Маккормак.
О’Рурки собрался и приступил:
- Девушка, только что вы продемонстрировали весьма агрессивное или, по крайней мере, не чуждое атеистическому отношение к конфессиям. Однако, судя по всему, вы отклоняете любые обвинения в скептицизме, если я правильно понял смысл речей, которые вами были произнесены до того, как были прерваны замечаниями моих товарищей по оружию.
Кэффри даже не пошевелился. Ларри продолжил:
- Да. Мне думается, что вы отвергаете Бога нашего единого не полностью. Но что же, в таком случае, вы признаете? Королевскую власть?
Не поднимая головы, Герти спросила:
- Кто вы такие, чтобы меня об этом спрашивать?
- Мы бойцы Ирландской Республиканской армии, - ответил О’Рурки, - мы боремся за свободу нашей страны.
- Вы - бунтовщики, - сказала Герти.
- Конечно. Они самые.
- Вы взбунтовались против Английской короны, - продолжала Герти.
Кэффри в сердцах уронил на пол винтовку. Герти вздрогнула.
- Вы не имеете права бунтовать, - заявила она.
- Это уж слишком, - сказал Каллинен. - Давайте закроем ее в соседней комнате и отдохнем немного, а то дело принимает серьезный оборот.
Маккормак зевнул.
- Еще одну минуту, - настоял Ларри. - Мы должны знать своих противников.
- Можно подумать, что мы их не знаем, за столько-то веков, - возразил Диллон, которого начинало клонить ко сну.
- Она верит королю и не верит в Бога! - воскликнул Ларри. - Странно и поразительно, не правда ли?
- Да, действительно любопытно, - сказал Маккормак с отсутствующим видом. - А вам что, в самом деле так нравится ваш король? - небрежно добавил он, обращаясь к Герти.
- Вид у него довольно-таки дурацкий, - сказал Каллинен.
- Покажи ей портрет, - сказал Маккормак. - А то ей не видно.
Каллинен забрался на стул и снял с противоположной стены фотографию короля. Случайная пуля оцарапала стекло и отколола уголок рамки. Символ терял достоинство на глазах. Каллинен прислонил его к картотеке и передвинул свечу для подобающего освещения.
Герти посмотрела на портрет.
- Утонченным никак не назовешь, - прокомментировал Ларри О’Рурки. - Его лицо не светится ни умом, ни решительностью. И эта посредственность является символом угнетения сотен миллионов людей несколькими десятками миллионов британцев! Но угнетенные более не вправе с восторженным самозабвением созерцать эту пресную физиономию, и вы, мисс, наблюдаете сейчас и здесь первые результаты критического осмысления.
- Во дает, - с одобрением произнес Каллинен.
- Мне больше нечего сказать. Боже, храни Короля! - произнесла Герти.
- Но вы ведь сами не верите в Бога. Кто же его будет хранить?
- Боже, храни Короля! - повторила Герти.
- Вот дура! - воскликнул Каллинен.
- Чего доброго, возомнит себя Жанной д’Арк, - заметил Диллон.
- Неужели непонятно, что ваш король - мудак? - завопил Маккормак (он завопил, чтобы стряхнуть с себя сон, который опутывал его со всех сторон). - Доказательства? Пожалуйста: он никак не может победить немцев, цеппелины бомбят Лондон, тысячи английских солдат гибнут в Артуа, и только для того, чтобы французы смогли установить свое господство в Европе. Глупее не придумаешь!
- Да, это правда, - согласилась Герти.
- Вот видите! И в Ирландии все знают, что он предается тайному пороку и от этого настолько тупеет, что не способен уже ничего понять. Вот.
- Вы так думаете? - спросила Герти.
- Именно. Бедный сир, бедный херр, вот кто он такой, ваш король. Я повторяю: мудак ваш король.
- Но ведь если Король Англии мудак, тогда все дозволено!
XXIX
- А мы имеем право спать? - внезапно спросил Келлехер.
- Лично мне не хочется, - сказал Галлэхер.
- Сколько времени? Луна заходит.
- Три часа.
- Как ты думаешь: они еще будут нас атаковать сегодня ночью?
- Не знаю.
- Я бы чуть-чуть поспал.
- Спи, если хочешь. Я посторожу.
- А это разрешается?
- Отдохни, старина, если хочешь. Я не хочу.
- Ты не хочешь спать?
- Нет. Рядом с мертвецами - нет.
- Не думай о них.
- Легко сказать.
- Наверху тихо.
- Думаешь, наши спят?
- Не знаю. Ты видел лицо девчонки, которую вытащили из туалета?
- Нет. Я не могу забыть лицо другой, той, что всю ночь лежит на улице перед домом.
- Не думай о ней.
- Легко сказать. - Галлэхер вздрогнул. - Келлехер, прошу тебя, не спи. Не оставляй меня одного. Не оставляй меня наедине с мертвецами.
- Ладно, не буду.
- Я бы не побоялся лечь рядом с той девчонкой, что на улице; заметь, я сказал: рядом с ней, а не на нее. Но эти два англичанина в соседней комнате не дают мне покоя. Они наверняка на нас рассердились. Особенно за то, что их свалили в кучу. Конечно, они наши враги, но зачем их унижать?
- Ты мне надоел.
Келлехер встал:
- Пожалуй, хлебну уиски.
- Передашь потом мне.
Они начали хлебать по очереди и осушили таким образом всю бутылку.
- А завтра будут другие, - сказал Келлехер.
- Кто другие?
- Мертвецы.
- Да. Возможно, мы.
- Возможно. Я бы немного вздремнул.
- Мне страшно, - сказал Галлэхер. - Мертвецы совсем рядом.
Он вздохнул.
Келлехер запустил бутылку из-под уиски в стену. Бутылка разбилась, но как-то неотчетливо.
- У меня идея, - сказал Келлехер.
Галлэхер вопросительно рыгнул.
- Выкладывай свою идею.
- Так вот, - сказал Келлехер. - От трупов надо избавиться.
- И как? - икнул Галлэхер.
- Взять и утопить. Помнишь, ты завалил одного типа, который сразу же шлепнулся в воду. Теперь он тебя не беспокоит. Я предлагаю вот какую штуку: погрузим мертвецов в тачку всех сразу или по одному, если все не поместятся, и выбросим их в Лиффи. А завтра, когда полезут британцы, встретим их на свежую голову и с очищенной совестью, такой же чистой, какой будет наша Ирландия, когда мы победим.
Галлэхер закричал:
- Да, да! Вот именно! - и бестолково заметался по комнате. - Это была моя идея! Это была моя идея!
- Хотя это довольно рискованно, - заметил Келлехер.
- Да, - согласился утихомирившийся Галлэхер. - Этих двоих еще можно докатить до набережной, а вот как подобрать девчонку на улице?
- Да, - сказал Келлехер, - придется подсуетиться.
- А что на это скажет Маккормак? - спросил Галлэхер.
- Возьмем все на себя. Личная инициатива.
- Ладно. Все равно. Иначе я до самой смерти буду переживать.
- Ты мне поможешь грузить тех двоих в тачку и подтащишь девчонку. Как только окажешься у самой воды, я подкачу с тачкой, и мы свалим их всех сразу. Чтобы бултыхнуло один раз. Затем отбежим назад - и все дела.
- Спасибо, что доверил мне девчонку, люблю молоденьких, - пошутил Галлэхер, повеселевший от мысли, что враз сможет избавиться от трех призраков.
- Тогда за работу, - крикнул Келлехер.
Они покинули пост и пулемет и без особых колебаний, несмотря на темноту, двинулись в сторону кабинета, где были сложены служащие. Келлехер взялся открыть дверь и сделал это совершенно бесшумно; мертвецы мирно лежали в ожидании. Сначала повстанцы перевалили в тачку сэра Теодора Дюрана, затем отправились за привратником, и тут стало ясно, что вместить оба тела в одно средство передвижения довольно трудно. Поразмыслив, они решили уложить передвиженцев валетом.
Потом разбаррикадировали входную дверь. Келлехер ее приоткрыл, а Галлэхер в нее проскользнул и выбрался на улицу. Сполз по ступенькам и, пресмыкаясь, прополз до мертвой девушки. Он плохо различал ее в темноте. Ему показалось, что ее глаза приоткрыты, а рот - разинут; он посмотрел на небо. Многочисленные звезды сверкали, луна заходила за крышу пивной "Гиннес". Британцы не реагировали. Лиффи, омывая набережные, издавала легкие всплески. Так события и развивались: в полном мраке и спокойствии.
Окинув взором горизонт, Галлэхер снова посмотрел на убитую. Он восстанавливал в памяти ее лицо. Ему показалось, что он ее узнает. Это была действительно она. Проведя опознание, он вытянул вперед руки и начал толкать труп. Его удивило оказываемое сопротивление. Одна рука девушки лежала на бедре, другая на плече, обе были холодны. Галлэхер поднатужился, и тело перевернулось. Рука, лежащая на бедре, переместилась на ягодицу, другая откинулась с плеча на лопатку. Галлэхер подтянулся на несколько сантиметров вперед и снова толкнул. Рука, лежащая на ягодице, передвинулась на другую ягодицу, с лопатки - на другую лопатку. И так далее.
Галлэхер трудился, не обращая внимания на то, во что упирались его руки; ни страха, ни желания. Его раздражали только туфли, которые иногда стучали высокими каблуками о мостовую.
Добравшись наконец до набережной, он остановился; пот тек с него ручьями. Еще один толчок, и тело окажется в Лиффи. Вот и мирный плеск воды, близкий, чуть ли не хрустально-звонкий, - маленькие колокольчики велеречивой вечерни. Галлэхер все больше думал о британцах; чем опаснее они ему казались, тем более жизнеспособным - в отличие от других повстанцев - он себя ощущал. О выработанной тактике операции он и думать забыл; неудивительно, что душа у него ушла в пятки от внезапно раздавшегося взрывоподобного грохота.
Разрабатывая свой план, Келлехер упустил из виду ступеньки перед набережной. Он устремился вперед со своей тачкой, потерял равновесие во время спуска, вывалил обрюзгший груз на землю, рухнул сам и покатился кубарем, увлекая в своем кубарении грохочущее транспортное средство.
Галлэхер почувствовал, как пот всасывается обратно в поры его кожи, побелевшей от страха, но по-прежнему казавшейся серой по причине густых сумерек. Его мышцы судорожно сжались, пальцы судорожно впились в плоть покойной почтовой девушки. В этот момент он держал ее слева за плечо, справа - за бок. Зажмурившись, он принялся думать о всякой всячине, которая вихрем закружилась у него в голове. Захлопали выстрелы. Галлэхер прижался к ноше. Неистово сжимая девушку в своих объятиях, он залепетал:
- Мама, мамочка...
Свистели пули, впрочем довольно редкие. Очевидно, стреляли со сна и заторможенно.
- Мама, мамочка... - продолжал бормотать Галлэхер.
Он даже не услышал, как по мостовой прокатилась тачка. Это Келлехер, героически взвалив почтовых служащих в тачку, продвигался под огнем противника. Оказавшись в пределах слышимости, он заорал sotto voce:
- Толкай же ее, придурок!
Зачарованно-пораженный Галлэхер прекратил свои спазматические подрагивания и одним махом столкнул девушку в воду, куда она погрузилась одновременно с двумя другими трупами и тачкой заодно. Послышалось четырехсложное "бултых", Келлехер развернулся и помчался к повстанческому блиндажу. Галлэхер, не раздумывая, припустил за ним.
Раздалось еще несколько выстрелов, но пули миновали дилетантствующих похоронщиков, которые в два счета взлетели по ступенькам и ринулись в темный зияющий проем. Келлехер бросился к своему "максиму" и выпустил наугад несколько очередей. Галлэхер, захлопывая дверь, успел заметить покачивающуюся на лиффийской воде тачку.
XXX
Началась перестрелка, и Каллинен задумался о своих дальнейших действиях. Сидя на корточках и сжимая коленями винтовку, он дремал перед дверью кабинета, в котором они решили - после долгих и бестолковых споров - заточить пленницу; Каллинен не видел особой необходимости в своем бдении перед этой дверью; он считал своим долгом сражаться, а не сторожить. А еще ему очень хотелось узнать, что же там все-таки происходит. Он поднялся, потоптался в нерешительности, повернул ручку и легонько толкнул дверь. Лунный свет слабо освещал комнату. Каллинен начал вглядываться, различил письменный стол, кресло, стул. В тот момент в окно угодила шальная пуля, стекло разлетелось вдребезги. Каллинен инстинктивно распластался на полу, затем осторожно поднял голову и заметил англичанку, которая, прильнув к стене у окна, очень внимательно наблюдала за тем, что происходит на улице.
Перестрелка затихла, Каллинен выпрямился и тихо спросил:
- Вы не ранены?
Она не ответила, даже не вздрогнула. Как раз в этот момент раздалось четырехсложное "бултых".
- Что там случилось? - спросил Каллинен, не двигаясь с места.
Продолжая очень внимательно следить за тем, что происходит на улице, она поманила его пальцем. В этот момент перестрелка возобновилась, Каллинен, осторожно приближаясь по стеночке, услышал, как пробежали двое, как хлопнула дверь на первом этаже, как застрочил пулемет Келлехера. Теперь он находился совсем рядом с Герти. Она нащупала его руку и сильно ее сжала. Из-за ее плеча он бросил взгляд на улицу и увидел набережные с наваленными штабелями, мост О’Коннелла, вяло текущую Лиффи, которая уносила к своему устью покачивающуюся тачку.
- Что там случилось? - переспросил он очень тихо.
Она продолжала сжимать его руку. В другой руке он держал оружие. Сражение продолжалось, хлопали выстрелы. Каллинен начал подумывать о своем личном участии в перестрелке.
- Отпустите руку, - прошептал он на ухо Герти.
На этот раз она повернулась к нему.
- Что они с ней сделали? - спросила она.
- С кем?
- С той девушкой.
Разговаривали они шепотом.
- С какой девушкой?
- С той, что лежала на мостовой.
- А! Та, которую подстрелили англичане? Одна из ваших.
- Они сбросили ее в Лиффи.
- Ну да.
- Но до этого на ней лежал кто-то из ваших.
- И что же он делал?
- Не знаю. Дергался.
- Ну и что?
- Не знаю. А другой, тоже из ваших, бежал и толкал тачку.
- Ну и что?
- Они сбросили трупы в Лиффи.
- Возможно. Ну и что?
- Все эти "бултых". Я все видела. И слышала. А мистера Теодора Дюрана вы тоже умертвили?
- Директора?
- Да.
- Кажется, да.
- Его тоже сбросили в Лиффи, вместе с привратником и со служащей, на которой дергался ваш коллега.
- И что дальше?
- Дальше?
Она посмотрела на него. У нее были удивительно голубые глаза.
- Не знаю, - проговорила она.
И спустила руку ему на шестеринку.
- Посмотрите, как загробная тачка, покачиваясь, увлекается течением Лиффи к Ирландскому морю.
Он посмотрел. Действительно, тачка плыла по реке. Он хотел сказать, что видит ее, но только тихо простонал. Рука, возложенная на его шестеринку, по-прежнему там возлежала, неподвижная и даже чуть-чуть давящая; рука была не совсем маленькая, скорее пухлая, тепло от нее понемногу ощущалось даже через ткань одежды. Каллинен не смел пошевелиться, но тело плохо подчинялось волеизъявлению, отдельные части восставали.
- Да, да, - выжал он из себя, - плывет тачка.
Герти провела рукой по дышлу человеческой брички, сотрясаемой происходящим до глубины души.
- А почему вы не убили меня? - спросила она. - Почему не потащили по мостовой и не бросили в воду, как ту, другую?
- Не знаю, - пробормотал Каллинен, - не знаю.
- Вы убьете меня, да? Убьете? И бросите в реку, как мою коллегу, как мистера Теодора Дюрана, который меня так почтительно любил?
По ее спине пробежала дрожь; она нервно, но достаточно крепко сжала то, что держала в руке.
- Вы делаете мне больно, - прошептал Каллинен.
Он отстранился и отошел на один, потом на два, но не на три шага назад. Силуэт Герти вырисовывался в окне на фоне неба. Она не двигалась, ее лицо было обращено в сторону Лиффи. Нежный ночной бриз играл ее волосами. Вокруг головы сияли звезды.
- Не стойте у окна, - сказал Каллинен. - Британцы вас обстреляют, вы - слишком заметная мишень.
Она повернулась к нему, силуэт исчез. Теперь они оба были погружены во мрак.
- Итак, - сказала она, - вы намерены установить в этой стране республику?
- Мы только что вам это объяснили.
- И вы не боитесь?
- Я - солдат.
- Вы не боитесь поражения?
Он чувствовал, что она смотрит в его сторону. Она находилась в двух - не больше - шагах от него. Каллинен начал медленно и очень тихо отходить назад. При этом он заговорил громче, чтобы она не догадалась об увеличивающемся между ними расстоянии:
- Нет, нет, нет, и еще раз нет.