Глава 9
Наступила весна. Чудесная и обворожительная дагестанская весна! Всё вокруг пышно цвело и разливалось в воздухе ощущением чего-то очень хорошего. Люди, истосковавшиеся по солнцу, радовались и улыбались друг другу и весне, связывая с нею надежды на скорое окончание войны.
Быстро пролетела и студенческая сессия, последняя в их жизни. Экзамены, в том числе государственные, были, наконец, сданы, и вот они уже собрались в актовом зале, где в торжественной обстановке ректор института вручает им новенькие, ещё пахнущие типографской краской дипломы.
Тут сегодня находился весь цвет дагестанской медицины в лице всех тех, кто из года в год вводил студентов в тайны медицинской науки. И собравшиеся здесь профессора и выпускники нынче поглядывали друг на друга с размягчёнными лицами, стерев в памяти все те погрешности в виде неудов и незачётов, которые имели место быть за годы их учебного общения.
Малика, как лучшая студентка, была одной из первых, но, получая диплом из рук ректора, она увидела, как вдруг погасла доброжелательная улыбка на его лице и как, пробормотав скороговоркой "Поздравляю", он тут же отвернулся.
Причину она поняла совсем скоро, узнав, что в аспирантуре ей отказано. Официально причина не озвучивалась, но была вполне очевидна. Дочь врага народа. Для таких путь в науку закрыт.
– Вы направляетесь на работу в Ц-ский район, – сказала ей начальник отдела кадров, дородная женщина с рыжими, пышно вьющимися волосами.
– Ц-ский район? А где это? – растерялась Малика.
– В Дагестане, где же ещё!
– Но… почему в Ц-ский? Нельзя ли… хотя бы в Буйнакск?
– Нельзя! – сурово отрезала дама. – Это приказ министра, и его надо исполнять, а не обсуждать!
Подавленная девушка вышла из здания и медленно побрела через площадь, вскоре оказавшись на городском бульваре, живописной зелёной лентой рассекавшем улицу Сталина.
Ну почему жизнь так несправедлива к ней? Сначала забрала на долгие годы папу, потом любовь, и вот теперь… Ну как она поедет в этот незнакомый Ц-ский район, где вокруг ни единой родной души? Как будет она жить там, вдали от мамы и близких, от всего, что ей так привычно и дорого? Ну почему в жизни всё не так?!
Глава 10
Одноэтажное ветхое строение снаружи ничем не напоминало больницу. Унылые, давно не крашенные стены с облупившейся штукатуркой одним своим видом навевали тоску, а прогнившие полы лишь с натяжкой могли называться деревянными.
Палат было две, в каждой по шесть коек, застеленных мутно-серыми простынями, в свою очередь покрытыми неопределённого цвета одеялами. Больных в палатах не было.
– Это не всегда так. Как правило, они предпочитают оставаться дома, но если, к примеру, острый аппендицит или там инфекция какая типа дизентерии, то, конечно, только в условиях стационара, – сказал Малике главный врач больницы, мужчина лет двадцати восьми или около этого, в поношенном белом халате, из кармана которого торчал фонендоскоп.
Юсуп Магомедович, так звали главного врача, приехал сюда пять лет назад, также по распределению, и остался здесь, откладывая своё возвращение в город исключительно по причине неизбывного интереса к суровому горскому краю. Ему, выросшему на равнине сыну лакца-отца и русской матери, приглянулась простая и безыскусная сельская жизнь с её размеренными буднями и такими же простыми и размеренными человеческими отношениями. Выходец из городской среды, он страстно полюбил этих удивительных горцев, которые при всей своей отваге и мужестве напоминали ему детей, открытых, доверчивых, искренних и непосредственных или же, наоборот, упрямых, обидчивых и мстительных.
И местные жители полюбили своего "дохтура", спешившего к ним на помощь в любое время суток, чтобы облегчить их боль, наложить повязку, снять жар, вскрыть нарыв, вправить кость, да мало ли чего ещё. Он выучился у аварцев их языку и обычаям и приобщал их к европейской культуре, рассказывая об удивительных вещах, происходивших на белом свете. Он был для них больше, чем просто доктор, и они шли к нему со всеми теми проблемами, которые не могли донести до районного начальства, и он для каждого находил и время, и доброе слово.
Несколько раз в год он выбирался в город по делам или в отпуск, где обходил друзей и знакомых, а затем спешил обратно к своим горцам, нагруженный лекарствами и кучей книг, приобретённых у знакомого букиниста. Эти книги, заполнившие его комнату, были его единственными друзьями в долгие часы зимних аульских ночей. Он читал их и подолгу размышлял над особенно заинтересовавшими его местами, а бывало, и перечитывал их, взяв за привычку выписывать в блокнот отдельные цитаты. Постепенно он стал записывать и собственные заметки и наблюдения, и таким образом у него завёлся своего рода дневник, где отражались как его мысли, так и события, случавшиеся в его небогатой ими жизни. Сегодня в его дневнике появилась новая запись:
"Эта девочка, что прибыла к нам сюда, скорее всего, ненадолго, поражает своими огромными глазищами, в глубине которых можно увидеть грусть и даже печаль. Интересно, откуда могла взяться печаль у такого юного создания?
Наверняка, она тут не задержится…"
* * *
Малике всё никак не удавалось уснуть на новом месте. Хозяйка, представившаяся тётей Баху, приветливая женщина, на удивление светловолосая и голубоглазая, приняла её радушно, потчуя горячими настоями из горных трав и уверяя, что они предохраняют от всех бед и болезней, включая сглаз.
Когда-то давным-давно, ещё совсем юной девушкой, Баху привёз сюда её муж Арип. Скромный, работящий и старательный юноша, подрядившийся помогать её отцу на сезонных работах, так приглянулся старому Магомед-Расулу, что, несмотря на некоторое социальное неравенство и факт происхождения из чужого аула, тот отдал ему в жёны свою старшую дочку, оделив её щедрым приданым и поставив единственным условием, что будущие внуки будут воспитываться в уважении к родине их матери.
Арип не обманул ожиданий своего тестя и, возвратившись в родной аул, первым делом привёл в порядок старый покосившийся отцовский дом, а затем обзавёлся подсобным хозяйством, парой овец и коровой и взялся, наконец, за выращивание картофеля и моркови на скудной и каменистой почве гор. Баху во всём помогала мужу, и в семье их царили лад и покой, и сельчане приняли её, как свою, и вскоре она даже приобрела определённый вес среди аульских женщин, оценивших как её основательность во всём, так и факт, что она никогда и ни о ком не судачила.
Жизнь их была бы идиллической, будь у них дети. Но Арип, ждавший их от Баху долгие восемнадцать лет, так и не дождался потомства и, простудившись однажды, когда выкапывал под проливным дождём свою картошку, умер через две недели от воспаления лёгких, оставив Баху одиноко жить в их уютном доме.
Сельчане после смерти Арипа ещё больше зауважали его жену, которая наотрез отказалась уехать обратно в отцовское селение и достойно несла своё вдовство, ни разу не дав людям оснований для досужих толков.
* * *
Жизнь Малики с некоторых пор переменилась так резко, что она и сама не успела осознать, как же всё быстро произошло. Позади были дом, родные, учёба, экзамены, перед глазами стояло расстроенное мамино лицо, и всё сейчас казалось далёким, как сон, а реальностью был этот горный край, где скалы наступали друг на друга и, казалось, вот-вот сомкнут вокруг тебя свои мощные объятия.
После городской жизни Малике нелегко было привыкнуть к сдержанному и аскетичному быту горцев. Люди жили бедно, и те скудные урожаи, что с огромным трудом выбивались из скупой почвы гор, конечно же, не могли насытить оголодавший народ.
Самым первым пациентом девушки был четырёхлетний Умар. Малыш задыхался и метался в бреду, лепеча непонятные ей слова на родном языке, и растерянная Малика, дрожащими руками сделав ему укол, принялась растирать его худенькое тельце захваченным с собой спиртовым раствором. Она ни на шаг не отходила от ребёнка, чья мать смотрела сейчас на неё испуганными глазами, в которых явственно проглядывалась надежда, и девушка волновалась так, словно сдавала очередной и очень трудный экзамен, только на этот раз он был гораздо серьёзнее всех предыдущих, поскольку здесь перед нею были не конспекты и билеты, а живой человечек, которого она обязана была спасти.
Когда, наконец, жар отступил, Малика обрадовалась так, словно ей подарили целый мир, и, глядя на успокоившееся лицо спящего малыша, внезапно подумала, что уже ради одного этого стоило сюда приехать.
– Спасибо, милая! – Благодарно улыбаясь сквозь слёзы, мать Умара принялась совать ей в руки кулёк из грубой жёлтой бумаги, но Малика лишь счастливо засмеялась и поспешила покинуть дом, наказав женщине давать ребёнку лекарство в строго отведённое для этого время.
Чем дальше шло время и чем больше детей ей удавалось вылечить, тем большим смыслом наполнялась её жизнь, и она с благодарностью вспоминала Исаака Израилевича, старого буйнакского врача, направившего её на эту благородную стезю.
– Похоже, вам здесь стало даже нравиться! – заметил Юсуп Магомедович, когда они, закончив приём хворавших сельчан, беседовали о том о сём, сидя во врачебном кабинете – небольшой комнатке с покосившейся оконной рамой и дверью, то и дело жалобно скрипевшей ржавыми петлями.
– Честно признаться, да! – ответила Малика. – Я чувствую себя здесь нужной людям, и мне нравится, что я хоть чем-то помогаю им… приношу какую-то пользу!
– Не какую-то, а очень даже большую! – мягко поправил Юсуп Магомедович, глядя на девушку и с удовольствием подмечая появившийся в её глазах оживлённый блеск. – И люди здешние вас уважают, признали вас своей, что тоже немаловажно!
– Да! – произнесла задумчиво Малика. – Никогда не думала, что сумею здесь жить… Так страшно было, когда ехала сюда, просто ужас! А теперь даже смешно вспоминать о своих страхах! … Только вот по маме сильно скучаю! – с грустью добавила девушка, и глаза её увлажнились. – Мы никогда не расставались так надолго!
– Ну, ничего! – ободряюще сказал главврач. – Время летит быстро, получите отпуск и сразу же поедете домой, к вашей маме!
Ей действительно удалось выбраться в Буйнакск на целых три недели, и первое время она, как маленькая девочка, ни на шаг не отходила от матери, счастливая уже тем, что снова видит её.
Вечерами за большим обеденным столом она подробно рассказывала домочадцам об ауле и его жителях, и те живо представляли себе, как кричат ребятишки вслед их Малике: "Салам алейкум, тётя доктор!", как заботится о ней добрая тётушка Баху, благодаря которой девушке удалось вполне неплохо освоить аварский язык, как едет по аулу на своём тощем ишаке старый Залимхан, погоняя его хворостиной и обращаясь к нему не иначе как "гаспадин харощий"…
Дома её ждала и хорошая новость. Ансара перевели на вольное поселение, и, хотя он по-прежнему был лишён права переписки, всё же ему удалось передать домой письмо, где он писал, что жив и здоров и что сильно скучает по родине и по дому.
"Люди здесь отзывчивые, готовы поделиться последним, совсем, как у нас…
…Как вы живёте, мои дорогие, я надеюсь, ни в чём не нуждаетесь? Вот уже семь лет, как я живу в разлуке с вами, и теперь даже не представляю, как выглядит мой сын и как, наверное, подросла Малика… Надеюсь, время пролетит быстро, и я вернусь домой раньше, чем она успеет выйти замуж!.."
Читая и перечитывая письмо, Малика слышала голос отца, негромкий и чуть гортанный, и ей даже показалось, что от письма исходит такой знакомый с детства запах отцовского табака. Она переписала письмо, чтобы потом перечитывать его в ауле.
Обратно девушка уезжала, нагруженная всякой снедью и везя в подарок для тётушки Баху красивую, вышитую золотом чёрную шаль от Айши.
Старый доктор Исаак Израилевич сделал ей роскошный подарок в виде нескольких медицинских книг дореволюционного издания, и она уже представляла себе, как станет их изучать, а потом и обсуждать с Юсупом Магомедовичем.
* * *
Из дневника Юсупа:
"Вот уже неделя, как уехала М., и я вдруг поймал себя на мысли, что мне её не хватает здесь, и я с нетерпением подростка ожидаю её приезда. Я думаю об этой зеленоглазой девочке гораздо больше, чем должен был бы думать о коллеге.
Есть в ней какая-то тайна, оттого, вероятно, и глаза грустные.
Всё-таки хотелось бы узнать её получше, чем живёт, о чём думает…
Кстати, только сейчас пришло в голову, что впервые в жизни меня интересует то, о чём думает в общем-то посторонняя для меня девушка. А где, в принципе, кончается "посторонняя" и начинается "не посторонняя"? Посторонний человек – это чужой человек, а назвать М. чужой я не могу, потому что… потому что не могу, и всё…"
Глава 11
– Ну, вот вы и вернулись!
Явно обрадованный, главный врач поднялся навстречу Малике и, обхватив обеими руками её руку, долго не хотел выпускать, а потом, смутившись, повернулся и пошёл на место.
И девушке было приятно снова видеть его. За то время, что она была здесь, Малика привыкла к тому, что он всегда рядом, и сейчас она вдруг поняла, что ей не хватало их долгих и неспешных бесед обо всём на свете. За исключением личного.
Интеллигентный и эрудированный, Юсуп Магомедович был как лучик света среди малообразованных и озабоченных проблемами быта сельчан. Казалось, он знает про всё на свете и способен на любой вопрос дать исчерпывающий ответ. Он был надёжным, чем напоминал ей отца.
О любви она не думала. Раны, нанесённые Маратом, так и не зажили, и девушка, как могла, прогоняла мысли о нём, но воспоминания о чудесной студенческой поре не забывались, и все они, увы, были связаны с Маратом.
Изредка местный почтальон Ильяс приносил ей письма от подруг. Шурочка работала в Дербенте и сообщала, что скоро выйдет замуж за молодого агронома Амира, интеллигентного и совсем не дикого горца, с которым она познакомилась в автобусе на пути следования к месту своего назначения. Лариса же по окончании института уехала в Москву, в ординатуру, и, когда через год ей предложили отправиться в командировку в Монголию, где вовсю свирепствовал сифилис, она подумала и согласилась и теперь писала Малике, что встретила в Монголии чудесного парня Жору из Одессы, работающего здесь инженером, и они собираются пожениться, даже несмотря на то, что она, Лариса, старше жениха аж на целых семь лет. В Монголии они долго не задержатся и вернутся в Союз, как только завершится их командировка, ну, а жить решили в Москве.
Малике казалось, что эти письма приходят к ней из какого-то другого мира, где люди общаются между собой, посещают кинотеатры, слушают пластинки с записями любимых песен и шумно радуются победе над Германией.
Здесь всё было по-другому. Люди были сдержанны, аскетичны, и им было не до песен, а волновали их в основном события местного значения и масштаба.
Порой девушку душила обида, что вместо аспирантуры её отправили сюда, в эту глухомань, и обида эта усугублялась тем, что причиной тому была ссылка Ансара. Она думала о том, что вот сейчас сидела бы в библиотеке, изучала труды учёных-медиков и кропотливо и настойчиво искала бы собственную в медицинской науке стезю, а вместо этого ходит из дома в дом по узким ухабистым улочкам, а то и ездит верхом на лошади в отдалённые аулы, где при свете дореволюционной лучины или в лучшем случае керосиновой лампы осматривает очередного больного, взволнованно напрягая память и вспоминая, что говорили по этому поводу институтские учебники и профессора.
Но потом ей вспоминалось вдруг лицо маленького Умара, забывшегося в спокойном и мирном сне после того, как лихорадка отступила, и лицо его матери с выражением великого облегчения и благодарности, и ей становилось совестно за свою такую обиду, и она мысленно просила прощения, сама не зная, у кого.
Время шло, и вскоре у Малики завёлся ухажёр. Мухтар, сын Шарапутдина, самого зажиточного из сельчан, слыл в округе баловником и бузотёром. Малика его внимание всерьёз не принимала, но Мухтар был настойчив и, поджидая её тут и там, старался всё время находиться в поле её зрения.
Первой заметила это тётушка Баху.
– И чего этот бездельник постоянно крутится возле нашего дома?
– Не знаю, тётя Баху, – ответила Малика, не придавая вопросу ровно никакого значения.
– А вот я сейчас и выясню! – грозно сказала Баху и, с шумом распахнув дверь, закричала с порога:
– Ты чего хочешь, а? Чего тебе надо? Говори, не то пойду прямо к твоим родителям!
– Чего кричишь, тётя Баху, я же не глухой! Просто хочу поговорить с докторшей!