34
Глоров, как всегда, появился неожиданно и неслышно. Он вторгся в размышления как раз в тот момент, когда Ярчук окончательно решил для себя, что ситуация не настолько патовая, чтобы отказываться от ее продолжения, и что стоит рискнуть. А значит, нужно идти на обострение ситуации, обострение отношений с Москвой. С нынешней Москвой, "гэкапутчистской".
Ни слова не произнеся, Глоров положил на стол перед Ярчуком диктофон.
– Хочешь, чтобы я повторил все, что только что сказал Кремлевскому Луке? – иронично поинтересовался Ярчук.
– Зачем? – это банальное "зачем" прозвучало так неожиданно, что Предверхсовета не сразу подыскал ответ.
– Не знаю. Вам виднее, – проговорил он уже без своей хуторянской ироничности и даже чуточку смутившись. – Зачем-то же вы…
– Вас, товарищ Ярчук, ваши разговоры – я никогда не записывал, и записывать не стану. Это вопрос принципа.
– Странно.
– Только что передала какая-то радиостанция, – постучал кагэбист пальцем по диктофону. – Не украинская, и, похоже, из тех, что не находятся под контролем гэкачепи… гекапутчистов, – решил хоть чем-то угодить шефу.
– Почему вы решили, что неподконтрольная?
– По комментарию, последовавшему после сообщения.
– Значит, уже появились радиостанции, которые гэкапутчистам не подчиняются? Телевидение этого сообщения не передавало?
– Московские каналы – под контролем гэкапутчистов.
– Понятно. Крутите.
Референт включил запись и, отойдя, уселся на краешек приставного стола, чтобы проследить за реакцией Предверхсовета и дождаться указаний.
– "Указ Президента России", – донеслось из диктофона.
– Это уже интересно, – оживился Ярчук.
"…В связи с действиями группы лиц, объявивших себя Государственным комитетом по чрезвычайному положению, постановляю:
Первое. Считать объявление Комитета антиконституционным и квалифицировать действия его организаторов как государственный переворот. Второе. Все решения, принимаемые от имени так называемого "Комитета по чрезвычайному положению", считать незаконными и не имеющими силы на территории РСФСР. На территории Российской Федерации действует законно избранная власть в лице Президента, Верховного Совета и Председателя Совета Министров, всех государственных и местных органов власти и управления РСФСР".
"Эт-то уже серьезно… – проговорил про себя Ярчук. – Это уже гражданская война, по крайней мере в Московии. Причем то, что с таким антипутчистским манифестом выступил президент России, а не руководитель одной из национальных республик, принципиально меняет ситуацию".
"…Третье, – продолжал тем временем Елагин. – Действия должностных лиц, исполняющих решения указанного Комитета, подпадают под действие Уголовного кодекса РСФСР и подлежат преследованию по закону. Настоящий указ вводится в действие с момента его подписания".
– Эт-то действительно серьезно, – повторил Ярчук, но уже вслух.
– И мы уже на грани гражданской войны.
– Они, – мягко, вкрадчиво, уточнил Предверхсовета Украины. – Они там, в Москве, находятся сейчас на грани войны. А наше дело – не дать втянуть себя в эту авантюру.
– Что почти невозможно.
– Без аналогичных указов Верховного Совета Украины – да, это будет невозможным.
– …Принять которые в нашем пророссийском и прокоммунистическом Верховном будет очень трудно.
– "Пророссийском и прокоммунистическом"? – переспросил Ярчук. Все же взыграло в нем что-то от компартийного идеолога. – В общем-то, вы правы. Ладно, увидим по ситуации…
Забирая свой диктофон, референт встретился взглядом с Ярчуком. Он явно чего-то ждал от Предверхсовета – оценки Указа Президента России; похвалы за то, что записал выступление Елагина по какой-то антисоветской радиостанции…
– Так все же, – словно бы вычитал его мысли Ярчук. – По какой радиостанции прозвучало это выступление?
– По-моему, по "Эху Москвы" или что-то в этом роде. В любом случае надо бы опубликовать этот указ в нашей прессе.
– Вот и займитесь этим. Только не от моего имени, не от моего… – слегка поморщился Ярчук, перехватив на себе не то удивленный, не то осуждающий взгляд референта. – Действуйте исключительно по своим каналам.
– Чтобы в нужный момент у вас оставалось право отстраниться от этого решения, – понимающе кивнул Глоров.
– Да, и отстраниться… если понадобится, – решительно подтвердил Предверхсовета. – Это политика, и вы знали, на что шли.
– Знал, естественно. Опубликуем, действуя по моим каналам, – попадая в неловкое положение, Глоров всегда начинал говорить рублеными, чеканными фразами. – Можно лишь сожалеть, что у нас, как в России, пока что нет своего президента.
– Кто знает, может, в этом наше счастье. Ибо неизвестно, как бы этот самый президент Украины повел себя в данной ситуации, и тогда…
– Я имел в виду, что президентом должны были бы стать вы, Леонид Михайлович…
– Я?.. – хмыкнул Ярчук. – Может, и я. Но не обязательно. Им может стать кто угодно. Словом, как карта ляжет.
– Неужели не задумывались над этим политическим ходом?
– Мало ли над чем я задумывался, – раздраженно проворчал Ярчук. – Не по Конституции все то, о чем вы сейчас говорите…
– Простите, Леонид Михайлович, но ведь до недавнего времени половина россиян и слова такого – "президент" правильно выговорить не умела; говорили "призидент". И ничего, как видите, очень быстро свыклись, смирились. Есть процессы, которые нужно инициировать. Один из них – процесс конституционной реформы, предусматривающей введение президентского правления в Украине.
– Но не сейчас же! – изумился Ярчук, совершенно не придавая значения тому, что подталкивает его к такому решению не генерал госбезопасности, не кто-либо из влиятельных депутатов, что было бы хоть как-то объяснимо, а… безвестный референт.
"Но ты же столько лет проработал в ЦК! – одернул себя. – И прекрасно знаешь, что масса "судьбоносных" – если не для страны, то для кого-то конкретно – решений инициировалась никому не ведомыми инструкторами ЦК, или завотделами обкомов. Даже если эти решения противоречили здравому смыслу и были на грани криминальной авантюры, они выдавались потом чуть ли не за "линию партии", и "проводники" этой линии, показывая пальцем вверх, словно бы на небо, вполголоса сообщали: "Так решено. И тут уж ничего не поделаешь"".
– Разве вы не согласны, что президентское правление усилит статус Украины, – по-мефистофелевски наседал на председателя Безвестный Референт, – укрепит саму ее государственность? Появится личность, способная объединить нацию, инициировать основные положения национальной идеи, а главное – брать власть, а вместе с ней – брать на себя ответственность за эту самую власть.
– Но не сейчас же! – несильно, с интеллигентской вялостью, стукнул кулаком по столу Ярчук. Однако голос, которым он произнес это, был зычным и напоминал голос отчаянного игрока, решавшего: ставить или не ставить "на все"?
– А я уверен, что ничто не помешает вам стать Президентом. Причем именно сейчас, когда приобретает престижность президентская власть в России. Помните: "Когда в Москве стригут ногти, в Киеве отрубывают руки"? Ваши слова.
– Не мои. И не отсюда они, – поморщился Ярчук. – Это из другого сценария. И потом, что ты можешь знать, – впервые за все время их совместной работы обратился к референту на "ты", – о том, как в Москве "стригут ногти" и как, а главное, кому и что именно, отрубывают при этом в Киеве?..
– Прошу прощения, – не очень-то стушевался Глоря.
И тут у Ярчука вновь закралось подозрение: а не провокация ли это, затеянная госбезопасностью? А что… подтолкнуть его к президентству, создать на этой основе внутриполитический конфликт в Украине, вызвать негодование. Подумать только: вчерашний компартийный идеолог, который на корню губил саму идею украинской государственности, сегодня вдруг пытается провозгласить себя президентом этой самой Независимой Украины!
– Но вы-то хоть представляете себе, что произойдет, если я действительно стану Президентом Украины?
– В республике появится хоть какая-то видимость порядка. Хоть какая-то стабильность.
– Но вам всем это очень усложнит жизнь.
– Кому как… Команде это усложнять жизнь не должно, – заметил Глоров.
– Какой еще… команде?
– Вашей… команде, товарищ Ярчук, президентской.
– Но…
– …Которую еще только следует создать. И не стоит бояться этого понятия. Вся элита Запада входит в политику, да и в экономику тоже командами.
– Это понятно. Не ясно другое: из кого будет формироваться такая команда? Сейчас, здесь, в Украине.
– По нынешним временам основу должны составлять бизнесмены. Солидные люди с солидными деньгами. Весь нижний эшелон должен состоять из бизнесменов и руководителей крупных предприятий. Высший эшелон следует формировать, естественно, из ведущих политиков.
– Но еще неизвестно, как народ…
– А почему вы решили, что президент должен управлять народом? – расплылся в снисходительной улыбке референт. – Господь с вами, Леонид Михайлович! Президент должен управлять не народом, который никогда преданным ему не станет, а… командой преданных ему политиков и управленцев, которых он обязан сделать преданными. А уж команда возьмет на себя все те хлопоты, которые вызваны управлением страной, народом; определением внутренней и внешней политики.
Помолчав, Ярчук с интересом посмотрел на Глорова. Только теперь он начинал понимать, что за человек взращивается у него под боком.
– Допустим, – медленно и неуверенно произнес он, отодвигая от себя выключенный диктофон, как бы опасаясь, что и в таком состоянии он способен увековечить его слова для ненужных ушей. – …Такая команда создана. Каковым видите в ней свое место?
– Если позволите, именно я и возьмусь за создание такой команды. Подберу, организую, сплочу. Мое направление – работа с кадрами.
"У Сталина, когда он задумал отстранить от управления страной "вождя мирового пролетариата", чтобы самому прийти к власти, тоже основным направлением была работа с кадрами, – вспомнилось Ярчуку. – Генеральный секретарь – это ведь поначалу была должность больше техническая, нежели руководящая. Сравнение, конечно, не очень удачное, тем не менее поучительное. Чем этот образованный, вышколенный референт от госбезопасности хуже вчерашнего недоученного семинариста Иосифа Джугашвили по кличке "Коба""?
– Время такое – перемен. Оно случается раз на столетия, если не реже. И тот, кто упустит это время, – упустит свою судьбу. В команде Елагина это прекрасно понимают. Ну а что касается заявления этих гэкапутчистов из Ленинграда… По-моему, они так и не поняли главного – что время партноменклатурной коммунистической демагогии ушло.
– Какое же настало?
– Время личностей и время команд; время бескровных, экономических революций и время успеха, – по-евангельски напророчивал Глоров. – И коль уж Господь не избавил нас от необходимости "жить в интересное время перемен", которого так опасались еще древнекитайские философы, то следует увидеть в этом "интересном времени" свой собственный интерес.
35
Опустошив рюмку, майор вновь взялся за бутылку коньяка, но, сдержавшись, поставил ее на место. Свою порцию священного сакэ камикадзе Курбанов – он же Курбан-баши или Крым-баши – уже употребил. Ритуал соблюден. Самолет его, с заправкой "в один конец", готов к полету. Пора выруливать на взлетную полосу. Банзай!
Набрав номер сотового телефона начальника райотдела майора Крамара, он медленно произнес:
– Подполковник, срочно нужны данные на всех руководителей охранных фирм Южного берега. И прежде всего – фирмы "Легионер".
Крамар хорошо помнил, какие звезды украшают его милицейские погоны, однако разочаровывать Курбанова не стал. Если Хозяин назвал его подполковником – ему виднее. Еще вчера ему позвонили из всесоюзного МВД и популярно объяснили, кому, в реальности, он должен служить. Сегодня то же самое ему объяснил невесть откуда появившийся "авторитет" Рамал, возражать которому – все равно, что подписывать себе приговор.
– Подготовим. Что еще?
– К восемнадцати ноль-ноль быть у меня, со сведениями и своими людьми. Для знакомства.
– К восемнадцати не смогу…
– Я сказал: к восемнадцати, – хрипло, гортанно взорвался Курбанов. И это был первый случай, когда он решился не просто повысить голос, но и приказать кому-либо из местных руководителей.
Запнувшись, майор выдержал паузу. Он пока еще не совсем осознал, что происходит, но что что-то произошло – это он уже понял.
Когда он положил трубку, Рамал взял у него новую записную книжку и, словно факир из рукава, достал откуда-то миниатюрный фотоаппарат. Разворачивая страницы и совершенно не обращая внимания при этом на Курбанова, он спокойно переснял на пленку те немногие записи, которые там появились.
– Крым-баши не должен повышать голос, когда говорит с людьми, которые обязаны бояться его шепота, – назидательно и в то же время совершенно безынтонационно произнес он, вежливо возвращая записную книжку. – Крым-баши не должен звонить своим людям, для этого у него есть помощники, есть Рамал. Крым-баши не должен заниматься мелким делом. Он должен определять большие дела. Рамал здесь для того, чтобы взять на себя все мелкие, все, что может отвлекать Крым-башу, втягивать в суету, мешая предаваться величию. Крым-баши не должен снисходить до мелких операций – для этого есть Рамал и майор Крамар, есть Лилиан и Виктория Гротова… Крым-баши должен оставаться безгрешным, ни во что не замешанным, как ангел-хранитель.
"Откуда он узнал о Гротовой?" – удивился Курбанов, поскольку не успел познакомить с ней помощника. Но тут же понял, что, выскажи он это вслух, Рамал тотчас же заявит: "Крым-баши не должен удивляться". А когда не удержался и, для эксперимента, все же спросил, то в ответ услышал:
– Крым-баши не стоит удивляться. Он может себе позволить удивляться только тогда, когда его люди не знают чего-то такого, что им положено знать.
– Ты мудрый человек, Рамал.
– Мудрый вы, Крым-баши. Никогда не стоит говорить своим людям, что они мудры. Они только потому и считаются вашими людьми, что мудры. Если же они глупы, вы не должны слышать их имена.
– Прав был Буров: сразу же чувствуется туркменская муштра, школа самого Туркмен-баши.
– Буров не совсем прав. Необходимую "школу" я прошел еще до того, как оказался в окружении Туркмен-баши. Именно поэтому я и попал… в его ближайшее окружение. Со мной вы можете быть откровенны, Крым-баши. Я – ваш верховный советник. И поскольку сотворять ваше окружение, вашу команду приказано мне, то и знать это окружение должно только меня. Попасть к вам человек может только через Рамала. Только через меня он может рассчитывать когда-нибудь подступиться к вам; или же не подступится никогда. Крым-баши должен освещать своим могуществом, как луна в полнолуние. Но и недосягаемым для всех, кроме Рамала, он тоже должен быть… как луна в полнолуние.
– Принято, верховный советник, принято, – процедил Курбанов. Нет, замечания, советы, которые давал Рустем Рамал, не оскорбляли и не унижали его. Майор прекрасно понимал: уроки, которые преподносит ему сейчас этот "человек из окружения Туркмен-баши", бесценны, как и весь многовековой опыт восточных правящих дворов, где в основе всего – величие правителя, его всемогущество и непогрешимость.
– У вас густой хриплый бас, Крым-баши. Он внушителен. Он запоминается. Это голос, способный внушать не только страх, но и… любовь. Научитесь говорить, не выражая своих чувств и эмоций. Мой друг Курам может говорить, Рамал может говорить, – он выдержал многозначительную паузу – даже генерал Буров может говорить. Однако Крым-баши говорить не должен. Он должен внушать и повелевать.
"Даже Буров может всего лишь "говорить"? Странно, – подумалось Курбанову. – Сей шакал из поднебесной просто так, к слову, подобные имена не упоминает. И если он все же упомянул, то дал понять: теперь для него хозяин не генерал Буров, который может, как и все прочие смертные, "говорить", а он, Крым-баши Курбанов…"
– Мысленно можете называть меня, как вам заблагорассудится, Крым-баши, – вдруг сразил его своей проницательностью Рамал. – Главное, не в том, чтобы вы никогда не говорили о Рамале с презрением, – это право каждого Хозяина; главное в том, чтобы вы никогда не думали о нем с недоверием. Ибо недоверие всегда убийственнее презрения.
– Не знал, что ты умеешь читать мысли.
– Я умею читать не мысли, а лица. Но, к сожалению, не только я один. Поэтому лицо Крым-баши должно быть таким, чтобы никто, никогда и ничего не смог прочесть по нему. У вас крупное, волевое внушительное лицо. Когда Буров решил выбрать из числа своих людей человека, который бы стал Крым-баши, он попросил это сделать Рамала. Прежде чем остановиться на вашей кандидатуре, я просмотрел восемь кандидатов. А прежде чем увидеть вас лично, я увидел десятки ваших фотографий. В том числе и присланных уже отсюда, из Крыма.
– Значит, выбирал меня… ты?! – забыв обо всех уроках Рамала, майор начал медленно приподниматься. Он был потрясен. И черт с ним, с лицом, на котором в эти мгновения Рамал мог прочесть все, что угодно – от святых заповедей до таинств чернокнижия.
– Не я выбирал, Крым-баши. Судьба. Рок. Небо. Рамал всего лишь помогал Небу.
– Значит, окончательно выбор был сделан только сейчас, во время моей поездки в Москву?
– Приглашение в Москву – как раз и стало выбором.
– А что с остальными?
– К моменту испытания осталось только трое из них. Реальных. У каждого оказались свои слабости. Кого-то из них перебросили в Сибирь. Двоих, которые попытались выйти из-под контроля и переметнуться к местному криминалитету, пристрелили. Еще один пристрастился к наркотикам, поэтому его сожгли в крематории. Кажется, предварительно забыв пристрелить. Однако вам не стоит вспоминать о них, Крым-баши. О них будет вспоминать Рамал, если только они когда-либо понадобятся. Особенно те двое, что оставлены в Крыму, но уже не на первых ролях, а в массовке. В том числе известный вам Зотов, по кличке "Зомби".
– Я не знал, что и он – тоже?
– Он как раз оказался первым, на кого ставил Хоз… – вновь осекся на полуслове Рамал, – то есть на кого ставил Буров. – И Курбанов понял, что запинание на полуслове – нарочитое, и что эта утечка информации – тоже подсказка, тоже своего рода урок.