- Да, красиво, - сказала миссис Норрис с удовлетворением обладательницы этой красоты. - Столько времени уходит на то, чтобы ухаживать за ними. - И, проходя по террасе в своей короткой черной шали, она отвела бугенвиллии от ржаво-алых колокольчиков и ласковым движением продвинула между ними маленькие белые розы.
- Мне кажется, сочетание двух оттенков красного выглядит интересно, - сказал Оуэн.
- Вы находите? - машинально откликнулась миссис Норрис, не реагируя на его замечание.
Небо в вышине было голубым, но у низкого горизонта затянуто мутной, перламутровой дымкой. Облака рассеялись.
- Никогда не увидишь ни Попокатепетль, ни Иштасиуатль, - огорчилась Кэт.
- В это время года не увидишь. Но посмотрите туда, между деревьями, и увидите Ауско!
Кэт взглянула на сумрачную гору, видневшуюся сквозь деревья.
На низких каменных перилах были разложены ацтекские вещицы: обсидиановые ножи, необычного вида довольно толстый каменный жезл или дубинка, сидящие на корточках гримасничающие идолы из черного базальта. Оуэн взвесил в руке жезл: даже по ощущению - смертоносная вещь.
Кэт обернулась к генералу, стоявшему рядом с ней с лицом безучастным, хотя и готовым в любой момент оживиться.
- Ацтекские вещи действуют на меня угнетающе, - сказала она.
- Для того они и сделаны, - ответил он на своем красивом культурном английском, тем не менее, речь его несколько напоминала болтовню попугая.
- В них нет надежды, - сказала она.
- Возможно, ацтеки никогда ни на что не надеялись, - машинально проговорил он.
- Но ведь надежда - это то, что дает человеку силы жить?
- Вам - может быть. Но не ацтекам, не сегодняшнему индейцу.
Он говорил как человек, который думает о чем-то своем, которого не очень занимают вопросы собеседника и даже собственные на них ответы.
- Что же тогда у них есть, если нет надежды? - спросила она.
- Вероятно, у них есть иной источник силы, - ответил он уклончиво.
- Я хотела бы дать им надежду, - сказала она. - Если бы у них была надежда, они не были бы столь печальны, соблюдали бы чистоту и забыли о паразитах.
- Это, конечно, было бы замечательно, - слегка улыбнулся он. - Но, думаю, они не так уж печальны. Они много смеются, они веселы.
- Нет, - сказала она. - Они действуют на меня угнетающе, словно камень ложится на сердце. Из-за них я становлюсь раздражительной, и мне хочется уехать.
- Из Мексики?
- Да. Я чувствую в себе желание уехать и больше никогда, никогда не видеть ее. Гнетущая, ужасающая страна.
- Попробуйте пожить здесь еще немного, - сказал он. - Возможно, ваши ощущения изменятся. А возможно, нет, - закончил он неопределенно, непонятным тоном.
Она почувствовала в нем какое-то томительное влечение к ней. Это было как некий зов, долетающий до нее и исходящий от сердца, бьющегося в его груди. Словно само его сердце испускало темные лучи, ищущие и тоскующие. Она в первый раз уловила это сейчас на мгновение, совершенно независимо от разговора, и поневоле смутилась.
- И что же, нас все угнетает в Мексике? - добавил он почти застенчиво, но с оттенком насмешки, и повернул к ней обеспокоенное наивное лицо, таившее в себе вековые суровость и непримиримость.
- Почти все! - ответила она. - Каждый раз сердце сжимается. Посмотрите, какие глаза у этих мужчин в больших шляпах - я называю их пеонами. В них нет зрачков. Этих мощных красивых мужчин, под их большими шляпами, их по-настоящему нет. В них нет души, нет реальной личности. Их зрачки - яростные черные дыры, как око циклона.
Она посмотрела тревожными серыми глазами в черные, раскосые, внимательные, умные глаза маленького человека, стоящего рядом. В них были детская обида, озадаченность. Но одновременно какое-то упрямство и мудрость, демоническая мудрость, по-звериному противящаяся ей.
- То есть вы имеете в виду, что в нас нет подлинности, что за нами ничего не стоит, кроме убийства и смерти, - сказал он утвердительно.
- Не знаю, - ответила она, пораженная тем, как он истолковал ее слова. - Я только хотела сказать, что я так чувствую.
- Вы очень умны, миссис Лесли, - раздался у нее за спиной спокойный, но насмешливый голос дона Рамона. - Это истинная правда. Всякий раз, когда мексиканец кричит: "Viva!", последнее слово обязательно: "Muera!". Когда он говорит: "Viva!", он в действительности имеет в виду: "Смерть тому или другому!" Я думаю о всех мексиканских революциях и вижу скелет, шагающий впереди народных масс, размахивая черным знаменем, на котором большими белыми буквами начертано: "Viva la Muerte!" - "Да здравствует смерть!" Не "Viva Cristo Ray!" Но "Viva Muerte Ray! Vamos! Viva!"
Кэт оглянулась. Дон Рамон сверкал проницательными карими испанскими глазами, пряча под усами сардоническую улыбку. Кэт и он, европеец по сути своей, мгновенно поняли друг друга. Он размахивал рукой, произнося свое последнее "Ура!".
- Но, - сказала Кэт, - я не хочу говорить "Viva la Muerte!"
- Но когда ты настоящий мексиканец… - сказал он, поддразнивая ее.
- Никогда не смогу стать настоящей мексиканкой, - горячо возразила она, и он засмеялся.
- Боюсь, с этим "Viva la Muerte!" вы попали в точку, - сказала миссис Норрис. - Но идемте же пить чай! Прошу!
Она повела всех, похожая на конкистадора в своей маленькой черной шали и с седеющей головой, иногда оборачиваясь и глядя сквозь пенсне ацтекскими глазами, идут ли гости за ней.
- Мы идем, идем, - сказал по-испански дон Рамон, насмешливо успокаивая ее. Величественный в своем черном костюме, он шел за ней следом по узкой террасе, за ним Кэт с тоже облаченным в черный костюм миниатюрным, важно шагающим доном Сиприано, который как бы ненароком задержался, чтобы оказаться с ней рядом.
- Как мне обращаться к вам, генерал или дон Сиприано? - спросила она, обернувшись к нему.
Довольная улыбка на мгновенье осветила его лицо, хотя глаза, черные, проницательные, не улыбались.
- Как пожелаете, - ответил он. - Но знаете, в Мексике генералы не в чести. Не предпочесть ли нам дона Сиприано?
- Да, так мне больше нравится, - сказала она.
Ему это как будто было приятно.
Стол был круглый, на нем стояли сверкающие чайный сервиз и серебряный чайник, под которым горел огонек спиртовки, и в вазе розовые и белые олеандры. Чистенький юный лакей в белых перчатках внес чашки. Миссис Норрис разлила чай и по-хозяйски уверенно разрезала пироги.
Дон Рамон сел по правую руку от нее, судья - по левую. Кэт оказалась между судьей и мистером Генри. Все, кроме дона Рамона и судьи, были немного скованны. Миссис Норрис всегда смущала гостей своим несколько бесцеремонным обращением, словно они были ее пленниками, а она атаманом, их захватившим. Она наслаждалась взятой на себя ролью, восседая во главе стола, - властная королева-археологиня. Но ясно было, что дон Рамон, самый представительный из присутствовавших, любит ее в этой роли. Сиприано, с другой стороны, безмолвно подчинялся ей, прекрасно знакомый с чайным обрядом, и внешне держался совершенно непринужденно, хотя внутри оставался холоден и замкнут. Время от времени он поглядывал на Кэт.
Она была женщиной по-своему красивой и бесспорно эффектной. На следующей неделе ей исполнялось сорок. Бывая в разных обществах, она наблюдала за людьми, как другой листает страницы романа, с удовольствием, но без особого интереса. Она никогда не принадлежала ни к какому обществу: слишком ирландка, слишком умна.
- Но, конечно же, никто не живет без надежды на что-то, - шутливо говорила миссис Норрис дону Рамону. - Если только это надежда на что-то реальное, купить литр пульке, например.
- Ах, миссис Норрис! - ответил он своим негромким, но удивительно глубоким, как звучание виолончели, голосом: - Если бы высшее счастье заключалось в пульке!
- Тогда нам везет, потому что toston перенесет нас в рай, - сказала она.
- Это bon mot, Senora mia, - рассмеялся дон Рамон и отхлебнул из чашки.
- Отведайте вот эти мексиканские лепешки с кунжутом! - сказала миссис Норрис, обращаясь ко всем. - Их печет моя кухарка, и когда кто-нибудь хвалит их, это льстит ее национальным чувствам. Миссис Лесли, попробуйте.
- Непременно, - кивнула Кэт. - Надо ли говорить: "Сезам, откройся!"
- На ваше усмотрение, - ответила миссис Норрис.
- А вы, не желаете? - предложила Кэт, протягивая блюдо судье Берлапу.
- Не желаю, - рыкнул судья, отворачиваясь, словно его тошнило от мексиканской еды, и заставив Кэт сидеть с протянутым блюдом.
Миссис Норрис быстро, но с явной обидой забрала у нее блюдо, проговорив:
- Судья Берлап боится сезама, он предпочитает, чтобы пещера оставалась закрытой. - И спокойно передала блюдо Сиприано, который следил за выходкой старика черными, змеиными глазами.
- Видели вы статью Уиллиса Райса Хоупа в "Эксельсиоре"? - неожиданно прорычал судья, обращаясь к хозяйке.
- Да. И нашла ее очень разумной.
- Единственная разумная статья из всего, что было написано об этом аграрном законодательстве. Разумная! Надо думать. Ведь Райс Хоуп явился ко мне, и я подсказал ему кое-что. И его статья говорит обо всем, ни один важный вопрос не упущен.
- О да! - сказала миссис Норрис довольно холодно. - Если бы только слова могли изменить существующее положение, судья Берлап.
- Все зло от неверных слов! - прорычал судья. - Такие, как Гарфилд Спенс, приезжают сюда и говорят преступные вещи. Дело в том, что город наводнен социалистами и Sinverguenzas из Нью-Йорка.
Миссис Норрис поправила пенсне.
- К счастью, - сказала она, - до Тлаколулы они не добрались, так что нам и думать о них ни к чему. Миссис Генри, позвольте налить вам еще чашечку.
- Читаете по-испански? - спросил, как из пушки выпалил, судья Оуэна. Оуэн в своих больших очках в черепаховой оправе явно был для своего раздражительного соотечественника что красная тряпка для быка.
- Нет! - выпустил ответное ядро Оуэн.
Миссис Норрис снова поправила пенсне.
- Какое облегчение, слышать, что кто-то совершенный невежда в испанском и совершенно не стыдится этого, - сказала она. - Нас отец к двенадцати годам заставил выучить четыре языка, и мы по сию пору помним ту каторгу. До взрослых лет меня вынуждали быть синим чулком. Кстати! Как ваша нога, судья, трудно ходить? Слышали о беде с моей лодыжкой?
- Конечно, слышали! - вскричала миссис Берлап, как мореплаватель, увидевший наконец землю. - Я так старалась выкроить минутку и навестить вас, разузнать о вашем здоровье. Мы так переживали за вас.
- А что произошло? - поинтересовалась Кэт.
- Да я совершенно глупо поскользнулась на апельсиновой корке, будучи в городе - как раз на углу Сан Хуан де Латран и Мадеро. И грохнулась. Ну, конечно, поднявшись, я первым делом сбросила корку ногой в сточную канаву. И, вы не поверите, компания мекс… - она тут же поправилась: - парней, стоявших на углу, принялась хохотать, увидя, как я толкаю эту корку. Сочли, что это ужасно смешно.
- Ну, разумеется, захохотали, - сказал судья. - Они ведь поджидали очередную жертву.
- И никто не пришел вам на помощь? - спросила Кэт.
- О, нет! Если в этой стране с кем-то произойдет несчастный случай, вы никогда, никогда не должны пытаться помочь. Если только прикоснетесь к бедняге, вас могут арестовать как виновника происшествия.
- Таков закон! - сказал судья. - Если вы прикоснетесь до прибытия полиции, вас арестуют за соучастие. Лозунг таков: пусть жертва лежит и истекает кровью.
- Это правда? - спросила Кэт дона Рамона.
- Истинная правда, - ответил он. - Нельзя дотрагиваться до пострадавшего.
- Как отвратительно! - сказала Кэт.
- Отвратительно! - закричал судья. - В этой стране масса чего отвратительного, о чем вы узнаете, если побудете здесь подольше. Я едва не погиб из-за банановой шкурки; несколько дней лежал в затемненной комнате, находясь между жизнью и смертью, так и охромел на всю жизнь.
- Ужасно! - содрогнулась Кэт. - А что произошло, когда вы упали?
- Что произошло? Я просто сломал бедро.
Случай был действительно тяжелый и доставил судье большие страдания.
- Вряд ли стоит винить в этом Мексику, - сказал, втайне ликуя, Оуэн. - Я поскользнулся на банановой кожуре в Лондоне, на Лексингтон авеню; но, к счастью, отделался только синяком на мягком месте.
- Ударились не головой? - спросила миссис Генри.
- Нет, - засмеялся Оуэн. - Противоположным местом.
- Мы должны добавить банановую кожуру к перечню общественных угроз, - сказал юный Генри. - Я американец и готов в любой день превратиться в большевика, чтобы сберечь свои песо, так что мне можно повторить, что сказал мне вчера один человек. Он сказал: в сегодняшнем мире две болезни - большевизм и американизм; и худшая из них - американизм, потому что большевизм уничтожает только ваш дом, или бизнес, или разносит вам череп, американизм же губит вашу душу.
- Кто он, тот человек? - проворчал судья.
- Не помню, - насмешливо ответил Генри.
- Интересно, - медленно проговорила миссис Норрис, - что он имел в виду под американизмом.
- Он не объяснил, - сказал Генри. - Полагаю, культ доллара.
- Гм, - хмыкнула миссис Норрис. - По моим впечатлениям, культ доллара куда более силен в странах, не имеющих долларов, нежели в Соединенных Штатах.
У Кэт было такое чувство, будто все они прикованы к столу и не могут отлепиться от него, как от круглого магнита.
- Так где же ваш сад, миссис Норрис? - спросила она.
Все с облегчением двинулись гурьбой на террасу. Судья ковылял позади, и Кэт приотстала, чтобы составить ему компанию.
Они были на маленькой террасе.
- Не правда ли, какая странная вещь! - сказала Кэт, беря с парапета один из каменных ацтекских ножей. - Это какая-то разновидность нефрита?
- Нефрита! - проворчал судья. - Нефрит зеленый, а не черный. Это обсидиан.
- Бывает и черный нефрит, - возразила Кэт. - У меня есть маленькая черепашка из нефрита, китайская, так она черного цвета.
- Не может такого быть. Нефрит - ярко-зеленый.
- Но есть еще и белый нефрит. Я знаю, что есть.
Судья от ярости потерял дар речи, потом пришел в себя и рявкнул:
- Нефрит - ярко-зеленый.
Оуэн насторожил уши, как рысь.
- О чем спор?
- Я доказываю, - объяснила Кэт, - что нефрит бывает не только зеленого цвета!
- Что! - закричал Оуэн. - Не только! Да он какого только цвета не бывает - белый, розовый, лавандовый…
- И черный? - спросила Кэт.
- Черный? О да, сколько угодно. Вам надо взглянуть на мою коллекцию. Богатейшая палитра красок! Только зеленый! Ха-ха-ха! - делано засмеялся он.
Они подошли к ступенькам, ведущим вниз, старым каменным ступенькам, навощенным и натертым до черного блеска.
- Я буду держаться за вашу руку, - сказал судья молодому Генри. - На этой лестнице ничего не стоит шею свернуть.
Миссис Норрис промолчала. Только поправила пенсне на остром носу.
Внизу, под аркой, дон Рамон и генерал откланялись. Остальные побрели в сад.
Вечерело. Сказочный сад тянулся ввысь, занимая пространство от громадных темных деревьев до высокого, красноватого с желтым дома. Вы словно оказывались на дне сумеречного цветущего сада в Аиде. С кустов свисали алые гибискусы, высовывая колючие желтые языки. Розы роняли непахнущие лепестки на смутные и выглядевшие одинокими гвоздики, никнущие на своих слабых стеблях. На огромных густых кустах призраками звука таинственно белели колокольчики дурмана, большие и безмолвные. Их густое благоухание бесшумно стекало с деревьев и плыло над дорожками.
Миссис Берлап увязалась за Кэт и, повернув к ней глупое, детское личико с застывшей на нем любезной улыбкой, забрасывала ее вопросами.
- В каком отеле вы остановились?
Кэт назвала свой отель.
- Не знаю такого. Это где?
- На авенида дель Перу. Вы и не можете его знать, это маленький итальянский отель.
- Вы долго здесь пробудете?
- Еще не решили.
- Мистер Рис работает в газете?
- Нет, он поэт.
- И зарабатывает на жизнь стихами?
- Нет, даже не пытается.
Это было похоже на допрос, какому в секретных службах в этой столице подвергают подозрительных людей, в особенности, подозрительных иностранцев.
Миссис Норрис остановилась под аркой, увитой растениями с маленькими белыми цветками.
Уже сверкали светляки. Наступила ночь.
- До свидания, миссис Норрис! Не позавтракаете ли с нами как-нибудь? Я имею в виду, не обязательно у нас дома. Только дайте мне знать, и мы встретимся за ланчем в городе, в любом месте, где пожелаете.
- Благодарю за приглашение, моя дорогая! Благодарю сердечно! Я подумаю!
В этот момент миссис Норрис чем-то походила на королеву, каменную, ацтекскую королеву.
Наконец все попрощались с ней и высокие двери закрылись за ними.
- На чем вы приехали? - бесцеремонно справилась миссис Берлап.
- На старом фордовском такси, но где же оно? - сказала Кэт, вглядываясь во тьму. Машина должна была ждать под деревьями напротив. Но ее там не было.
- Непонятно, в чем дело! - сказал Оуэн и исчез в ночи.
- Вам куда? - спросила миссис Берлап.
- В Сокало, - ответила Кэт.
- Нам надо на трамвай, в другую сторону, - произнесло детское личико, увядшая женщина со Среднего Запада.
Судья, как кот по горячим кирпичам, проковылял по тротуару до угла. Через дорогу стояла группа местных парней в больших шляпах и белой миткалевой одежде, к тому же видно было, что они уже хлебнули пульке. Ближе, на этой стороне дороги, стояла другая группка - фабричные рабочие, одетые по-городскому.
- Вот и они, - сказал судья, с мстительной злобой размахивая своей палкой. - Там их две оравы.
- Что за оравы? - удивилась Кэт.
- Пеоны и obreros, все пьяные, там их полно. Полно! - И в приступе неодолимой, бессильной ненависти повернулся к ней спиной.
В этот момент они увидели огни трамвая, летевшего, как дракон, по темной дороге между высокой разделительной стеной и огромными деревьями.
- Вот и наш трамвай! - сказал судья и возбужденно заскреб палкой по тротуару.
- Вам в другую сторону, - дернулась поблекшая, с детским личиком женщина в треугольной атласной шляпке, тоже засуетившись, словно собираясь, как в воду, броситься с тротуара.