Впрочем, накалять страсти тоже нельзя. Найдутся горячие головы, пойдут митинги. Нет, его тактика будет однозначной: мы – суверенная республика. Украинцы мирно трудятся на своих рабочих местах, жизнь идет в обычном ритме. И то, что происходит в Москве, на суверенную украинскую державу не распространяется.
Ярчук понимал, что национал-демократы этого призыва к спокойствию никогда ему не простят. По их понятиям, он должен был бы сразу же решительно осудить гэкапутчистов и призвать народ к неподчинению его решениям, нацелить всех патриотов на защиту независимого Украинского государства. Но какое ж оно независимое, если вся армия и все силовые структуры в нем все еще подчинены Москве?
Совершенно очевидно, что больше всего генералы опасаются Западной Украины. Наверное, понимают, что при первых же попытках развернуть аресты, "гэкачепистов" начали бы истреблять там, как бешеных собак. И вообще долго в Украине они бы в любом случае не господствовали. Но пролилась бы кровь.
"…Незамедлительно расформировать структуры власти и управления, – вновь обратился он к другому документу, "Постановлению № 1 Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР", – военизированные формирования, действующие вопреки Конституции СССР и законам СССР… Приостановить деятельность политических партий, общественных организаций и массовых движений, препятствующих нормализации обстановки".
"Ну, незаконных военных формирований у нас пока что, слава богу, нет, – заметил про себя Предверхсовета Украины. – Пока что… А вот то, что вы решили приостановить действие партий и массовых организаций… Это в Украине уже "проходили", причем не раз. Это грабли, на которые предшественники ваши, братцы, наступали очень опрометчиво".
"…Проведение митингов, уличных шествий, демонстраций, а также забастовок не допускается, – прочел он – В необходимых случаях вводить комендантский час, патрулирование территории, осуществлять досмотр, принимать меры по усилению пограничного и таможенного режима".
– Хорошо бы усилить этот режим и на границе Украины с Россией… – с мрачной иронией заметил Ярчук, причем произнес это вслух. А, наткнувшись на следующий абзац постановления гэкапутчистов, гомерически рассмеялся: "Установить контроль, – написано было там, – над средствами массовой информации, возложив его осуществление на специально создаваемый орган при ГКЧП СССР".
Ярчук отчетливо представил себе, какую реакцию вызовет эта методика контроля над прессой во властных структурах и особенно в прессе западных стран. И вряд ли найдется после этого хоть одно правительство, которое решится признать гэкапутчистский режим, не рискуя тотчас же быть отправленным в отставку.
– Президент Союза не отвечает. Точнее, с ним нет связи, – доложил через несколько минут референт.
– Было бы странно, если бы он отвечал. Впрочем, может, это и к лучшему, что не отвечает. Чем дольше он будет молчать и оставаться недоступным, тем страстнее будет желание народа игнорировать решения гэкапутчистов, пока им не представят пред ясны очи самого… царя-батюшку. Потому что, невидимый и замалчиваемый, он превращается в мученика. А мучеников у нас уважают. Даже тех, кто сам себя в одного из таких мучеников превращает.
– Попытаться еще раз? – мало что понял из его монолога, или же сделал вид, что не понимает, референт.
– Зачем? Припечет, сам позвонит.
– Может, он действительно отрезан от мира, отключены все средства связи?
– Вы так предполагаете? – взглянул на него поверх очков Ярчук.
– Иного объяснения не существует.
– Существует, причем множество.
– И все же связь – это связь. Никому и в голову не могло прийти, что Президента можно лишить правительственной линии связи, которая действует при любых условиях, – возмутился референт.
– А, с другой стороны, чего он стоит как Президент сверхдержавы, если связь с ним можно прервать, отключив два городских телефона в его спальне?
Референт, из кадровых кагэбистов, вежливо склонил голову и, сделав вид, что ничего этого не слышал, тоном истинного служаки произнес:
– Хорошо, Леонид Михайлович, со временем я еще раз попытаюсь связаться с резиденцией Президента в Крыму.
25
Уже сообщив Ярчуку, что на телестудии его ждут и машина готова, шеф пресс-службы тут же положил перед Ярчуком листик с несколькими абзацами тезисов выступления, которые сводились к констатации фактов: тогда-то создан ГКЧП, в него вошли такие-то люди, принято такое-то постановление. А также к выводу – в суверенной Украине чрезвычайное положение не вводится!
Пробежав его взглядом, Ярчук уже поднялся было, чтобы идти, но потом вдруг вновь опустился в кресло и достал из папочки отливающий синевой лист финской, почти гербовой, бумаги. Немного подумав, он написал:
"Секретарю партийной организации аппарата Верховного Совета УССР. Ярчука Леонида Михайловича. Заявление.
В связи с тем, что ситуация в стране обострилась, идет внутрипартийная борьба и создан не предусмотренный Конституцией ГКЧП, притом что центральные органы партии не высказывают своей позиции относительно его создания и деятельности, считаю невозможным для себя дальнейшее пребывание в рядах КПСС.
Считаю также, что в этот тяжелый для страны час, ЦК КПСС оказался не на высоте положения, он, по существу, предал демократию и должен нести за это ответственность".
С минуту Ярчук сидел с ручкой, занесенной над бумагой, словно самурай, который все никак не может решиться на ритуальное харакири. То, что он должен будет написать в следующую минуту, раз и навсегда отрезало ему путь к отступлению. Он, старый партийный функционер, еще недавно – главный идеолог Украины, должен был сейчас порвать с партией, порвать с коммунистической идеологией, раз и навсегда оказаться вне партийной номенклатуры, благодаря которой, он, простой сельский парень, совершил это головокружительное восхождение: от сельского пастушка – до секретаря ЦК и, наконец, до председателя парламента…
Так, может, все-таки не стоит писать это заявление? Во всяком случае, не стоит с ним торопиться?
"Да теперь это уже не "торопиться", – мрачно парировал самому себе. – Это уже вдогонку. После беседы с генералом Банниковым, для армейского генералитета, для госбезопасности и членов гэкачепе ты уже чужак. Поэтому, если они победят, тебя арестуют среди первых, вместе с националистами. Если же победят демократы, они никогда не простят твоего примиренческого отношения к ГКЧП и никогда не забудут, что в свое время ты, именно ты, был "коммунистическим Геббельсом Украины", как тебя уже не раз называли и левые, и правые. Поэтому заявление о выходе из партии, датированное 19 августа, в первый день путча… Это будет лихо. Таким не каждый "руховец" похвастается, не говоря уже о партноменклатуре".
И все же, еще несколько мгновений поколебавшись, он так и не решился прямо, без каких-либо обиняков, написать, что выходит из партии. И под пером его родилась формула, достойная "Первого Лиса" и "Самого Хитрого Партхохла Украины", как его успели назвать в одной из правых газет России: "Написать это заявление меня принудили не собственные убеждения, – старательно, почти каллиграфически выводил он, чувствуя, как нервно и предательски подергивается рука, – а резкое падение авторитета партии и невозможность сделать что-либо такое, чтобы преодолеть консервативные силы в руководстве партии".
Конечно же он понимал, что это заявление обязательно где-нибудь опубликуют. И что у всякого, кто его прочтет, – независимо от взглядов, партийной принадлежности и идеологической ориентации, – появится ухмылка. Да Ярчук и сам, перечитав свое отречение, ухмыльнулся. Зато появлялся мощный аргумент в полемике с теми, кто попытается обвинить его в предательстве, отступничестве и приспособленчестве.
Он ведь как бы и не отрекся от коммунистических идей, он ведь вышел из партии не "по каким-то там антипартийным убеждениям", а только потому, что, по убеждениям своим оставаясь коммунистом, вдруг осознал, что не способен бороться с консервативным ядром партии, с партийными бонзами. А не это ли делает честь всякому коммунисту, верящему в перестройку партии и государства, в демократизацию КПСС, в "коммунизм с человеческим лицом"?
И если консерваторов в конце концов победят и утвердится линия "перестройщиков" во главе с Русаковым… у него появится веский довод для того, чтобы безболезненно отозвать это свое заявление. Ввиду того, что, дескать, устранено главное для него, верного ленинца, препятствие…
Поставив дату – 19 августа 1991 года, Ярчук взглянул на часы и решил, что следует указать даже время написания этого партотречения: "13 ч. 35 минут". Расписался. И, на всякий случай, постскриптумно дописал: "После разговора с представителем ГКЧП генералом армии Банниковым". Что тоже в будущем могло послужить ему, если не оправданием, то по крайней мере убедительным мотивом.
А полчаса спустя Ярчук уже сидел перед глазками нацеленных на него телекамер…
– …Украина является независимым суверенным государством, на территории которого действуют Конституция и законы Украинской ССР, – произносил он, стараясь придавать своему голосу некоей, не свойственной ему, властности. – Поэтому наша позиция в сложившейся политической ситуации – это позиция взвешенности и еще раз взвешенности. Это защита конституционных норм, защита законов. Все, что идет вразрез с этой позицией, которую одобрил народ, является для нас неприемлемым. Мы должны отстоять законы, защитить демократию, утвердить в обществе законный порядок, защитить интересы людей. Мы должны действовать так, чтобы не пролилась невинная кровь.
…Я хочу высказать надежду, что мы будем едины в своих действиях во имя демократии и гражданского мира, которые являются надежным условием утверждения и развития суверенитета в Украине. Именно наше единство станет гарантией против любых попыток, с чьей бы то ни было стороны, действовать вопреки положениям Конституции: подчинить общество властным или иным структурам в Центре и на местах, которые могли бы стать над законами…"
Закончив чтение наспех набросанного текста, Ярчук еще несколько секунд сидел, глядя в объектив кинокамеры.
Лицо его оставалось спокойным, но в то же время Предверхсовета Украины старался придать ему выражения холодной мужественности и взвешенности. Он знал, что телевизионщики не выключили камеру, что народ, к которому обращены эти слова, все еще видит его, и подумал, что, возможно, в эти мгновения выражение его лица говорит людям значительно больше, нежели все те слова, которые только что молвлены в его официальной речи.
Глядя, как вокруг него суетятся двое помощников режиссера, снимая микрофончик с пиджака и убирая микрофоны со стола, Ярчук вдруг забеспокоился: уж не вышло ли его заявление слишком взволнованным, не до конца отточенным и даже сумбурным? Вот, если бы была возможность повторить его в новой редакции!..
– Это был прямой эфир? – уточнил он у застывшей рядом с ним дородной женщины, с высокой грудью и широкими, слегка обвисающими плечами, которую он помнил, как слегка состарившуюся "комсомольскую богиню".
– Конечно же прямой, – обронила она.
– Действительно, прямой?
Дама удивленно взглянула на председателя Верховного Совета и все так же твердо и невозмутимо ответила:
– Мы ведь и с самого начала гэкачепистам не предавались. – А, выдержав небольшую паузу, добавила: – Теперь же, после вашего заявления, тем более ни за что не поддадимся. Не знаю, как на остальные, а на наш канал пусть не рассчитывают.
Ярчук хотел было объяснить, что она не так поняла его. Спрашивая о том, был ли эфир прямым, он имел в виду чисто техническую сторону, а не впадал в подозрение относительно того, будет ли его заявление передано в эфир. Однако вдаваться во все эти объяснения не стал.
– Вы – мужественный человек, – слегка коснулся он предплечья женщины, прекрасно понимая, что ее заявление о неподчинении решениям ГКЧП конечно же записано кагэбистскими тайнописцами. И что как режиссер она теперь очень рискует, возможно, не только должностью, но и свободой.
– Они там, в Москве, должны знать, – по-украински ответила режиссер, – что на сей раз у них это не пройдет. Еще раз залить Украину кровью мы этим кацапам не позволим.
"Нет, произношение у нее не западноукраинское, что объясняло бы такое отношение ее к русским, – признал Ярчук и, с любопытством взглянув на режиссера, стал поспешно прощаться. – Комсомольской богиней она тоже вряд ли когда-либо слыла, так, цековский работник. Впрочем, все может быть…"
Уже садясь в машину, он вспомнил, как однажды, в разговоре, состоявшемся в одном из "цэкашных предбанников", его коллега, секретарь ЦК компартии Эстонии по идеологии, высокомерно произнес:
"Учтите, что, оценивая ситуацию в Прибалтике, вы всегда должны помнить: в данном случае речь идет не об украинских, а об эстонских, латышских, словом, о прибалтийских коммунистах".
"Следует полагать, существует какая-то разница между украинскими и прибалтийскими коммунистами?" – поинтересовался тогда Ярчук.
"Причем принципиальная, – столь же высокомерно объяснил эстонский цэкашник, с виду очень смахивающий на прибалтийского барона. – Прибалтийский коммунист – это прежде всего эстонец, латыш или литовец, а уж потом… коммунист. Украинские же коммунисты к судьбе своего народа, к национальным интересам своей страны – по крайней мере в массе своей – совершенно безразличны. Они даже стесняются признавать себя украинцами. В том-то и суть, что коммунисты-украинцы убеждены – настоящими коммунистами они могут считаться, только когда всеми возможными усилиями будут погашать любое проявление национального самосознания, любое желание народа видеть свою республику в числе независимых государств".
"Ну, положим, так мыслят далеко не все украинские коммунисты", – попробовал было возразить Ярчук, настороженно посматривая на стены, которые конечно же "прозванивались" кагэбистами на каждом квадратном метре.
"Все, все! – нахраписто возразил эстонец. – В Прибалтике человек сначала осознает себя эстонцем, а затем уже – коммунистом, а в Украине он сначала коммунист, а затем уже, если только решится признать это, – украинец. Надо научиться познавать национальные особенности своих коммунистов, чтобы учитывать их в пропагандистской работе".
"Да уж, познали, вот только не учли…" – загадочно и неопределенно как-то заметил Ярчук.
Однако все это воспоминания. А вот, что касается "Обращения", с которым он только что выступил… Оно и в самом деле получилось не таким, каким хотелось донести его до народа; как оно должно было прозвучать. Однако особого значения это уже не имело. Главное, что обращение главы Украины к народу состоялось. И в нем нет ничего такого, что вызвало бы болезненную реакцию у гэкапутчистов, но в то же время нет и намека на признание их полномочий.
"Украина – государство суверенное, и то, что происходит в Москве, граждан Украины не касается…" – вот под каким ракурсом просматривается основная мысль, основной постулат текущего момента. И поскольку он все-таки просматривается, остальное пусть каждый прочитывает между строк моего обращения и истолковывает, как заблагорассудится".
– Что слышно о Президенте Союза? – поинтересовался он у своего референта, выпив ритуальный стакан минералки в комнате для официальных лиц, в которой он решил несколько секунд отдохнуть, а главное, избавиться от грима.
– Никаких сообщений не поступало, – достал тот из кармана миниатюрный транзисторный приемничек в кожаном футляре. – Молчит, следовательно… И по радио никаких известий о нем не поступает. Сплошные догадки и предположения.
– А вот почему молчит, почему не пытается связаться хотя бы с руководством Украины или Крымской области – это действительно пока что загадка для всех, – признал Ярчук.
– Словом, ситуация пока что не меняется.
– Почему же? Очень даже меняется. Я бы даже сказал: коренным образом.
Понял ли его референт? Это уже не имело особого значения. Если раньше молчание Русакова его огорчало и даже угнетало, то теперь, после обращения к украинскому народу, оно его вполне устраивало. Поскольку служило еще одним аргументом того, что известная встревоженность и резкость "Обращения" вполне оправданы.
– Может, вам есть смысл вылететь в Крым? – несмело предложил референт, когда в комнате для официальных лиц они остались только вдвоем.
– В Крым, прямо сейчас?
– Согласитесь, что ситуация странная. Если Президента лишили связи и взяли под домашний арест, то получается, что действовали путчисты на территории суверенной Украины. Но тогда у мировой общественности возникает вопрос: "Почему же власти этого суверенного государства даже не попытались вмешаться в ситуацию? Не потребовали предоставить им возможность связаться с Русаковым? Не побывали в резиденции советского лидера?"
– Согласен, такие вопросы неминуемо возникнут, и вместе с ними возникнет вопрос: "А не заодно ли это руководство с гэкачепистами?"
– Именно это я и имел в виду, хотя, из деликатности, не озвучивал. Так что, распорядиться, чтобы готовили к отлету ваш самолет?
– Как вы себе это представляете?! – вскинул брови Ярчук. – Оставить Киев? Очень многие, обрадовались бы, узнав, что в столице меня нет. Что я оставил ее хотя бы на несколько часов. – Предверхсовета недоверчиво взглянул на референта: уж не провоцирует ли его на эту поездку? Не по собственной инициативе, понятное дело, провоцирует, а по чьей-то подсказке.
– Визит может быть кратким, и мы бы его не афишировали.
– …И потом, с какой стати я подамся туда? Разве что прибыть на полуостров, нанося официальный визит главе дружественного государства, СССР? – уже как бы рассуждал сам с собой Ярчук. – Но слишком уж неудачное время для подобных визитов. К тому же моя поездка явно ударила бы по позициям российского президента Елагина.