28
Ярчук все еще продолжал знакомиться со свежей дипломатической почтой, когда дверь неслышно открылась и так же неслышно в ней появилась фигура референта Василия Глорова.
– Чем порадуете? – настороженно вскинул голову Предверхсовета. Каждое появление в двери референта он воспринимал теперь, как новобранец – сигнал боевой тревоги.
– Всем, чем велит служба! – заученно ответил Глоров, но, встретившись с мрачным взглядом шефа, тут же извинился, уведомил, что занес подборку новых сообщений и, положив стопку бумаженций на стол, попытался уйти столь же неслышно, как и появился.
– Кстати, по поводу вот этого сообщения… – уже на выходе остановил его Ярчук, потрясая листиком бумаги. – О чрезвычайном положении в Ленинграде…
– А, в "колыбели революции"… Там и на сей раз попытались отличиться своей маниакальной "архиреволюционностью". Того и гляди, из "Авроры" палить начнут.
– И пусть палят. Из всех имеющихся поблизости орудий. Но именно этой, пусть даже пока что словесной, пальбой мы непременно должны воспользоваться.
– Простите, чем воспользоваться? Чрезвычайным положением в Ленинграде?.. – не мог уловить связи Глоров. – Но ведь оно срабатывает против наших позиций. Ленинградцев нам теперь начнут ставить в пример. Если там областной орган гэкачепистов уже создан, то почему он не создан в Киеве?
– Правильно, действия ленинградцев сработают против нас, если только мы не развернем их орудия, да против них же.
Обычно Ярчук говорил медленно, словно бы слишком уж старался подбирать такие слова, которые, при всей своей многозначительности и многозначимости… ровно ничего не значили. Но, похоже, что так было раньше. События, связанные с гэкапутчистами, решительно изменили этого человека, буквально на глазах превращая из полупартийного функционера – в полноценного государственного деятеля.
– И как мы это сделаем? – все еще пребывал в полном недоумении Глоров.
– По-пропагандистски. "Ленинградское сообщение" следует немедленно размножить и раздать: в газеты, на радио, телевидение… Просто размножить и разослать, чтобы оно оказалось на столах у всех депутатов Верховного Совета, у руководителей всех творческих союзов, всех общественно-политических и студенческих организаций. От решений ленинградских путчистов за версту веет таким махровым коммунист-фашизмом, что комментировать его уже не имеет смысла. Кто бы ни прочел их, тотчас же ужаснется. Кому в Украине захочется проснуться завтра при подобной, из России же насаждаемой, власти?!
Ярчук уже смолк, а референт все еще продолжал утвердительно кивать. В своем шефе он уважал именно этот талант – всегда и во всем оставаться идеологом, психологически изворачивая наизнанку любую, казалось бы, самую погибельную для него ситуацию.
– В прессу это сообщение отдавать… официально? С нашей "сопроводиловкой"?
– Что значит "официально"? – вкрадчиво переспросил Ярчук. – Разве мы теперь вправе диктовать прессе, что ей публиковать, а что нет?
– Однако высказать свое пожелание, рекомендовать, посоветовать… Этого права нас никто не лишал.
– Главное, сделать так, чтобы оно попало в редакции большинства наших газет, причем самого разного толка, вплоть до районных и многотиражек. Просто попало. Дальше журналисты за него сами ухватятся, и не важно, из каких побуждений и с каким прицелом.
– Ухватятся – это точно.
– Сами-то вы читали это решение ленинградских гекапутчистов?
– По долгу службы.
– И что подсказывает ваше кагэбистское чутье контрразведчика? – Этим "контрразведчика" Ярчук попытался как-то смягчить определение "кагэбистское чутье", однако Глоров то ли не уловил нюанса, то ли сумел скрыть свои чувства. – Как откликнется на такое решение коммунистов "колыбели революции" сегодняшняя Украина?
– Что значит, "как"? Украина – это вы, – мгновенно ответил Глоров. – Как вы, лично вы, отреагируете, так и будут преподнесены Москве и всему миру реакция и позиция Украины.
– "Украина – это я!" – иронично отреагировал Ярчук, хотя согласился, что в принципе референт прав: позиция республики будет определяться сейчас его собственной позицией. – Любой из династии Людовиков содрогнулся бы от такого величия.
– Разве позиция США не определяется позицией американского Президента?
Ярчук взглянул на Глорова усталым взглядом человека, вынужденного выслушивать старый, банальный анекдот.
– Я спрашивал вас, как референта и офицера службы безопасности: "Как это сообщение будет воспринято украинцами"? – четко, по слогам, и явно подавляя в себе раздражение, объяснил он Глорову. – Ваш оперативный прогноз, господин бывший оперативный работник госбезопасности.
– Отвечаю: будет воспринято так же, как обычно воспринимаются подобные "психозные заскоки" коммунистов в Украине, – не задумываясь, но так же четко и членораздельно ответил референт. – "Комуняку – на гиляку!" – На какое-то мгновение они встретились взглядами, и референт, этот тридцативосьмилетний лысеющий блондин из бывших кагэбистов-интеллектуалов вдруг понял, что слишком поспешил с выводами. Как-никак – перед ним вчерашний компартийный идеолог Украины. – Извините, но… – пробормотал он.
– Вот именно, – спокойно признал Ярчук. – Народ украинский так и скажет. Вот только наша задача в том и состоит, – уточнил он, – чтобы до "гиляки", до самосудных ветвей с петлями, дело не дошло.
– Понятно, Леонид Михайлович, – молвил референт, однако на сей раз уходить не спешил. Он обратил внимание, что шеф взял в руки очередное сообщение, поэтому решил дождаться его реакции.
– Москва. 11.45, – принялся за чтение вслух Ярчук. – Колонны демонстрантов выходят на Манежную площадь. Они несут лозунги: "Фашизм не пройдет!", "Членов ГКЧП – под суд!", "Свободу…". А что у нас, референт, в столице, в других городах, митингов пока что нет? – спросил, не отводя глаз от текста.
– Пока… нет. Но, очевидно, появятся. Должны появиться.
– В том-то и дело, что не должны. Во всяком случае, пока что – не должны. Самое страшное для Москвы – это наше спокойствие, наше, я бы даже сказал, безразличие. У себя, в Украине, мы гэкапутчизма не допустили, а московского не признали. То, что происходит в России, – это дело россиян. Мы, украинцы, им не указ, но и они нам – тоже!
Глоров кивнул и понимающе промолчал. "Не зря же в Москве тебя называют "хитрым партхохлом"!" – мысленно произнес он, однако озвучиванию подобные восторги референта по поводу поступков шефа не подлежали. Это был истинный служака – безукоризненно воспитанный, расчетливо знавший цену доверия любого "вышестоящего", умеющий это доверие завоевывать и столь же умело им распоряжаться.
– Позвольте идти по делам службы?
– Идите. Нет, вот что… Свяжите меня с Предверхсовета СССР.
– С Лукашовым? Честно признаюсь, уже пытался выйти на связь с ним, так сказать, по долгу службы; предвидя, что захотите пообщаться же после общения с Елагиным. Но попытка оказалась безуспешной.
– А вы попытайтесь еще раз, и тоже по долгу службы, – едва заметно ухмыльнулся Ярчук.
Как и Глоров, он прекрасно знал, что с Кремлевским Лукой всегда труднее было связаться, нежели с Президентом СССР, не говоря уже о папе римском.
– Попытаюсь, Леонид Михайлович, – по-украински заверил референт. – Как велит служба.
Ярчук удивленно посмотрел на референта и поиграл желваками. Этот парень работал с ним уже полгода, но все еще оставался полной загадкой. Нет, все, что Ярчуку положено было знать о происхождении, учебе и послужном списке россиянина Глорова, он, конечно, знал. Но этого оказалось мало. Всякий раз, когда Ярчуку приходилось давать этому человеку какое-то важное поручение или доверяться какой-то своей мыслью, он задавался одним и тем же риторическим вопросом: "Так все-таки, на кого он в самом деле работает?".
Этого парня ему, понятное дело, рекомендовали. Ненастойчиво, конечно. Хотя, по опыту своему партаппаратному, Ярчук знал: чем ненавязчивее "органы" рекомендуют в штат какого-то человечка, тем принципиальнее реагируют на отказ взять его.
Правда, на сей раз протекцию составил полковник госбезопасности, которого Ярчук давно знал и с которым его связывала давняя, но сдержанная, со всеми полагающимися недомолвками, дружба. Однако этого было мало… Полковник тоже мог заблуждаться. И потом, было бы странно, если бы "органы" навязывали ему Глорова не через давнего знакомого. К тому же в последнее время сам Глоров работал не "опером", а сотрудником аналитического отдела контрразведки.
– Вы неплохо владеете украинским языком, – тоже на родном, материнском похвалил Ярчук референта. – Специально подучиваете?
– А я его никогда и не забывал. Тем не менее основательно подучиваю, вы правы. Чтобы знать в тонкостях.
– То есть хотите сказать, что вы… украинец?
– Если по анкете, то русский.
– А по душе, по духу?
– Фамилия деда моего – Глоря. Из рода сотника Полтавского казачьего полка Глори, родившегося на хуторе Глоря неподалеку от Опишни, что на Полтавщине.
– Вон оно что! – вмиг просиял Кравчук. – Теперь многое проясняется. Странно только, что раньше казачий корень в вас не проявлялся.
– Потому что служил там, где, заботясь о чистоте наших с вами корней, очень хорошо умеют подрезать крону, товарищ Предверхсовета.
"А ведь и в самом деле странно, – подумалось Ярчуку. – До сих пор, то есть пока без особой боязни можно было демонстрировать свой украинский патриотизм, парень этот вел себя сдержанно и почти скрытно. А вот сейчас, когда всяк в Украине сущему, под угрозой репрессий со стороны коммунист-путчистов, приходилось определяться, по какую сторону баррикад стоять, неожиданно раскрылся".
Причем с его стороны это не игра, не кагэбистская уловка, продолжил свои мысленные изыскания Ярчук, которому давно хотелось познать: кто же рядом с ним, кто ходит в ближайших помощниках. Теперь он понимал, что судьба свела его с прекрасно подготовленным офицером госбезопасности, профессиональным контрразведчиком, с русской фамилией и украинской казачьей душой, который уже не раз демонстрировал готовность до конца оставаться преданным ему, преданным Украине.
– Раньше украинское во мне действительно не проявлялось, товарищ Ярчук, – словно бы вычитал его мысли Глоров. – Но когда-то же должно было…
– Сейчас вы убийственно откровенны.
– Не желаю, чтобы вы и дальше мучились сомнениями из-за моей, "для благозвучия", подправленной кем-то фамилии и моего кагэбистского прошлого.
– Вот это мне давно хотелось услышать от вас, – признался Предверхсовета. – Получается, что вы уже не подосланный ко мне "кацап-кагэбист", как вас тут кое-кто именует, а вроде бы как "наш человек"?
Глоря-Глоров поначалу слегка улыбнулся, а затем вдруг не удержался и громко, по-казарменному, хохотнул.
Ярчук удивленно взглянул на него.
– Прошу прощения, товарищ Предверхсовета, – это "предверхсовета" Глоров, кажется, сочинил сам, умудрившись насадить его среди чиновничьей братии. До него подобного словца Ярчуку слышать не приходилось; для краткости, говорили просто: "председатель".
– И все же?..
– Давно хотелось услышать от вас именно это: "Вы – наш человек".
– Потому что никак не могли понять, с какой стати я приблизил вас к себе?
– Вот именно, с какой?
– Но вы же прекрасно помните, по чьей рекомендации оказались в моей приемной.
– По этому поводу с полковником выпито соответствующее количество коньяку и прочих напитков. Но ведь дело не только в рекомендации. Кроме всего прочего, вас вполне устраивало именно то, что с вами будет работать человек с русской фамилией. На которую обязательно будут клевать все те, кто считает вас "предавшим дело коммунизма и переметнувшимся в лагерь националистов". Конец цитаты. Уж кого-кого, а россиянина-кагэбиста Глорова в украинском буржуазном национализме обвинить никто не решится.
– А что, разве я не имел права рассчитывать на вас, как на определенный буфер между мной и моими "русскоязычными" оппонентами?
– Имели. Однако не решались. Очевидно, полковник предусмотрительно не захотел выдавать вам полную информацию. Или же вы предусмотрительно не захотели получать ее.
– Зато в любое время и любому "русскоязычному" могу сказать: "Господи, да какой же я националист? Посмотрите, кто там у меня в главных референтах!"
– Вот теперь-то мы наконец все выяснили. А время такое, что в наших отношениях нужно все до конца выяснить и окончательно определиться, с кем ты и куда идешь.
Выдержав паузу, Предверхсовета приподнялся, и они со старшим референтом вежливо, чинно, на англо-японский манер, раскланялись.
29
…Нервно прокрутив ленту своих воспоминаний, Банников исподлобья осмотрел приближавшегося к машине Бурова, с одним-единственным вопросом во взгляде: "Так что ты за птица на самом деле, а, цепной пес президента?!"
– Что тут, в Москве? – примирительно спросил он, принимая приглашение Бурова сесть рядом с водителем, притом, что на заднее сиденье генерал-майор подсаживался уже третьим. О недавней стычке главком, таким образом, предлагал забыть.
– Начался ввод войск.
– Понятно, что начался, ну и?..
– Пока что – без особых эксцессов.
– Ну, это пока, – "оптимистично" заметил Банников.
Буров промолчал, а затем молвил:
– Позвольте вопрос, товарищ генерал армии?
– Слушаю.
– В Киеве референтом у Ярчука служит один наш человек. Глоров его фамилия. Он вам не встречался?
– Референтами не интересуюсь, – отрубил Банников, однако его адъютант тотчас же подсказал:
– Я выяснил: Глоров – это тот, что встречал нас в приемной Ярчука. Молодой такой, подтянутый…
– И как он вел себя? – спросил Буров.
– По-холуйски, – вновь грубо отреагировал Банников. – Он не у Ярчука служит, он служит Ярчуку. И вообще, если он ваш человек, то делайте так, чтобы не он был референтом у Ярчука, а Ярчук – у него.
– Все не так просто… было, при той системе.
– Так, действуйте уже при этой. Вспомнил я этого Глорова. Сразу же уловил в нем офицера. Но с какой целью он там вертится, если ни словом, ни делом нам не помог?
– Пусть внедряется, входит в национальные круги. Он нам еще пригодится. Не исключено, что со временем доведем его до кресла первого лица Украины.
Банников вскинул брови и внимательно присмотрелся к выражению лица Бурова.
– Даже так? Ну, тогда глубоко зарываетесь, – то ли одобрил, то ли, наоборот, упрекнул его Банников. – Кстати, это правда, что вы и некоторые ваши люди работали в группе аналитиков, готовивших обоснование для гэкачепистов?
– Я бы не сказал, что это было обоснование, – возразил Буров.
– Упустим тонкости. Мы не дипломаты. Меня интересует другое: то, как развиваются сейчас события, особенно в Москве, хотя бы в допустимых чертах, соответствует вашим прогнозам?
– Трудно сказать, товарищ генерал армии.
– Почему… трудно?
– Потому что они пока что… не развиваются.
Банников уловил в словах Бурова нотки разочарования и настороженно оглянулся на него.
– Но это – пока что.
– Время уходит. Исходя из "классики", все должно решаться в первые часы. По Кабулу знаю.
– Вы были в группе, захватывавшей президентский дворец в Кабуле, тогда, в первый день?
– Так точно. Именно в этой группе. Тогда еще молодым лейтенантом воздушно-десантных войск.
– Ну, Москва – это вам не Кабул.
– Но ведь и операцию планировали, исходя из условий Москвы, а не Кабула. С учетом действий групп захвата, расстановки политических сил, наличия возможных очагов сопротивления, реакции москвичей…
– Тогда чего нам теперь не хватает, в этой нашей операции?
– Оценивать, как и корректировать, ход операции можно, только зная ее истинный замысел, ее план и главных действующих лиц. Поэтому судить вам. Я ведь всего лишь аналитик, а вы, очевидно, один из разработчиков плана.
– Какого еще плана? У меня такое впечатление, что его, плана этого, вообще не существует.
Буров мрачновато ухмыльнулся. Он мог бы признаться, что у него создалось точно такое же впечатление. И если не признался, то лишь потому, что надеялся получить дополнительную информацию.
– Такого не может быть. Не должно. Очевидно, мы не все знаем, в том числе, не знаем, существует ли какой-либо запасной вариант.
– Не может быть запасного варианта, если основной план не разработан. Но если в данном случае некий план все же имеется, то лишь самый поверхностный, по пьяни русской сварганенный. Да и сам Госкомитет по чрезвычайному положению клеили из тех, кто под руку подвернулся, причем подвернулся в самый последний момент. На моих глазах это происходило. Половина членов комитета узнала о его создании, когда уже надо было ставить подписи под постановлением самого этого гэкачепе. А резиденцию в Доросе как блокировали? Словно в пионерскую "Зарницу" поиграться решили! Стыдоба – да и только! Отсюда и результат.
– М-да… – покачал головой Буров. – А ведь так быть не должно… Все-таки в вашем штабе профессионалы сидят.
– О штабе тоже не позаботились. Ленин, вон, какую империю сокрушил. Но там была организация, партия была. И Смольный – со штабом, как полагается. Как считаешь, генерал, в нынешней ситуации… еще что-то можно изменить? Тебя ведь специально на таких ситуациях натаскивали: вражеские штабы, шахские дворцы.
– Вы были правы: мы в Москве, а не в Кабуле, и не в каком-нибудь африканском бантустане. А значит, о происходящем мне судить не положено.
– Тогда ты дерьмо, а не профессионал. – А, немного помолчав, наивно поинтересовался: – И все же? Ведь должны же у тебя возникать какие-то умовыводы.
– Натиска не хватало, – не помнил обиды Буров. – С самого начала не хватало натиска и авантюризма, если уж вас интересует мнение спецназовца-профессионала. Но лишь как спецназовца, а не политика.
– Понятно, девственность сохранить пытаешься.
– Разумно дистанцируюсь от того, к чему не причастен.
– Что, в самом деле не причастен? – оглянулся на него Банников.
– В самом…
– Вообще? Ни на какой стадии? Или просто… все еще осторожничаешь?
– Ни на какой стадии. Использовали на самых второстепенных ролях, не посвящая в общий план замысла. То есть в самой операции как бы использовали, не раскрывая… впрочем, кажется, я слишком разговорился.
– Так ведь не с врагом же говоришь. Но если все так препаскудно, тогда, какого хрена? Почему кагэбэ не привлекало для разработки самой операции тебя, таких, как ты? Генералов-спецназовцев имеем, а ведем себя, как группка необученных бунтарей-повстанцев. Что, в верхушке госбезопасности уже ни одному из вас не доверяют?
– Не ко мне вопрос, товарищ главком. А что касается генералов-спецназовцев, думаю, сейчас их попытаются привлечь. Но только теперь, когда поймут, что без них не обойтись.
– Ну и что… спасете положение?
– Теперь уже только усугубим. Потому что, привлеченные два-три дня назад, мы бы готовили группы захвата и переворот по классике. Я привлек бы парней, которые такие объекты, как московский Белый дом, Кремль, президентская резиденция в Доросе, прошли бы по зачету как "разминку". Не бравирую – факт. Но теперь-то ситуация иная. И не на территории противника действуем. Ни переворотом, ни вводом ограниченного контингента теперь уже не отстреляться.