Дедушка умолк и посмотрел на Теда точно так же, как смотрел на Кэти, когда пытался составить письмо в английский парламент.
Тед взглянул на Кэти почти с вызовом.
– Я хочу на тебе жениться, – сказал он.
– Да, да, – нетерпеливо перебил мистер Беннет, – но…
– И еще я король.
– Да, да, в том-то и дело, Кэти! Этот джентльмен – король.
Снова Тед посмотрел на Кэти, и на сей раз в его взгляде была мольба.
– Все верно, – медленно проговорил он. – Я тут как раз говорил твоему дедушке, что я – король Кони-Айленда.
– Вот-вот, точно! Кони-Айленда!
– Так что теперь больше нет возражений против нашей свадьбы, малыш… то есть, ваше королевское высочество. Это будет союз царствующих домов, понимаешь?
– Союз царствующих домов, – эхом откликнулся мистер Беннет.
На улице Тед взял Кэти за руку и улыбнулся чуть-чуть застенчиво.
– Что-то ты примолкла, малыш, – сказал он. – Можно подумать, тебе не очень-то и охота за меня замуж.
– Что ты, Тед! Просто…
Он сжал ее руку.
– Я знаю, о чем ты думаешь. Жульничество это – вот так морочить старику голову. Мне и самому неприятно, но когда человека загоняют в угол, хватаешься за соломинку. Ты пойми, малыш, мне показалось, это прямо судьба. Как раз, когда позарез нужно, а ведь думал уже – ничего не выйдет. Неделю назад я на двести голосов отставал от Билли Бертона. Его выставили от "Ирландско-американского", и никто даже не сомневался, что он будет масленичным королем. И вдруг как начнут голосовать за меня, так что на финише про Билли никто и не вспомнил. Забавно, как скачут результаты голосования за каждый год на этом самом Кони-Айленде. Если помогает Провидение, нельзя же отказываться. Так что я пошел к старику и рассказал. Я тебе говорю, меня прямо пот прошиб, пока я собирался с духом, чтобы все ему выложить. Вдруг бы он вспомнил, как празднуют Масленицу на Кони-Айленде и что такое масленичный король. Потом я вспомнил – ты мне говорила, что ни разу в жизни не была на Кони-Айленде. Подумал, что твой дедушка тоже не шибко в этом разбирается, вот и рискнул. Я сперва еще проверил. Прощупал его на предмет Бруклина. Так он то ли не слышал никогда, что есть такое место, то ли забыл, где это. У него, видно, с памятью совсем беда. Потом я сделал заход насчет "Йонкерс". Он меня спросил, кто это такие. Тут уж я смело завел речь про Кони-Айленд, он и попался. Я чувствовал себя подлецом, но это нужно было сделать.
Он подхватил ее и закружил, совершенно не меняясь в лице. Потом поцеловал и снова осторожно поставил на землю. Кажется, после этого ему полегчало. Когда Тед опять заговорил, было ясно, что совесть его больше не мучает.
Он сказал:
– А знаешь, если вдуматься, не с чего мне себя подлецом честить. Я не так уж сильно отстал от нормального короля. Кони-Айленд по размеру не меньше иных королевств за океаном, про которые читаешь в газете, а как посмотришь, что у них там творится, так целую неделю просидеть на троне – не такое уж плохое достижение!
У "Гейзенхаймера"
Когда я шла в тот вечер к "Гейзенхаймеру", мне было грустно и неспокойно. Я устала от Нью-Йорка, устала от танцев, устала от всего. На Бродвее толпы людей спешили в театр. Мимо проносились машины. Все электрические огни мира полыхали, озаряя Великий белый путь [14] . И все это казалось мне скучным и банальным.
У "Гейзенхаймера", как всегда, было полно народу. Все столики были заняты, и несколько пар уже кружились на танцплощадке. Оркестр играл "Мичиган".
Вернуться домой… Вернуться домой…
Там, на ферме родной,
Так светло и легко,
И парное вновь пить молоко…
Я думаю, малый, который это написал, принялся бы звать полицию, попробуй кто и впрямь затащить его на ферму, но ведь он сумел-таки вложить что-то такое искреннее в эту мелодию. Прямо хочется верить, что он и в самом деле так думает. Ностальгическая такая песенка, да.
Пока я высматривала свободный столик, какой-то человек вскочил с места и подошел ко мне, радостный, будто нашел пропавшую сестру.
Я сразу поняла, что он из деревни. Это было просто написано на нем большими буквами, от макушки до ботинок.
Он весь лучился счастьем, протягивая мне руку.
– Ну надо же! Мисс Роксборо!
Я сказала:
– Да, а что?
– Вы меня не помните?
Я его не помнила.
– Моя фамилия Феррис.
– Очень приятная фамилия, но мне она ни о чем не говорит.
– Когда я в прошлый раз приезжал, нас с вами познакомили. Вы со мной танцевали.
Вот этому как раз можно поверить. Если его мне представили, то скорее всего я с ним танцевала. Мне за это "Гейзенхаймер" деньги платит.
– Когда это было?
– В прошлом году, в апреле.
О, эти сельские обаяшки! Они считают, что, стоит им уехать, Нью-Йорк аккуратно заворачивают, засыпают нафталином и хранят до следующего их приезда. А что у нас могли происходить какие-то события, которые вытеснили из памяти тот бесценный вечер, мистеру Феррису и в голову не приходило. Он, верно, с тех пор вел отсчет времени от того, "когда я ездил в Нью-Йорк", и вообразил, что все остальные тоже так делают.
Я сказала:
– Ну конечно, я вас помню. Алджернон Кларенс, правильно?
– Нет, не Алджернон Кларенс. Чарли меня зовут.
– Простите, ошиблась. И какие у вас планы, мистер Феррис? Хотите еще раз потанцевать со мной?
Он хотел, и мы пошли танцевать. Как сказал поэт: "Кто с доблестью дружен, тем повод не нужен, по первому знаку на пушки в атаку" [15] . Если бы к "Гейзенхаймеру" вдруг явился слон и пригласил меня на танец, мне пришлось бы согласиться. А мистер Феррис, нельзя не сказать, танцевал немногим лучше слона. Он был из тех добросовестных, старательных танцоров, одолевших заочный курс из двенадцати уроков.
Вероятно, мне было суждено в тот вечер встретить какого-нибудь провинциала. Бывают весной такие дни, когда провинция подкрадывается ко мне и хватает за горло. Вот и тогда был точно такой день. Утром я встала, выглянула в окно, в лицо мне повеял ветерок и начал нашептывать о курах и свиньях. А когда я вышла на Пятую авеню, там повсюду были цветы. В Центральном парке зеленела травка, распускались листочки и в воздухе что-то такое витало – нет, послушайте, если бы здоровенный полицейский не приглядывал за порядком, я бы бросилась на землю и начала откусывать дерн прямо кусками.
А когда я добралась до "Гейзенхаймера", оркестр играл "Мичиган".
Да уж, выход Чарли подготовили, как для звезды бродвейского шоу. Зрители ждут, просим на сцену!
Что делать, нет на свете полного счастья. Я и забыла, что провинциал, приехавший погостить на недельку, столичнее самого столичного жителя. Мы с Чарли мыслили в совершенно разных плоскостях. Я была в таком настроении, что хотелось поговорить о видах на урожай, а ему – о хористках. Никакого единения душ.
Он сказал:
– Вот это жизнь!
Такие обязательно это говорят, хоть раньше, хоть позже.
– Вы, наверное, часто сюда приходите? – спросил он.
– Довольно часто.
Я не сказала ему, что прихожу сюда каждый вечер, потому что это моя работа. Платные партнерши по танцам у "Гейзенхаймера" не должны афишировать свою профессию, а то начальство опасается, как бы у посетителей не возникло ненужных мыслей, когда ты вечером выиграешь Серебряный кубок в конкурсе "Очарование". О, этот кубок, это такая штука… Я выигрываю его по понедельникам, средам и пятницам, а по вторникам, четвергам и субботам он достается Мейбл Фрэнсис. Конечно, конкурс честный, без всякого подвоха. Кубок получает достойнейшая. Кто угодно может выиграть – только почему-то не выигрывают. Выигрываем мы с Мейбл. Это совпадение ужасно нервирует начальство, и потому они не хотят, чтобы люди знали, что мы здесь работаем. Предпочитают, чтобы мы краснели незаметно.
– Шикарное заведение, – сказал мистер Феррис. – И вообще, Нью-Йорк – шикарное место. Я хотел бы здесь жить.
– А уж мы-то как были бы рады… Отчего же не переезжаете?
– Город что надо! Но ведь папаша умер, аптека теперь на мне, вы же понимаете.
Он так говорил, как будто я обязана была прочитать об этом в газетах.
– Главное, неплохо идет! У меня и идеи, и деловая хватка. Слушайте, а я с прошлого раза женился.
Я сказала:
– Да что вы говорите? Почему же тогда вы танцуете на Бродвее, словно беззаботный холостяк? А жена пока что дома, в медвежьем углу, напевает: "Где гуляет нынче мой красавчик"…
– Не в Медвежьем углу – Эшли, штат Мэн. Я там живу. А жена у меня из Родни… Простите! Кажется, я вам на ногу наступил.
– Это я виновата. Сбилась с такта. И не стыдно вам – оставили жену в одиночестве, сами развлекаетесь в Нью-Йорке… А совесть?
– Так я не оставлял! Она тоже здесь.
– В Нью-Йорке?
– Здесь, в ресторане. Вон она, там, наверху.
Я подняла глаза к галерее. Оттуда на меня с затаенной печалью смотрела молодая женщина. Я еще раньше, когда мы танцевали, обратила на нее внимание, подумала даже, что там случилось. А оказывается, вот что.
– Почему вы с ней не танцуете? – спросила я. – Пусть бы и она повеселилась.
– Да ей весело.
– Как-то непохоже. По-моему, ей тоже хочется сюда, подвигаться под музыку.
– Она почти и не танцует.
– Разве у вас в Эшли не бывает танцев?
– Дома – не то. Для Эшли она танцует неплохо, так ведь здесь не Эшли.
– Понимаю. Ну, вы-то, конечно, совсем другое дело?
Он горделиво усмехнулся:
– Я уже не первый раз в Нью-Йорке.
Вот так бы и загрызла этого олуха деревенского! Он меня просто взбесил. Надо же, стыдится танцевать со своей женой при людях, считает – она недостаточно для него хороша. Усадил ее в креслице, сунул в руки лимонад и велел сидеть смирно, а сам отправился развлекаться. Знал бы кто, что я тогда о нем думала – и под арест могли бы отдать.
Оркестр заиграл другую мелодию.
– Вот это жизнь! – сказал мистер Феррис. – Давайте еще разок!
Я сказала:
– Пускай другие потанцуют. Я устала. Давайте, я вас познакомлю с подругами.
Я подвела его к столику, где сидели знакомые девушки.
– Познакомьтесь, это мистер Феррис. Он вас научит самому модному танцу. Называется "па по ногам партнерши".
Можно было держать пари, что ответит щеголь Чарли, гордость славного города Эшли. Догадываетесь, что он сказал?
– Вот это жизнь!
И я ушла от них на галерею.
Его жена сидела, облокотившись на красный плюшевый поручень, и смотрела на танцующих. Только-только началась очередная песня. Муженек отплясывал с одной из девиц. Миссис Феррис не нужно было никому доказывать, что она из деревни – это и так было видно. Хрупкая, немножко старомодная, в сером платье с воротничком и манжетами из белого муслина, с простой прической и в черной шляпке.
Я потопталась возле нее. Не очень-то я умею смущаться; обычно я довольно бойкая, но тут почему-то растерялась.
Наконец я собралась с духом и подошла к соседнему креслу.
– Я сяду здесь, если не возражаете?
Она вздрогнула и обернулась. По лицу было ясно: не может понять, кто я и по какому праву ей навязываюсь, хотя кто их, городских, знает – может, здесь так принято, нахально заговаривать с незнакомыми.
Я сказала, чтобы завязать разговор:
– Я сейчас танцевала с вашим мужем.
– Я видела.
Она смотрела мне прямо в лицо. Я заглянула в ее большие карие глаза и подумала, как было бы приятно и для души полезно взять что-нибудь тяжелое и уронить с галереи на муженька, да вот вряд ли начальству это понравится. У бедной девочки в глазах все было написано, только что слезы не текли. Она была похожа на побитую собаку.
Потом она отвернулась и стала вертеть в руках провод от электрической лампы. На столе лежала шляпная булавка. Миссис Чарли взяла ее и принялась ковырять красный плюш.
Я сказала:
– Да ладно тебе, сестренка. Выкладывай.
– Не понимаю, о чем вы.
– Не морочь мне голову. Рассказывай, о чем твои печали.
– Мы с вами незнакомы.
– Не обязательно знакомиться с человеком, чтобы рассказать о своих бедах. Я, например, иногда рассказываю кошке, которая любит сидеть на ограде напротив моего окна. Чего ради вы уехали из деревни, это летом-то?
Она не ответила, но я видела – вот-вот сорвется, так что я сидела и молча ждала. Наконец она решилась – видно, подумала, что, хоть мы с ней и незнакомы, если выговориться, станет легче.
– У нас свадебное путешествие. Чарли хотел поехать в Нью-Йорк. Я не хотела, но он настоял. Он уже бывал здесь раньше.
– Он мне говорил.
– Чарли обожает Нью-Йорк.
– А вы – нет.
– Я его ненавижу.
– Почему?
Миссис Чарли раз за разом втыкала булавку в обивку поручня, выковыривала кусочки красного плюша и бросала вниз. Я видела, что она собирается с духом, чтобы выложить мне все. Бывает такое время, когда все плохо, и больше уже не можешь, и тебе необходимо кому-нибудь рассказать, все равно кому.
– Я ненавижу Нью-Йорк! – выпалила она наконец. – Я его боюсь… Это… это нечестно, что Чарли привез меня сюда! Я не хотела ехать. Я знала, что здесь будет. С самого начала чувствовала.
– И что, по-твоему, будет?
Она выдрала, наверное, целый дюйм красного плюша, прежде чем ответила. Хорошо еще, Джимми, официант на галерее, не видел этого безобразия. Он бы не вынес. Он гордится этим красным плюшем, будто купил его на собственные деньги.
– Когда я только-только оказалась в Родни… – сказала она. – Два года назад мы переехали туда из Иллинойса; так вот, там был один человек, его звали Тайсон. Джек Тайсон. Он жил совсем один и ни с кем не знался. Я не могла этого понять, пока мне не рассказали о нем. Теперь я его понимаю. Джек Тайсон женился на местной девушке, и они поехали в свадебное путешествие в Нью-Йорк, точно как мы с Чарли. Она здесь встретила разных людей и начала сравнивать их с Джеком, а Родни – с Нью-Йорком, и когда они вернулись домой, она все никак не могла успокоиться.
– И что?
– Прожили они сколько-то времени, а потом она сбежала. В Нью-Йорк, наверное.
– Он получил развод?
– Нет. Он до сих пор верит, что она вернется.
– Три года прошло, а он все еще верит, что она вернется?
– Да. Все ее вещи сохранил, точно так, как были при ней.
– Разве он на нее не злится? Если бы я была мужчиной и моя жена сделала такое, а потом опять объявилась, я бы ее убила!
– Он не стал бы. И я бы не стала. Если бы… если бы со мной так случилось, я ждала бы, и ждала, и все время надеялась. И каждый день ходила бы на станцию встречать поезд – как Джек Тайсон.
Что-то капнуло на скатерть. Я даже вздрогнула.
– Да что с тобой, в конце-то концов? Возьми себя в руки! История, конечно, грустная, но ведь ты тут ни при чем.
– При чем. Со мной тоже так будет.
– Прекрати плакать!
– Не могу… Ох, я знала, вот – уже! Смотри, смотри на него!
Я перегнулась через поручень и сразу поняла, о чем речь. Ее Чарли отплясывал вовсю – можно подумать, только вот сейчас обнаружил, что раньше и не жил. Он что-то говорил девушке, которая с ним танцевала. Издали слов было не разобрать, но я могла поклясться, что он произносит: "Вот это жизнь!" Будь я его женой – наверное, мне было бы сейчас так же плохо, как этой девочке. Если у кого и наблюдались все симптомы нью-йоркской лихорадки, так уж точно у Чарли Ферриса.
– Я не такая, как городские девушки, – всхлипнула его жена. – Я не умею быть модной и шикарной. И не хочу! Я хочу жить дома и быть счастливой, больше ничего. Я знала, что так будет, если мы поедем в Нью-Йорк. Я теперь для него нехороша. Он меня презирает.
– Успокойся!
– А я так его люблю!
Бог знает, что я бы ей сказала, если бы вообще придумала, что сказать, но тут музыка смолкла и кто-то внизу начал говорить:
– Леди-и и дженмены! Сейчас мы проведем наш традиционный конкурс! Безупречно честное состязание в мастерстве танцоров!
Это Иззи Баэрман толкал свою неизменную речь. Как и каждый вечер, он объявил конкурс на кубок "Очарование", а это значило, что мне пора идти вниз – долг зовет. С галереи было видно, как Иззи шарит глазами по залу – меня ищет. Вечный кошмар нашего начальства: вдруг однажды мы с Мейбл не явимся и кубок заберет кто-нибудь из посторонних.
Я сказала:
– Прости, мне надо идти. Я должна участвовать.
И тут вдруг меня осенило. Просто озарение какое-то снизошло. Посмотрела я на нее, как она сидит и плачет, потом глянула вниз, на неотразимого Чарли, и поняла, что сейчас войду в историю наравне с величайшими мыслителями всех времен и народов.
– Пошли, – сказала я. – Вытри слезы, напудри нос и вперед!
– Чарли не хочет со мной танцевать…
– Ты, может быть, не заметила, но твой Чарли – не единственный мужчина в Нью-Йорке и даже в этом ресторане. Чарли я беру на себя, а тебя познакомлю с кем-нибудь, кто умеет танцевать по-настоящему. Слушай, что там говорят!
– Дама из каждой пары, – надсаживался Иззи, – получит билетик с ном-мером! Затем начнется танец, и пары будут по очереди выбывать из игры. Те, чей ном-мер объявляет судья, возвращаются на свои места за столиками! Оставшийся ном-мер и будет победителем! Это честное и объективное состязание! Все решает мастерство тан-н-цоров! – Иззи разучился краснеть примерно в шестилетнем возрасте. – Дамы, прошу вас выйти вперед и получить ном-мера! Победит ном-мер, который останется последним после того, как все остальные выйдут из игры! Победительница, – Иззи все сильнее нервничал, не понимая, куда я подевалась, – получит приз – кубок "Очарование". Кубок предоставляют владельцы ресторана. Дамы, прошу – получайте ном-мера!
Я посмотрела на миссис Чарли.
– Ну что, хочешь выиграть кубок "Очарование"?
– Где уж мне…
– А вдруг повезет!
– При чем здесь везение? Вы же слышали, он сказал – все решает мастерство.
– Так испытай свое мастерство! – Мне прямо встряхнуть ее хотелось. – Господи Боже, покажи свой характер! Или ты пальцем о палец не ударишь, чтобы удержать своего Чарли? Подумай, что будет, если ты победишь. Он всю жизнь будет смотреть на тебя снизу вверх! Как начнет вспоминать о Нью-Йорке, ты ему: "Нью-Йорк? Ах да, это где я выиграла кубок "Очарование", верно?" Он и отпадет, как будто ты ему заехала по башке кастетом. Давай, соберись!
Ее карие глаза сверкнули. Она сказала:
– Я попробую.
– Вот и молодец. Теперь утри глаза, наштукатурься, а я пойду возьму билетики.
Иззи мне здорово обрадовался.
– Я уж думал, ты сбежала, или заболела, или еще что. Вот, держи билетик.
– Дай мне два. Один – для подруги. И еще, Иззи – я тебе буду очень благодарна, если ты ее не выгонишь, пока не останутся только две пары. Нам очень нужно. Малышка из деревни, мечтает произвести впечатление на своего парня.
– Конечно, без вопросов. Вот, получай. Твой номер – тридцать шестой, ее – десятый. – Он понизил голос: – Не перепутай, смотри!
Я вернулась на галерею. По дороге остановила Чарли.
– Этот танец мы с вами танцуем вместе.
Он заулыбался во весь рот.