* * *
…Нет, утверждался Ярчук в своей уверенности, уже впав в привычное для себя молчание. Это даже хорошо, что пока что Президент Союза безмолвствует, ибо молчание его дает возможность главам суверенных государств, и прежде всего России, проявлять очень важную для их имиджа, для становления их государств и… для окончательного распада Союза – инициативность.
– Надо полагать, что уже завтра в Киеве будет созвана сессия Верховного Совета? – сунулся к Ярчуку с микрофоном какой-то журналист, перехватив его в коридоре, почти на выходе из здания.
– А что, разве в этом есть необходимость? – ответил Ярчук вопросом на вопрос, прекрасно понимая, что для журналистов, желающих истолковать его поведение, сейчас имеет значение буквально все: насколько подавленным или, наоборот, спокойным он выглядит, как держится, что и как говорит, не избегает ли встреч с прессой…
– Ну, как же… – замялся журналист. Он-то считал, что ответ вполне предсказуем: Ярчук завтра же попытается собрать депутатов Верховного Совета. – В связи с ситуацией в стране.
– В какой стране? – осадил его Ярчук.
– Во всей. В России, в Москве.
– А вы, собственно, какую страну представляете?
– Украину. Я – киевский журналист…
– Тогда о какой такой ситуации в "нашей стране" ведете речь?
– Прежде всего я имел в виду Украину, – стушевался журналист.
– А что в Украине происходит такого, что может требовать введения чрезвычайного положения? – слегка повысил голос Ярчук. – Есть хоть какие-то признаки того, что в стране происходит что-то из ряда вон выходящее? Сами видите – народ в отпусках, на дачах, на пляжах… Тогда в чем дело?
– Понял: путч – проблема россиян, а в суверенной Украина ничего особого не происходит, – по-заговорщицки ухмыляется журналист. – По крайней мере из ряда вон выходящего.
И Ярчук понял: теперь уже этот журналист – на его стороне. Этот, во всяком случае, хотя бы этот, – обвинять его в противодействии гэкачепистам не станет.
– Но в Москве-то?.. – все же попытался газетчик хоть что-либо выведать у Предверхсовета.
– А что… в Москве?
– Нервничают в Москве, товарищ Ярчук.
– Вот это правильно подмечено: в Москве действительно нервничают. И длится этот процесс очень долго. Спешат, а потому нервничают. Но это – в Москве. А нам, в Киеве обитающим, спешить некуда. Мы умеет ждать. В Киеве всегда умели ждать и… выжидать. Нас к этому приучали столетиями: "Не торопиться поперед батьки в пекло, не высовываться, не зарываться…" Всегда было так, что нервничали мы… здесь, в Киеве, решая для себя: "Что там, в Москве, опять происходит?" Теперь же пусть нервничают в Москве.
– Решая для себя, что это происходит у них там, в Киеве… – в тон Ярчуку, продолжил его мысль журналист.
И наградой ему стала загадочная, непостижимая в своем хитросплетении, как сама душа украинца, – улыбка… главы подневольного государства, который почувствовал пока еще слабый и пока еще повевающий пороховой гарью и кровью, запах свободы.
26
Прибыв в Москву, главком Сухопутных войск решил направиться не в Министерство обороны, где должен был бы доложить о своем визите в Киев маршалу Карелину, а в Главное управление комитета госбезопасности. Он прекрасно уяснил для себя, что в гэкачепе старый маршал оказался на вторых ролях, на которые сам же себя, в силу своей совармейской инертности, и поставил.
Мало того, еще вчера генерал армии Банников понял, что шеф госбезопасности Корягин, который и был реальным организатором этого переворота, действиями министра обороны откровенно не доволен. Точно так же, как и сам "маршал маршалов" был недоволен обер-кагэбистом, и всем тем, что он затеял. Ничего не поделаешь, маршал до сих пор так и оставался служакой образца 41-го года, то есть сталинского образца и сталинской закваски. И с этим вынуждены были считаться все, кто с ним соприкасался.
Обладая огромной военной силой и огромной властью, военный министр, в то же время помнил, что вся эта могучая, несокрушимая сила и вся эта власть на самом деле реально подчинена не ему, а генсек-президенту. И потому привык к четким приказам, четким решениям, а главное – к тому, что все основные вопросы решаются где-то там, наверху, а его дело – солдатское. Впрочем, такого же мнения придерживался и Банников.
…То, что в аэропорту, который, на удивление, жил своей обычной жизнью, его встретил не кто-то из штаба Сухопутных войск, а полковник Буров, начальник охраны президентской резиденции в Крыму, поразило Банникова, как громом небесным. Он прекрасно помнил, как именно этот человек мешал их "группе московских товарищей" вести переговоры с Президентом. Именно полковник придавал Русакову уверенности в том, что он все еще находится под охраной госбезопасности и что опасаться ареста ему нечего.
– С чего вдруг?! – буквально прорычал Банников, которому уже само нынешнее появление в Шереметьевском аэропорту Бурова, причем в гражданском облачении, показалось одной из форм издевательства.
– По приказу председателя госбезопасности Корягина, – четко отрапортовал полковник. – Велено встретить, охранять, сопровождать.
– Прямо с Крыма, что ли, прилетел? Специально для того, чтобы меня сопровождать? – подозрительно покосился на него Банников и мельком оглянулся на шедшего чуть позади адъютанта. Не нравилось ему это явление охранника президентской резиденции, в принципе не нравилось.
– Из Крыма прилетел утром. Меня ознакомили с приказом о присвоении звания генерал-майора и тотчас же велели встретить вас, что и выполняю.
– Так вот, можешь быть свободен, полковник, – проигнорировал Банников сообщение о генеральском звании Бурова.
– Не могу, поскольку получил приказ генерала армии Корягина. Причем прибыл сюда с машиной для вас. Насколько я понял, ваша машина… задерживается.
– Или же ее умышленно задерживают. Но в любом случае выполняй мой приказ! – буквально взъярился на него Банников. – И продолжай оставаться цепным псом этого самого… прораба перестройки, мать его.
Но тут же был поражен, заметив на лице новоиспеченного генерал-майора суровую, волевую ухмылку.
– В крымской резиденции генсека-президента я тоже выполнял четкий приказ и инструкции председателя КГБ. Неужели это не понятно? Я, конечно, оставлю вас, но хотел бы спросить: у вас что, мало врагов? Так вот, их не так мало, как вам кажется. И очень странно, что вы упорно стремитесь нажить себе еще двух врагов. В чьих именно лицах – догадайтесь сами.
Сказав это, Буров направился к разъездной машине Комитета госбезопасности, которая ждала его в условленном месте, возле аэропорта, но успел ступить лишь несколько шагов, как услышал за спиной грозное:
– Стоять, генерал-майор!
Уже после визита в доросскую резиденцию, генерал Ротмистров просветил Банникова, что полковник из охраны Русакова не случайно ведет себя так вызывающе. За этим что-то стоит. В последнее время пути первого кагэбиста страны и Бурова стали пересекаться все чаще, и теперь Корягин рассчитывает на полковника, как на исключительно "своего" человека и в военной разведке, и в президентской охране.
А еще Ротмистров поведал, что это по настоянию Корягина уже почти ушедший в отставку полковник Буров, который, по замыслу руководства и "Аквариума", и госбезопасности, должен был срочно переквалифицироваться на крупного экспортно-импортного бизнесмена, вдруг вернулся на службу, да к тому же с явной перспективой на получение генеральских эполет. Вопрос о которых, кажется, уже решен.
Но самое любопытное, что некая крупная бизнес-структура, на которую, очевидно, ставит не только Корягин, но и кто-то из предпочитавших не засвечиваться членов Политбюро, по-прежнему остается, хотя и негласно, за счастливчиком Буровым. Причем базируется она в Крыму, неподалеку от Дороса.
"Так вот каким странным узлом оно все завязывается?! – поразился тогда Банников. – Значит, в самой верхушке КГБ и партноменклатуры уже поняли, что с социализмом пришло время прощаться, поэтому срочно бросились переквалифицироваться в бизнесмены?!"
"По армейской терминологии это называется – "перейти на заранее подготовленные позиции", – напомнил главкому генерал госбезопасности Ротмистров. – И еще один факт, исключительно для вас, и без права на разглашение. В день назначения в охрану президентской резиденции Буров получил дополнительно задание: вместе с группой аналитиков из госбезопасности "просчитать" политическую, военную и "националистическую" ситуацию, которая может сложиться в результате введения в стране чрезвычайного положения. И, в частности, во время перехода власти к некоему комитету национального спасения, защиты Конституции, или что-то в этом роде".
То есть получается, – сказал себе Банников уже теперь, находясь в аэропорту, – что о готовящемся перевороте Буров знал еще задолго до его начала? Как, по всей вероятности, знал и о том, какая роль отводится в нем генсек-президенту Русакову.
"Да они попросту подставили тебя, генерал! – вдруг открыл для себя Банников. – Русаков ни на минуту не забывал, что находится под крылом у первого кагэбиста страны. Они нагло сговорились, что до поры до времени Президент будет разыгрывать из себя жертву заговорщиков, поэтому-то во время переговоров с группой "московских товарищей" Русаков напропалую "ломал комедию", выставляя себя поборником конституционной нерушимости".
27
Вернувшись в свой служебный кабинет, Ярчук сразу же взялся за только что положенную референтом на его стол папку с официальными сообщениями и обзорами различных информагентств. Прежде всего его внимание привлекло лежащее отдельно от общей стопки сообщений "Обращение к гражданам России", подписанное Елагиным, а также премьер-министром и исполняющим обязанности Предверхсовета Российской Федерации.
"В ночь с 18 на 19 августа 1991 года, – говорилось в нем, – отстранен от власти законно избранный Президент страны. Какими бы причинами ни оправдывалось это отстранение, мы имеем дело с правым, реакционным, антиконституционным переворотом.
…При всех трудностях и тяжелейших испытаниях, переживаемых народом, демократический процесс в стране приобретает все более глубокий размах и необратимый характер. Народы России становятся хозяевами своей судьбы. Существенно ограничены бесконтрольные права неконституционных органов, включая партийные. Руководство России заняло решительную позицию по союзному договору, стремясь к единству Советского Союза, единству России".
"И все же… "к единству Советского Союза", – ухмыльнулся про себя Ярчук. – Хотя могли бы уже понемногу забывать о нем…"
"…Такое развитие событий, – вновь углубился он в текст "Обращения", – вызвало озлобление реакционных сил, толкало их на безответственные, авантюристические попытки решения сложнейших политических и экономических проблем силовыми методами. Ранее уже предпринимались попытки осуществления переворота…"
"Стоп-стоп! – запнулся на полуслове Ярчук. – Что они тут пишут? "…Уже предпринимались попытки переворота"? Странно. Когда, кем и с какой целью? – прошелся взглядом дальше по тексту, однако никаких разъяснений не нашел. – В самом деле, странно. Делая подобные заявления, надо бы конкретизировать, иначе идеологически они провисают, не создавая нужного эффекта".
"…Все это заставляет нас объявить незаконным пришедший к власти так называемый Комитет… – Это уже что-то существенное, – признал Ярчук. – По крайней мере четко и ясно. – …Соответственно объявляем незаконными все решения и распоряжения этого Комитета. Уверены, органы местной власти будут неукоснительно следовать конституционным Законам и указам Президента РСФСР. Призываем граждан России дать достойный ответ путчистам и требовать вернуть страну к нормальному конституционному развитию.
Безусловно, необходимо обеспечить возможность Президенту страны Русакову выступить перед народом. Требуем немедленного созыва Чрезвычайного съезда народных депутатов СССР.
Мы абсолютно уверены, что наши соотечественники не дадут утвердиться произволу и беззаконию потерявших всякий стыд и совесть путчистов. Обращаемся к военнослужащим с призывом проявить высокую гражданственность и не принимать участия в реакционном перевороте. До выполнения этих требований призываем всех ко всеобщей бессрочной забастовке…
Не сомневаемся, что мировое сообщество даст объективную оценку циничной попытке правового переворота".
Ярчук взглянул на дату. Там было указано: "19 августа 1991 года, 9.00 утра".
Это "9.00 утра" конечно же выходило за рамки традиционной формы подобных решений. Но в данном документе оно было уместным. Очень даже уместным.
Откинувшись на спинку кресла, Ярчук запрокинул голову и, закрыв глаза, несколько минут сидел так, предаваясь размышлениям, навеянным теперь уже этим, московским "Обращением".
Сам тот факт, что оно было принято еще в 9 утра первого дня путча, – очень важен. Он – на все времена, и для руководителей всех прочих экс-советских республик засвидетельствовал, что Президент и двое остальных должностных лиц России в первые же часы после сообщения о путче определили свое отношение к нему четко и недвусмысленно.
Ярчук понимал, что именно этот документ может очень помочь ему. В Украине все и всегда решалось по принципу "как в России". Но с небольшим уточнением: "Если в Москве стригут ногти, то в Киеве отрубают руки". Впрочем, это уже детали. Пока что Россия – вот она… В лице своих высших руководителей выступила против путчистов. "Правый, реакционный антиконституционный переворот", – вот как это определено. А значит, выступая против путчистов, он, Ярчук, выступает не против сохранения обновленного Союза, и не с националистических позиций, а в поддержку законного Президента Союза. Причем выступает вместе с руководством России, которое уж в чем в чем, а в национализме обвинить никто не решится.
Это украинцы, если только они любят Украину, тотчас же превращаются в "украинских буржуазных националистов"; те же, кто любит Россию, всегда предстают в ликах "русских советских патриотов".
Но в то же время елагинское "Обращение" таило в себе и серьезную опасность. Если он, Ярчук, напрямую решится разыграть его сегодня, как политическую карту, неминуемо встанет вопрос: почему точно такое же заявление не подписал он? Почему оно не принято? Почему не созван Верховный Совет, почему действия гэкапутчистов не осуждены?
"Однако для России не существует проблемы выхода из Союза, у нее, имперски настроенной, нет проблемы независимости, – проскрипел он зубами, открывая глаза и вновь склоняясь над столом. – Для того же Елагина Советский Союз – и есть не что иное, как Великая Россия".
Ярчуку же не нужно было напрягать фантазию, чтобы представить себе, что будет происходить на заседании сессии. Понятно, что левые станут требовать признания гэкачепе и… отставки спикера парламента Ярчука; а правые – немедленного выхода из СССР, объявления полной, реальной независимости Украины и вновь-таки отставки спикера парламента Ярчука.
Но, если в вопросе "признания гэкачепе" общего языка они не найдут, то уж в стремлении сместить спикера Ярчука они окажутся единодушными. И ничто им не помешает. Ибо нет ничего страшнее для демократии, чем ситуация при которой крайне левые находят общий язык с крайне правыми. Как тут не позавидовать батьке Махно, с его на все века истинно украинским анархистским призывом: "Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют!"
"Чрезвычайное положение в Ленинграде, – задержал взгляд на одном из сообщений, которые просматривал теперь уже почти механически. – Состоялось выступление по Ленинградскому радио и телевидению коменданта Ленинграда генерал-полковника Виктора Самсонова. Он объявил, что создан комитет по чрезвычайному положению, в который вошли: Виктор Самсонов – командующий Ленинградским военным округом, военный комендант Ленинграда; Вячеслав Щербаков – первый заместитель мэра Ленинграда, председатель комиссии по чрезвычайным ситуациям; Яров – председатель Леноблсовета; Анатолий Курков – председатель УКГБ…"
– Полный джентльменский набор, – вслух прокомментировал Ярчук. – Это ж надо: председатель управления КГБ… Курков! Одна фамилия чего стоит.
К тому же, размышлял он, само создание этого комитета идет вразрез с заявлением руководства России. Такой разнобой может привести к тому, что в России появятся две столицы: демократическая – в Москве, и "гэкачепистская" – в Ленинграде. Суверенной Украины это вроде бы касаться не должно. Да только не следует впадать в иллюзию. Как только в России разгорится гражданская война, она сразу же охватит всю Украину, где будет протекать во сто крат ожесточеннее.
"В Ленинграде, – вернулся он к тексту сообщения, – вводится особый порядок назначения и смещения руководителей предприятий. Запрещены увольнения рабочих по собственному желанию".
– Что-что?! – вслух изумился Ярчук. – Запрещены увольнения рабочих по собственному желанию?! А кто может запретить такое?! И как это можно запретить?!
Да они что там, в своей России, совсем уже… офонарели?! Впрочем, что с них взять, обхватил он голову руками, если во главе комитета снова оказался один из этих, из гэкапутчистских, генералов?! Они хоть понимают, что это уже чистокровный фашизм? Впрочем, почему фашизм? Это нечто страшнее. Это уже, считай, чистой воды коммунизм-фашизм сталинского пошиба. Запретить человеку увольняться с работы по собственному желанию! Бред какой-то!
"Вводится ограничение на использование видео – и аудиоаппаратуры и различной множительной техники. Устанавливается контроль над средствами массовой информации. Вводится ограничение в движении транспортных средств, вводится особый режим пользования всеми средствами связи…"