"Послушай, – вдруг сказал себе Ярчук, – а может быть, все это они вдвоем и задумали – Президент и Кремлевский Лука?! Причем "генератором идей" является конечно же Лука. Пугливый, нерешительный, склонный к отвлеченным размышлениям, а потому вечно неуверенный в себе Русаков всего лишь дал себя уговорить. И теперь они выжидают в кустах по обе стороны костра, в котором в роли "общественных каштанов" выступают так называемые "гэкачеписты", то есть те, кто, полагаясь на их поддержку, позволил себе засветиться.
Сотворив для себя такую разгадку переворота, Ярчук едва заметно повел подбородком и хищно ухмыльнулся.
А ведь ты прав, сказал он себе, вряд ли автором сценария этого заговора мог быть Президент. Скорее всего, это "творение" на совести Луки. Но зачем ему это? Что значит, "зачем"? Мало ли соблазнов. Из сугубо патриотических побуждений, например. Желание предстать в роли спасителя Отечества…
Нет, добро на путч они, конечно, давали вместе, но только при этом Кремлевский Лука просчитывал свои собственные варианты, а Прораб Перестройки – свои. Но… если бы Кремлевский Лука просчитывал их без спешки и глубинно, то обязательно связался бы со мной. Решать свои кремлевско-имперские дела без Украины? Рискованно и безнадежно. Хотя… раскрывать свои кремлевские секреты украинцу-импероненавистнику еще более рискованно и… безнадежно.
Так и не найдя приемлемого для себя объяснения всему происходившему в Москве, Ярчук устало, двумя пальцами, помассажировал переносицу. "Это как зашедшая в патовую ситуацию вязкая шахматная партия", – сказал он себе. А такие партии он – "подпольный гроссмейстер", как, пребывая в юморе, называл самого себя Ярчук – прерывал в самом начале тупика, даже если соперник на ничью не соглашался и приходилось признавать себя побежденным. В таких, откровенно патовых, ситуациях он терял азарт. А какой смысл играть без азарта?
32
Положив ладони на стопки долларов, словно монах, принимающий постриг, – на Святое Писание, Курбанов закрыл глаза и ощутил, как руки его наполняются огнем и тяжестью, властью и властностью. Воспользовавшись этими деньгами, он уже навсегда отрезал себе путь назад. Отказавшись от них – сразу же обрекал бы себя на гибель.
Он не принадлежал к тем людям, для которых деньги – фетиш, смысл жизни. Вот и деньги, владельцем которых он с этой минуты становился, были для него всего лишь средством достижения цели, его орудием и оружием. Они были той основой, которая позволяла майору проникнуться уважением к самому себе и которая давала ему власть над друзьями и врагами, над теми, кто ему предан и теми, кто его предал, либо решится когда-нибудь предать.
"Ты решил и решился. Это твой шанс и твой крест, и никто, кроме тебя самого, не способен определить, насколько он праведен и насколько преступен".
Когда Курбанов вернулся в комнату, где верховный советник (в этот титул бывший "афганец" возвел себя сам) Рустем Рамал ждал его с кейсом в руке, тот медленно поднялся и, став по стойке смирно, выждал, пока Курбанов закроет чемодан в сейфе и вернется к столу.
– Так, говоришь, начинать следует с охранной фирмы?
– Как прикажете, Крым-баши.
"Крым-баши?!" – не осталось незамеченным для Курбанова это обращение.
– Тогда начинаем сегодня же.
– Уже начали, Крым-баши.
Курбанов подошел к бару, откупорил бутылку коньяку и налил себе и Рамалу. Поначалу Рустем только отпил, но заметив, что хозяин свою рюмку осушил, последовал его примеру.
– Ты знал об этом подземелье?
– Нет, Крым-баши, – ответил Рамал, немного поколебавшись, и Курбанов понял, что лжет.
– И знал, какая сумма там покоится?
– …Потому как знать не положено, Крым-баши, – тут же оправдал свое поведение лейтенант.
Курбанов сел за стол и движением руки предложил сесть Рамалу, однако тот, почтительно склонив голову, продолжал стоять. Он служил. Он демонстративно, с восточным подобострастием, служил, подчеркивая то положение, тот уровень, на котором должен осознавать себя в эти минуты его шеф. Только теперь Курбанов понял, что имел в виду Буров, когда при встрече сказал ему о Рамале: "Только что из Туркменистана. Советник президента Туркмен-баши. Азиатская школа, пройти которую дано не каждому…" или что-то в этом роде, дословно вспомнить он уже не мог.
А еще Буров дал понять майору, что возврата в Туркменистан, в Азию для Рамала нет. И поскольку он остался без хозяина, то теперь должен был сотворять себе нового.
Несколько минут Курбанов сидел молча. И все это время Рамал не сводил глаз с его массивного, широкоскулого, с раздвоенным подбородком, лица. Лишь когда Курбанов устремлял на него свой тяжелый, пронизывающий взгляд голубовато-стальных глаз, медленно, почтительно склонял голову.
– Мы никогда впредь не будем возвращаться к этому разговору… Очевидно, я и не должен был задавать его. Но поскольку все же задам, то потребую, чтобы ответ был правдивым. Он никак не повлияет на наши отношения, ни сейчас, ни в будущем.
Рамал едва заметно повел подбородком, хрипло прочистил горло и проговорил:
– Именно так, Крым-баши.
– Если бы я вернулся без кейса, то есть отказался от этих денег… ты обязан был бы пристрелить меня?
Песочной струей стекали секунды, однако Рамал все не отвечал и не отвечал. Курбанов налил себе еще немного коньяку, выпил и, выложив перед собой громадные тяжелые кулаки-гири, поглядывал то на них, то на советника.
– Я задал тебе вопрос.
– Слышал, Крым-баши. Я уже ответил на него, Крым-баши.
– То есть?..
– "Именно так". Из подземелья вы могли выйти только с кейсом. Или же совсем не выйти. Отказаться вы могли в Москве. Тогда вы уже никогда не вернулись бы в Крым, и вам никогда не пришлось бы спускаться в это подземелье.
Говорил Рамал медленно, чеканя каждое слово, опадавшее в сознание Курбанова девятью граммами расплавленного свинца.
– Спасибо за откровенность.
– За откровенность не благодарят, за откровенность казнят покровительством.
– Прекрасно сказано, по-восточному мудро. Но в таком случае возникает еще одно условие.
– Слушаю и внемлю, – без какого-либо налета иронии молвил Рамал.
– Если ты когда-нибудь вспомнишь о моем "вхождении в подземелье"… Если ты решишься вспомнить о нем… Пусть даже не вслух, или хотя бы мысленно… Я тотчас же пристрелю тебя.
Запрокинув голову, верховный советник какое-то время задумчиво смотрел в потолок, словно обреченный, решивший перед казнью насмотреться на небо.
– Именно так вы и должны будете поступить, Крым-баши. Ибо так велит гнев повелителя.
33
"Ну что ж, – размышлял главком Сухопутных войск, заторможено как-то созерцая всю ту безумную демонстрацию военной мощи, которую начали здесь, в столице, без его приказа и ведома. – В конечном итоге поездка в Киев имеет свои прелести. По крайней мере во вводе бронетехники на Красную Площадь тебя обвинить не смогут. Хотя, кто там потом будет разбираться, где именно ты был? Твои войска? В твоем подчинении находятся? Твои подчиненные командуют ими? Вот и отвечай за них!"
– Что они делают?! Нет, вы посмотрите, что они вытворяют! – вдруг не удержался водитель, напрочь забыв, что везет сразу трех генералов. – Они что там все, по штабам этим ядерным, охренели, что ли?! Не понимают, что эта техника способна натворить на улицах Москвы, если начнутся стычки?!
– Никаких стычек не будет, – обронил Банников, глядя, как наперерез им, застопорив движение, идет еще одна колонна боевых машин пехоты и танков. – Не посмеют. Против такой силы переть не посмеют.
– Почему же не посмеют? – заело водителя. – Разве в городе вся эта бронесила чего-нибудь стоит? Не во вражеском, в бою добытом, а в своем, русском, городе, да к тому же в столице?! Или, может, командиры этих частей рассчитывают палить по москвичам из орудий и давить толпу гражданских гусеницами?
– Помолчите, прапорщик, – прервал его монолог полковник, порученец Банникова.
– А ведь он прав, – процедил Буров, вступаясь за водителя.
– Какого черта прав?! Ничего он не прав! Кто против такой силы попрет?! Позабиваются по подъездам и будут сидеть тихо. Разве что по кухням коммунальным судачить станут.
– Даже во вражеском городе танки и бронетранспортеры – это всего лишь пылающие коробки. А в Москве, при нулевой эффективности и притом, что солдаты в подавляющем большинстве своем не знают города, зато знают, что вся эта толпа – свои, советские… Они попросту растеряются. И будут оппозиционеры вытаскивать их из танков да смотровые щели брезентами и куртками закрывать.
– Не нагнетайте обстановку, генерал-майор, – в такт и в тон лязганию гусениц пробасил главком. – Никаких жертв не будет. Это же демонстрация, – обернулся он к Бурову. – Всего лишь демонстрация…
– Чего? Техники, что ли?
– Силы. Обычная, превентивная демонстрация силы, – нервно постучал главком кулаком по бардачку, и все поняли, что оправдывается он уже не перед ними, сидящими в машине, а перед теми, кто будет предъявлять ему это обвинение официально, то есть перед прокуратурой, прессой, народом, перед самим собой. – И приказа открывать огонь – у солдат нет. Да и снарядов в машинах нет. Патроны для личного оружия – те, конечно, имеются. Тут уж, как водится. Однако приказа на огонь они не получали.
– Когда в солдат полетят бутылки с зажигательной смесью, а смотровые щели водителей позакрывают брезентом и одеялами, они откроют огонь без всякого приказа, – обреченно произнес прапорщик. – В моем послужном почти два года "афгана" в воздушно-десантных войсках. Я знаю, что это такое.
– Отставить! – взъярился Банников. – Я сказал, что это всего лишь демонстрация силы. Устрашение для тех, кто не подчинится. А вы, прапорщик, ищите дорогу. Ищите способ добраться до штаба. Не можем же мы до утра простоять на какой-то там на обочине!
И тут вдруг всех удивил все тот же полковник-порученец. Он повел себя как переагитированный солдат, решивший, что в этой гражданской войне ему лучше сражаться по ту сторону баррикад.
– Прошу прощения, товарищ генерал армии, но бывают случаи, когда самое разумное – лишний часик простоять где-нибудь на обочине, всеми забытыми и никем не замеченными. И не надо было вам торопиться с возвращением из Украины. В конце концов у нас там три округа. А время такое, что самый раз проинспектировать их. Особенно Прикарпатский округ, тем более что когда-то вы им командовали.
В салоне машины воцарилось неловкое молчание. Банников понимал, что и полковник, и прапорщик-афганец по-своему правы. Как понимал и то, что теперь, когда выяснилось, что водитель – из афганцев, да к тому же из десантников, с ним следует вести себя уважительнее.
– Совет, может быть, и дельный, – неожиданно спокойно проворчал он. – Да только слишком уж запоздалый. И вообще если бы вчера я был в Москве, я бы сделал все возможное, чтобы всю эту "гусень" поганую в город не вводить. Ведь перепашут же все: асфальт, мостовые…
– А что касается инспектирования Прикарпатского военного… – неожиданно нарушил обет молчания генерал-майор, с которым Буров знаком не был и который, хотя и представился, но имя его сразу же было забыто. Судя по всему, он оказался всего лишь попутчиком, с которым Банников вместе вылетал из Киева. – Это как раз неплохой вариант. К нему еще не поздно вернуться.
– Было бы не поздно, может, и вернулся бы, – хрипло проворчал Банников.
Теперь он и сам вспоминал о пребывании в тихом, спокойном Киеве, как о спасительном реанимационном сне. Ведь никто же его из Украины не отзывал, никто не приказывал. В суете путчистской о нем бы попросту забыли. И вернулся бы он в опаленную Белокаменную уже после всего этого путч-борделя. К тому же вернулся бы чистоплюйчиком.
– Но ведь можно же организовать какой-то повод для возвращения, – молвил генерал.
– Организовать телефонный звонок от начальника разведки округа или одной из его армий, – дело не сложное, – продолжил свои размышления вслух Банников, – но… Только недавно прочел в книге этого вашего предателя из ГРУ Резуна-Суворова, – с явным наслаждением бросил он булыжник в огород Главного разведуправления в лице Бурова. – Там он как раз о Прикарпатском говорит. Почти дословно помню: "В Прикарпатском военном округе грандиозные изменения. Нагло умер командующий Прикарпатским военным округом генерал-полковник Бисарин". Кстати, – добавил от себя Банников, – я этого генерала знал и когда-то служил под его командованием. – Командование военным округом принял генерал-лейтенант танковых войск Обатуров. И сразу же в штабе военного округа начались массовые увольнения людей Бисарина и замена их людьми Обатурова. И сразу же волна изменений покатилась вниз, в штабы армий…" И дальше – в том же духе.
– Не слишком ли старательно изучаете труды одного из самых подлых предателей Родины? – подколол его Буров.
– А там немало поучительного. Сказано много такого, чего не сказал, и уже вряд ли когда-либо скажет публично, любой другой "грушник", вы, например, генерал Буров. Другое дело, что не надо было допускать, чтобы этот мерзавец настолько расписался, что его на десятки языков переводят и издают.
– Не так уж и просто это было сделать. Не те времена, да и под охраной он был; считайте, в подполье, в течение многих лет пребывал…
– Оправдать можно, что угодно. Поэтому в детали ударяться не будем. А коль уж дожились до того, что даже приговоренного к расстрелу перебежчика расстрелять не сумели, – тогда извольте читать и изучать.
– …Ибо это и есть тот взгляд, – уточнил Буров, – который отныне будет доминировать во взглядах на нас противника. А разведчик всегда должен дорого платить тому, кто поможет ему разгадать логику мышления, рассуждений и восприятия его страны и его разведки контрразведывательными службами противника.
– Не ты один, Буров, подобными байками действия своих развед-предателей оправдываешь. Но если хочешь изложить что-то конкретное по Украине – изложи.
– Самое время поменять командующих всеми украинскими округами. И в первую очередь – Прикарпатского.
– Да "свой" там командующий, свой, – равнодушно заметил главком. – Из штабистов тоже пока что менять никого не нужно.
– Они вроде бы все "свои", – медлительно подключился к разговору безымянный генерал-майор. – Но как только Ярчук пообещает кому-либо из них, что оставит на старом теплом посту или с повышением в Киев переведет, например, на пост замминистра обороны, – он тут же заявит: "Не я Союз разваливал, не мне и на амбразуры ложиться". И согласится служить Независимой Украине.
– Ты, генерал, прав, – признал главком. – В Украине войсками должны командовать исключительно "наши" люди. Даже в том случае, если она действительно станет независимым государством. Но ведь ты же у нас инспектор, вот и поделись с министром обороны своими инспекторскими наблюдениями.
Колонна бронетехники, пересекающая им путь, тоже почему-то остановилась, и там, на перекрестке, в ста метрах от машины главкома, образовалась непроходимая пробка, которая изрыгала сейчас ревение сотен моторов да сатанинскую какофонию машинных клаксофонов, на которые жали уже исключительно от бессильной ярости. А над всем этим столпотворением угрожающе витали клубы чадного дизельного дыма.
– В Украине сейчас все активизируется, – возбужденно убеждал генерал-инспектор, опасаясь, что пробка начнет рассасываться и о нем попросту забудут. А когда еще выпадет возможность изложить все то, маниакально наболевшее, что гложет его в последние месяцы, причем изложить самому главкому? – Всегда найдется какой-нибудь полковник, который предаст, а за добровольцами там дело не станет. Они в течение месяца такие дивизии развернут, да так по горам укрепятся…
– Короче, что вы предлагаете, генерал-майор? – не выдержал его натиска Банников. – Расформировать его, этот Прикарпатский военный округ, что ли?
– Ну, я бы прежде всего…
– Панику гнать – все мастера, – не дал ему высказаться главком. – Чуть что – сразу в панику.
– Да я не из паникеров. Но работать надо в округах. Там основа армии, поэтому…
– А чем занимается наша разведка, мать вашу?! – вновь обратился главком к Бурову. – У нас ведь мощная армейская разведсеть, от батальона включительно, – все еще не давал ему возможности излить душу. – И что же? Общие фразы да предположения. Вы нам факты давайте. Да-да, факты, аналитику, рекомендации. А паниковать… паниковать мы все научились…
– Но вы не поняли меня. Я ведь потому и говорю, – опять ринулся в бой генерал-инспектор, однако Буров, которому уже надоела его словоохотливость и которому очень не хотелось, чтобы эта стычка переросла в конфликт, вполголоса одернул его:
– Прекратите, ради бога, не время сейчас. И так уже нервы у всех на пределе.
– Вот именно, – поддержал его Банников, прогромыхав это свое "вот именно" таким басом, словно перед ним в одном гигантском каре выстроили весь взбунтовавшийся и предавший отчизну, "насквозь украинский" Прикарпатский военный округ.