37
Министра иностранных дел Бессонова доставили в гнездо заговорщиков, словно арестованного, – в сопровождении, и прямо с аэродрома. Изжеванные, уже слегка потертые джинсы, пахнущая сосной спортивная куртка и адидасовские кроссовки, еще облепленные комками глины и хвои…
Его "изловили" в лесу, неподалеку от белорусского правительственного Дома отдыха, где он пытался собирать то ли грибы, то ли какие-то ягоды, пребывая – если только не притворялся – в святом неведении относительно того, что именно замышляется в Москве. Вдаваться в какие-либо объяснения прямо посреди леса парни из ведомства Корягина не стали. Наоборот, им приятно было сознавать, что грозный, известный всему миру министр следует за ними, как приказано, "на дрожащих и полусогнутых". "А что, – сладострастно размышляли они, – теперь так многие ходить будут. Наконец-то снова научим дерьмократов, как надо Родину любить!"
– Что произошло, товарищи? – именно так, на "дрожащих и полусогнутых", и вошел Бессонов в огромный кабинет премьер-министра. Единственный из министров, которого, по давней традиции и партийному статусу, вызывать к себе на ковер премьер обычно не решался. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Довольствовался осознанием того, что, если "иностранщик" хоть в чем-то отойдет от линии партии и морального облика, – партийные боссы тут же отыгрываются на нем по всем канонам власти.
– После всего, он еще и спрашивает?! – изумился генерал Банников.
– Счастливый человек, – так же искренне позавидовал ему Вальяжнин, – столько времени пребывать в святом неведении!
– Нет, в самом деле. К сожалению, товарищи из органов так и не посвятили меня в смысл происходящего. – Почему меня… вдруг вот так вот?..
Лукашов по-житейски развел руками и со скорбной миной на лице сообщил, что произошло нечто совершенно непредвиденное – неожиданно заболел Президент. Казалось бы, в Крыму, под августовским солнцем – и на тебе!
– Что, серьезно… заболел? – огорченно поинтересовался Бессонов, почувствовав на зубах вареничный привкус ягод, которые совсем недавно безмятежно собирал вместе с женой и дочуркой.
– Очень серьезно, – уверил его Кремлевский Лука, и вновь скорбная мина сочувствия на добродушном, по-крестьянски морщинистом лице Председателя Верховного Совета говорит министру значительно больше, нежели могут сказать слова. Просто-таки вопия, эта "мина" призывала к сочувствию и философскому осознанию того, что в конечном итоге жизнь есть жизнь и никто не вечен.
– Что поделаешь, – и впрямь ударяется в философию министр, – все мы вот так: кто в стенах Кремля, кто по грибным полям Белоруссии, ходим под Богом… то есть хотел сказать – под марксистско-ленинской необратимостью.
Корягин и Лукашов обмениваются многозначительными взглядами. "Слушай, объясни-ка ты ему, – мысленно просит Председатель Верховного Совета. – Не объяснять же ему всем миром!"
Оба они поднимаются и кивками голов приглашают Бессонова пройтись с ними. Но в конечном итоге Лукашов все же остался, а вышел только Корягин: тет-а-тет проще.
Они уединяются в соседнем кабинете, где шеф Госбезопасности уже мог говорить с подопечным своего ведомства, не очень-то церемонясь с излишними объяснениями. И суть беседы была проста. Русаков болен, инфаркт. Состояние здоровья критическое. А вместе с тем распоясавшиеся элементы, русские националы, украинские "самостийныки", мусульманские радикалы Кавказа и Поволжья…
Министр иностранных дел вроде бы все понимал и со всем соглашался. Единственное, чего он никак не в состоянии был уразуметь, так это – чего от него, собственно, хотят.
А хотели от него всего лишь подписи. Что он согласен стать членом Госкомитета по чрезвычайному положению, а, следовательно, войти в высший эшелон руководства страны. Прочтя постановление и список членов комитета, министр иностранных дел, как истинный дипломат, попытался сохранить невозмутимость. Однако на самом деле он окончательно все понял и сразу же пожалел, что инфаркт почему-то случился со счастливчиком Русаковым, а не с ним; что он так и не сумел окончательно затеряться в белорусских лесах.
– Но ведь есть же Верховный Совет, Политбюро, Совет Министров, вице-президент… Существуют некие общепризнанные, законные органы власти… Международное сообщество, наконец…
– Хорошо держишься; не каждому удается, – мрачновато констатировал Корягин, заставив министра содрогнуться. Кому не известна была сия "крылатая" фраза шефа КГБ?! – Так, подписываешь? – даже не стал утруждать себя обращением на "вы" и прочими тонкостями этикета. В конце концов кто кому обязан? "Иностранщик" что, действительно возомнил, что и у себя в стране он – столь же уважаемый министр иностранных дел, ведущий дипломат Европы, как и за рубежом; что и от него что-то там, в мире, зависит?!
– Боюсь, что это будет "не так" воспринято, – отстучал Бессонов зубами, словно его голышом выставили на мороз. – В отличие от прочих членов Госкомитета мне придется иметь дело со всей международной общественностью, да к тому же – решать внешнеполитические вопросы.
– Так ты что, против, что ли? Если действительно против, то… хорошо дер-жишь-ся, не каждому удается.
– Не то, чтобы… Но просил бы вычеркнуть мою фамилию. Поймите, это в наших общих интересах.
Шеф Госбезопасности понимал, что, по логике вещей, министр иностранных дел прав. Нехр… ему, руководителю внешнеполитического ведомства, делать в этом комитете! Но ведь какого-то же дьявола они, эти недострелянные активисты ордена "спасителей Отечества", ввели его туда! О чем-то же они думали!
Корягин вновь, в который уже раз, пробежал глазами список членов "чрезвычайки" и ужаснулся: кого только они не напихали сюда: Староверов, Тендряков, Вальяжнин… Кто они такие?! Министры иностранных дел всего мира на ушах стоять будут, выясняя, откуда взялись эти "спасители Отечества". А тут все-таки знакомое имя – министр иностранных дел, член Политбюро.
Шеф госбезопасности взглянул на побледневшее лицо министра, который прекрасно понимал, что отныне он уже не только не министр, но и вообще никто, – словно сверял его внешность с фотографией на списке заговорщиков.
– Так что, решился? – сурово поинтересовался он.
– Считаю, что было бы неуместно министру иностранных дел входить в этот самопровозглашенный Госкомитет по чрезвычайному положению. Политически недальновидно это было бы. В связи с этим шагом, за рубежом нас попросту не поймут.
– Хорошо держишься, – нервно повел головой шеф госбезопасности. – Будет замечено. Нет, правда, будет… замечено.
Держа список "чрезвычайщиков" на весу, напротив себя, Корягин вычеркнул его фамилию так, словно провел стволом вырывающегося из рук "товарища Калашникова".
– Уговорил: свободен, – объявил он, улыбнувшись мягкой улыбкой палача. – Но учти: игра пошла по-крупному, поэтому за тобой – информация для иностранных агентств, поддержка гэкачепистов со стороны наших посольств за рубежом, и все такое прочее.
– Конечно, конечно, о чем речь?! – поспешно выбрасывает вперед свои дрожащие руки Бессонов, словно подставляет под наручники. – Тут уж вопрос партийной дисциплины. Как Политбюро прикажет…
– Считай, что оно уже приказало, устами все того же "передового отряда партии", – поморщился шеф службы безопасности. – Но тут же улыбнулся и прощально похлопал министра по плечу. – Временами хорошо держишься. Не каждому удается. Ты же знаешь, как в таких случаях водится: под протокол – и в расход!
38
Вернувшись после тренировки, Курбанов несколько раз прошелся по дорожке подводного бассейна и только тогда решил подняться "в апартаменты". Вытирался он наспех и небрежно, вода все еще скапывала с коротко стриженной, густой шевелюры и на груди и плечах проступала сквозь тенниску.
Напряжение, угнетавшее его в первые сутки пребывания на "вилле", теперь окончательно развеялось. Сейчас майор вел себя, как человек, сумевший неожиданно быстро привыкнуть к свалившейся на него роскоши. Стиль жизни, который, не по своей воле, он сейчас исповедовал – "блаженствующий аристократ на "Лазурном берегу" – уже и в самом деле становился… его стилем жизни.
Курбанов снова начал чувствовать себя офицером спецназа, с часу на час ожидающим, что последует приказ на задание. Однако теперь уже все эти "лазурные" грезы, как и само перемещение в интернациональный рай, не казались ему ни армейским подвохом, ни списанием "вчистую" из спецназа.
Правда, иногда майору чудилось, что с ним поступают, как с обреченным, которому перед казнью позволяют несколько дней пожить в свое удовольствие, чтобы восхождение на помост, к палачу, казалось еще более жутким и несправедливым; чтобы острее осознавал, с какой жизнью приходится расставаться! Если это так, то "пытка" бездельем и роскошью слишком затянулась.
"Развращенный аристократической роскошью и патрицианским бездельем, он умер, окруженный рыдающими рабынями", – так будет начертано на твоем величественном надгробии", – напророчествовал себе Курбанов, опять оказавшись в понравившейся ему гостиной своего обиталища. И вдруг насторожился. Какой-то посторонний звук. На "вилле" он явно был не один.
Прислушавшись, Виктор понял, что это доносящийся из ванной шум водной струи. Решив, что, уходя на базу, он забыл закрыть кран, Курбанов рванул дверь и буквально остолбенел: перед ним стояла нагая женщина. Никак не отреагировав на его появлением, она блаженствовала, томно запрокинув голову и подставив лицо под струю. Руки ее в это время плавно вращались вокруг смугловатых, вызывающе вздернутых, похожих на две перезревшие самаркандские дыньки, грудяшек.
– Прошу прощения, мэм, – пробормотал Курбанов, стремясь как можно скорее закрыть перед собой дверь.
– Не убегайте, майор. Все не так безнадежно, как вам кажется. – Сначала он сообразил, что голос-то принадлежит не Лилиан, и лишь затем воочию убедился, что перед ним действительно стоит не Латышский Стрелок.
– Простите… Не знал, что вы здесь, – после того, как женщина насмешливо упредила его: "не убегайте", он уже не мог закрыть за собой дверь, не доведя эту "сцену у душа" до какого-то логического конца.
– Перестаньте блеять, Курбанов, – мягко улыбнулась женщина. – Меня зовут Викторией.
– Меня же, по странной случайности, Виктором, – поспешил отрекомендоваться майор, не сообразив, что женщина, назвавшая фамилию и звание, очевидно, должна была запомнить и его имя.
– Знаю, майор-тезка, знаю.
Исключительно из вежливости Курбанов старался не смотреть на ее оголенные бедра, хотя уберечься от такого соблазна было невозможно. Фигура явно не вписывалась в модные стандарты еврокрасавиц – с их комариными талиями и бедрышками в виде несформировавшихся луковиц. Перед ним стояла по-настоящему крепкая и красивая женщина: с мощными, как у пловцов, плечами; широким торсом, тугими, точеными бедрами и упругим, без намека на излишество веса, животом. И все это представало перед Курбановым в шоколадном южнокрымском загаре.
– Позвольте… так это, очевидно, вы?!
– Как же туго вы соображаете, майор-тезка! – улыбнулась Виктория, правильно расшифровав его несформулированную догадку.
– Значит, это мы с вами там, в автобусе?..
– Наконец-то на вас снизошло озарение, майор.
Все еще призывно улыбаясь, она ступила к Курбанову и, обхватив одной рукой за талию, увлекла к себе, а второй потянулась к выключателю по ту сторону. Уже оказавшись под струей теплой, почти горячей воды, Виктор попытался стащить с себя тенниску, но Виктория мягко отвела его руки и сама принялась за раздевание.
– Тогда, в автобусе, ты, конечно, догадался, что я тоже направляюсь сюда, – легко и просто перешла женщина на "ты".
– Скорее предположил.
Даже пребывание под душем не избавило тело женщины от впитавшихся в него за последнее десятилетие запахов тонких французских духов, ароматного мыла, дезодорантов и еще чего-то захватывающего, что, очевидно, способно было источать тело только этой – и никакой другой в мире – женщины.
– Поэтому так упорно допытывался у Лилиан, кто ее шеф; метался по территории "Лазурного берега" и даже, сдуру, прорывался в местную столовую…
– Я действительно искал вас.
– "Тебя".
– Тебя… искал, маз-зурка при свечах.
– Все это уже расшифровано, – расправлялась Виктория с его брюками. – Особенно, что касается "мазурки при свечах".
– Но, по правде говоря, даже в ангельском бреду не мог бы предположить, что встреча наша будет именно такой.
– Ты еще не знаешь, майор-тезка, какой именно она будет, – безмятежно заверила его Виктория, силясь, вслед за тенниской, стащить и его спортивные брюки.
Курбанов безуспешно пытался помочь ей, и с минуту – мокрые, разгоряченные – они барахтались в его одеждах, а когда в конце концов освободились от них, Виктор присел и, прислонив Викторию к влажной стенке душевой, принялся покрывать поцелуями ту часть тела, которая казалась ему сейчас наиболее вожделенной.
Сдерживая стон, женщина конвульсивно прореживала пальцами его волосы, буквально взрывала их, при этом одна нога вновь и вновь оказывалась у него на плече, судорожно сжимаясь в захвате где-то на его затылке. А когда он слегка утолил свою страсть, опустилась на колени женщина…
Так, сменяя друг друга, они предавались своему сексуальному безумию безумно долго и столь же безумно страстно.
– Так ты действительно не прикасался к Лилиан? – неожиданно грозно спросила Виктория, когда, шлепая мокрыми босыми ногами по паркету, Курбанов уносил ее, такую же мокрую, в спальню.
– Боже упаси, – отозвался майор, со страхом подумав о том, как бы Виктория отреагировала, если бы оказалось, что он все же добился благосклонности латышки.
– Правда, не прикасался?
– Как на исповеди, маз-зурка при свечах.
– Мне почему-то так и показалось, – облегченно вздохнула гостья.
– А если бы?..
– Замолчи, смертный! – шутливо зажала ему рот женщина. – Ты даже не представляешь себе, какие муки ада тебе пришлось бы испытать, познавая мой праведный, неукротимый гнев.
"Вот так иногда поражение мужчины на одном "женском фронте" превращается в победу – на другом", – мысленно подвел первые морально-этические итоги этой встречи Курбанов.
Простыни сразу же стали таким мокрыми от тел, словно их обоих только что извлекли из стиральной машины; однако, предаваясь любви, Виктор и Виктория попросту не замечали этого.
– Значит, это ты предупредила Лилиан, чтобы она ни в коем случае?..
– Вот ты и выдал себя, что у вас так ничего и не произошло!
– Не выдал, а, считай, констатировал факт.
– Предупредила – не то слово. Я поставила ее перед выбором. Но не подумай, что дело в ревности, – шептала ему на ушко, сдавливая в отчаянных объятиях.
– В чем же тогда?
– В замысле.
– В чем-чем?! – не понял он.
– В глубинном за-мыс-ле…
Курбанов попытался опуститься пониже, чтобы вновь покрыть поцелуями ее живот и то, что в одной из прочитанных им восточных "любовных" книг названо было "лепестками жизни", но Виктория придержала его, и сама скользнула под пресс его мощного, тренированного тела.
– И что же это за "глубинный замысел"? – поинтересовался майор, едва только сумел прийти в себя.
– Коварный, как и все женские. Лилиан должна была подготовить тебя к нашей встрече. Она должна была довести тебя до белого каления, до сексуального бешенства, до полного полового варварства.
– В коем я сейчас и пребываю, – признал Курбанов.
– Ну, может быть, это еще не совсем то, на что я рассчитывала… – иронично усомнилась Виктория.
– Как, и это еще "не то"?! – оскорблено изумился майор, впиваясь губами и пальцами почти в каждую пядь ее тела.
– Мне-то казалось, что ты попросту растерзаешь меня еще там, в душевой, – задыхаясь от поцелуев, объяснила Виктория. – Во всяком случае, именно так все и должно было произойти.
– В таком случае – немедленно в душевую!
– Поздно. "Система Станиславского" здесь не срабатывает. Мне нужна была "натура". И потом, потерян фактор новизны и внезапности. Но, если всерьез, я и в самом деле запретила Лилиан подпускать тебя ближе, чем на два метра. Расстроен?
– Теперь уже нет.
– "Теперь уже"? Вот в этом ты весь, спецназовский ловелас.
– В спецназе так не считали. Кстати, можешь объявить Лилиан благодарность за образцовое выполнение задания.
– Не оправдывайся. Ты и в самом деле "уже не расстроен"?
– Уже нет.
– Врешь. От такой женщины, как Лилиан Валмиерис, отказаться трудно. Видя такого секс-викинга в юбке, долго не помонашествуешь. Даже женщинам – и то трудно устоять перед ней.
– В каком смысле?
– В прямом, постельном.
– Ну да?!
– Во всяком случае, некоторые из местных фурий уже успели оказаться в ее постели, хотя лесбиянками себя никогда не считали. Как и она – тоже не причисляет себя…
– Исходя из западноевропейских и американских стандартов, лесбиянками следует считать не тех женщин, которые занимаются сексом с женщинами, а тех, у которых отвращение к сексу с мужчинами. То же самое относится и к гомосексуалистам-мужчинам.