36
Появившись в своем служебном кабинете, шеф госбезопасности потребовал все имеющиеся сообщения о событиях в стране. Прежде всего Корягина интересовало отношение к гэкачепистам в союзных республиках, а также в автономиях и регионах России. Только оценив соотношение сил и ситуацию в целом, можно было решать, как вести себя дальше и к каким мерам прибегать в самой Москве.
Пока помощники готовили для него папку с необходимыми материалами, Старый Чекист стоял у окна, по-наполеоновски скрестив руки на груди и, покачиваясь с пятки на носок, рассматривал освещенные утренними лучами вершины крыш, на которых уже появлялись сорванные ночными ветрами желтые листья; часть шоссе, по которому медленно продвигалась колонна крытых грузовиков… А еще – ломоть белесого неба, на котором сквозь оттепельно-снежное облако четко вырисовывались бездонные и безучастные ко всему, что происходит на этой планете, голубоватые полыньи космоса, в глубинах которых проявлялись две запоздалые звезды.
"А ведь, судя по всему, зарождающийся день окажется решающим, – подумалось шефу госбезопасности. – Все, вокруг чего мы темнили в течение нескольких предыдущих дней, сегодня должно было предаться просветлению".
Корягин понимал, что прошедшая ночь стала ночью раздумий и для тех, кто готов идти с ним до конца, и для тех, кто готов умереть на баррикадах, но с условием, что, умирая, сможет наблюдать его, шефа госбезопасности, агонию. Словом, это была ночь заговора, ночь надежд и отчаяния, ночь судьбы.
Да, минувшая ночь была "ночью судьбы", остановился Старый Чекист на этом, как ему показалось, роковом определении. Лично он в эту ночь пришел к твердому решению: в конечном итоге власть должна оставаться в его руках. Он не станет добывать ее ни для опереточного диктатора Ненашева, ни для Кремлевского Луки, ни для престарелого маршала Карелина, примерявшего на себя мундир военного усмирителя нации; не говоря уже о Прорабе Перестройки.
До поры до времени он как шеф госбезопасности вынужден был оставаться в тени, дабы избегать обвинения в приходе к власти военной хунты, в том, что в стране произошел кагэбистский переворот. Еще вчера утром он обдумывал, как бы, оставаясь теневым лидером, упрочить позиции своей конторы, мысленно задаваясь вопросом: "Да какая еще власть нужна ему, всемогущему председателю Комитета госбезопасности, если и так все структуры власти снизу доверху пребывают под его колпаком?"
Однако судный день "явления ГКЧП народу", который заставил вздрогнуть и напрячься не только всю страну, но и весь мир, воочию убедил его: Советский Союз, особенно сейчас, пребывая в стадии национального развала и демократического разгардияша, – не та страна, которая способна признать некий аморфный, коллективный орган власти, а тем более – подчиниться ему на условиях чрезвычайного, а по существу, военного положения. Ситуация подсказывает: требуется всенародный лидер, нужна по-настоящему сильная личность.
Но в том-то и дело, что в старой замусоленной колоде выбирать уже не из кого. Русакова в эту ипостась не вернуть, да он никогда такой личностью и не был. Лукашов по-прежнему ведет двойную игру, пытаясь конституционно подстраховаться на случай любого исхода этой политической заварушки. Конечно, в какой-нибудь другой стране на роль сильной личности мог бы претендовать министр обороны. Да в том-то и дело, что маршал Карелин буквально поразил вчера Корягина своей отстраненностью от событий, как и своим унтер-офицерским стремлением выполнять приказы. Не отдавать их, сообразуясь с политической и военной ситуацией в стране, а именно выполнять.
Как вообще могло случиться, удивлялся Корягин, забывая о своем собственном преклонном возрасте, что во главе Министерства обороны такой супердержавы оказался престарелый, апатичный маршал, доживающий свои армейские дни с одной мечтой – как можно почетнее уйти на заслуженный отдых? "Однако же по-настоящему заслуженный отдых в партноменклатуре заслуживают не годами и стажем, а преданностью", – презрительно ухмыльнулся шеф госбезопасности, некстати вспомнив, что и ему тоже недавно намекнули по поводу заслуженного… Причем решился прибегнуть к этому тот, кто только и мог решиться – Президент, да и то деликатно, в виде совета. Но Корягин знал: такие советы-намеки случайными не случаются.
– Здесь вся наиболее важная информация, товарищ генерал армии, – послышался у него за спиной голос референт-адъютанта.
– Положите на стол. События отслеживать и каждые два часа докладывать. В экстренных случаях – докладывать особо.
– Есть, товарищ генерал!
"Еще пару недель такого разгула демократии, и пришлось бы слышать: "господин генерал", – криво улыбнулся Старый Чекист. После всех тех раздумий, которыми он только что предавался, Корягин вдруг взглянул на открывающийся перед ним город, как завоеватель, которому уже позволено было осмотреть окраину древней столицы с вершины подмосковного холма. – А ведь для любого, пусть даже самого безудержного воителя наиболее вожделенной столицей, которую предстоит завоевать и удерживать, всегда является столица его собственной страны", – вдруг афористично открыл для себя главный гэкачепист, возвращаясь к столу и принимаясь за ознакомление с бумагами.
"Москва. К 17.00 бронетранспортеры расчистили подступы к Манежной площади. Убраны развернутые демонстрантами поперек Тверской улицы троллейбусы, бронетехника встала на всех вливающихся в Манежную площадь улицах. С одного из бронетранспортеров выступил не назвавший себя генерал с просьбами к собравшимся расходиться…"
"Генерал… с просьбами к собравшимся расходиться"! – покоробило обер-кагэбиста. Это что еще за генерал такой, – тотчас же сделал себе пометку: "Выяснить: генерал на Манежной площади?" Если генералы начнут выступать с просьбами к толпе расходиться, очень скоро толпа попросит генералов убраться. Вообще из Москвы. И вот тогда уж…"
"…Однако поредевшая было, с уходом части людей к Дому Советов, толпа снова растет. На Тверской из окон Моссовета разбрасывают в собравшуюся у здания толпу размноженное на ксероксе сегодняшнее обращение и Указ Президента РСФСР".
Старый Чекист устало налег на подлокотник и, сняв очки, помассажировал переносицу. Елагин – вот кто не станет задерживаться сейчас на пригородных холмах столицы, а сразу же ринется на Кремль! Причем ринется он туда с твердым намерением даже близко не подпустить к этой имперской святыни тебя, Корягин, и твоих гэкачепистов. А вот, кстати, и первый залп, – взял он в руки официальное, на бланке Комитета госбезопасности "Обращение Президента России к солдатам и офицерам Вооруженных сил, КГБ СССР, МВД СССР". И тут подсуетился, мерзавец! Вернее, подсуетилось окружение. Вот именно… "Окружение Елагина" – тут же пометил в своем "ежедневнике".
"Военнослужащие! Соотечественники! Предпринята попытка государственного переворота. Отстранен от должности Президент СССР, являющийся Верховным главнокомандующим Вооруженных сил СССР. Вице-президент СССР, премьер-министр, председатель КГБ СССР, министры обороны и внутренних дел СССР вошли в антиконституционный орган, совершив тем самым государственную измену – тягчайшее государственное преступление. Страна оказалась под угрозой террора…"
Дальше читать Старый Чекист не стал, и так все было ясно. Президента России лучше было бы иметь в союзниках. Однако кагэбист прекрасно понимал: если бы Елагин оказался в гэкачепе, ему, Корягину, в этом органе была бы отведена третьерядная роль. Так, а что там творится в республиканских вотчинах наших регионалов?
"Алма-Ата. Президент Казахстана выступил по местному телевидению с заявлением. В нем, в частности, говорится, что казахское руководство не собирается вводить в республике чрезвычайного положения. Вся полнота власти, в соответствии с принятой Декларацией о государственном суверенитете Казахстана и Конституцией Казахской ССР, принадлежит местным органам власти.
Кузгумбаев подтвердил приверженность политике укрепления суверенитета республики, принципам демократии и единства Союза… Казахский лидер призвал личный состав частей Советской армии, КГБ и МВД, дислоцированных в Казахстане, соблюдать верность конституционным нормам, уважать права личности и местные органы власти".
"Это он что, после визита в Алма-Ату Президента России так оборзел? – задался вполне естественным в этой ситуации вопросом Корягин. – Не слишком ли поторопился? Впрочем, симптом очень тревожный". Он помнил, что в последнее время авторитет Кузгумбаева в республике очень возрос, поскольку тому удавалось лихо балансировать между националистами и "целинниками", как неофициально именовали теперь почти всех русскоязычных; между химерией коварного, завуалированного слащавыми речами среднеазиатского сепаратизма и такой же химерией "обновленного Союза".
Бегло пройдясь по столь же тревожным сообщениям из Татарстана и Кавказа, шеф госбезопасности обессилено ударил кулаком по столу. "Первое, что мы сделали бы, – решительно установил для себя Корягин, – так это раз и навсегда покончили бы с этим их "парадом суверенитетов". Казахстан – суверенное государство! С ума сойти можно!" Однако, едва пережевав эту мыслишку, он вдруг открыл для себя, что произносит ее в каком-то неопределенном времени – "сделали бы", "покончили бы"…
Последней информацией, за которую зацепился его помутневший под запотевшими стеклами взгляд, стало сообщение из Нижнего Новгорода: "Попытку создать в масштабах области чрезвычайную комиссию из высших чинов, – ("чинов"! – резануло Старого Чекиста. – Совсем обнаглели!") – КГБ, УВД и армии предпринял председатель Нижегородского областного совета. Однако его усилия были блокированы радикально настроенными депутатами областного и городского советов. На площади Минина и Пожарского состоялся митинг жителей Нижнего Новгорода, на котором были зачитаны последние указы Президента РСФСР и его "Обращение к гражданам России". Утром 21 августа намечено созвать чрезвычайную сессию Нижегородского городского совета, в ходе которой большинство депутатов, скорее всего, решительно выскажутся против действий ГКЧП".
37
Поднявшись из-за стола, Курбанов грузно прошелся комнатой. Еще недавно он восхищался этой своей резиденцией, но теперь она показалась ему малой, тесной и непрезентабельной.
– Совсем забыл, – вдруг спохватился он, обращаясь к Рамалу. – Позвони-ка Бурову, доложи, что посылка из тайника изъята…
– Бурову должен звонить Крым-баши. Генерал не должен чувствовать, что для Рамала он уже не хозяин. Хозяину Рамал не может делать первый звонок, в котором будет сообщено, что операция "Киммерийский рассвет" начата. Об этом должен сообщить сам Крым-баши. До Хозяина нужно подниматься по ступеням. На первой ступени – вы, Рамал – на второй. К тому же этот звонок окажется важным для вас.
– Даже так? Любопытно.
Рамал подошел к телефонному аппарату, набрал номер генерала и передал трубку Курбанову.
– Слушаю, – донесся до Виктора усталый голос Хозяина.
– Курбанов говорит. Посылка получена.
– Это мой взнос, Курбанов.
– Долг платежом…
– Это не долг, – прервал его Буров. – Это взнос. – Курбанова осенило, что разницу ему еще только надлежит понять и уловить, очевидно, не без помощи всезнающего Рамала. – Это выше чем в долг, – прекрасно понял смысл его заминки-молчания генерал.
– Учту, товарищ полк… простите, товарищ генерал. Кстати, еще раз поздравляю с присвоением звания.
– Я мечтал о нем, – дрогнувшим голосом проговорил Буров, очевидно, забыв об "уроках Рамала". – Для меня это важно. Тем более что звание это присвоено под январский уход в отставку… Не хотел, чтобы меня вышвырнули из армии, как некоторых. Не мог так. В новом году предстоит командировка за рубеж. В качестве советника. Кстати, очень скоро тебе тоже сообщат о повышении в чине, под запас. Так что за тобой "поляна", господин полковник.
– Простите, подполковник. Я ведь всего лишь майор.
– В том-то и дело, что это будет внеочередное звание, полковник, внеочередное. Учитывая все прошлые заслуги. Спасибо, Истомин подключился к этому вопросу.
– Тогда будем считать это еще одним взносом.
– А вот это уже не взнос. Это в долг. И не мной одним дано. – Курбанов улыбнулся и покачал головой. Еще один урок. День великих, незабвенных уроков. – Свой взнос ты начнешь делать через полтора года. Счета тебе будут названы.
"Значит, на раскрутку мне дают полтора года. Не щедро. Но и на том спасибо".
– И еще. Твой "Лазурный берег" все еще пребывает в ведении Москвы, а не Киева или Симферополя. И "добро" на назначение тебя директором сего заведения уже дано.
– Меня?! – опешил Курбанов, и тут же метнул взгляд на прячущего коварную ухмылку Рамала. Ведь знал же, подлец, а молчал. – Меня – директором?!
– На два года вся эта "лазурь" отдается тебе на откуп. С видами на приватизацию. Но… Там дама. Ты знаешь, чья она профсоюзная ставленница?
– Если профсоюзная, значит, Ненашева?
– Так вот, она уволена.
– Радикальный подход.
– Основательный – так будет точнее. А все потому, что времени в обрез; нужно брать, все, что пока еще не взято другими. К слову, выселение директрисы должно происходить деликатно. Заместителя подберешь сам.
– Найдем.
– Тогда с Богом. Да, как там Рамал?
– Рамал? – специально переспросил Курбанов, переводя взгляд на верховного советника. – В команду вписался. Замечаний нет.
– Ценный кадр.
– Я в этом уже убедился.
– Специально для тебя берег. – Рамал слушал все это, внешне никак не реагируя. Голова его была почтительно склонена. – А теперь – о главном, по поводу чего я как раз собирался тебе звонить. В какой готовности твой отряд "киммерийцев"?
– В полной боевой.
– Машины прибудут к двадцати одному ноль-ноль. К этому времени весь отряд, включая женщин-снайперов, должен быть готов к переброске в Дорос, на объект "Заря".
– Отряд будет готов.
– Дальнейшие инструкции получите непосредственно на объекте. Надеюсь к тому времени вернуться из Москвы. Все, конец связи.
38
Почти с отвращением отбросив папку на край стола, так что по инерции она слетела на приставной столик для посетителей, главный кагэбист страны навалился грудью на стол и закрыл глаза. Как бы ему хотелось сейчас уснуть, но с таким расчетом, чтобы проснуться уже дней через десять, когда весь этот кошмар с путчем и хождением по граням гражданской войны наконец-то завершится. Впрочем, хватит ли для этого десяти дней – в этом уверенности у Старого Чекиста не было.
– Товариш генерал, – возник в двери кабинета референт-адъютант, – к вам товариш Истомин, из ЦК партии. Он просит принять его.
Внутренне встрепенувшись, Корягин усилием мышц оттолкнулся от стола и привалился к спинке кресла. Только после этого он движением руки пригласил референта подойти поближе, что тот и сделал, предварительно прикрыв за собой двойную дверь. И тут же положил на стол папку из личного, кабинетного, архива шефа, содержащую досье на визитера.
Беглый просмотр ее как раз и помог Старому Чекисту вспомнить, что в свое время Истомин был разведчиком, умудрившимся долгое время поработать под посольским прикрытием в Англии, а затем и в двух других капстранах. Дворянских корней, прекрасно воспитанный и образованный полиглот, он мог претендовать на завидную карьеру в Министерстве иностранных дел или в разведуправлении. Но, вместо этого, защитив докторскую по каким-то там изыскам международных экономических связей, принял скромную должность руководителя экспертно-аналитической группы по этим самым экономическим связям при одном из управлений ЦК…
Впрочем, ни вполне обоснованное подозрение в том, что на Старой площади Истомин, по существу, формирует собственную, хорошо завуалированную контрразведывательную группу, ни его участившиеся поездки за рубеж – сами по себе особого внимания Корягина не привлекли бы, если бы не малоприметное для непрофессионала обстоятельство. Один из цэкашных кротов госбезопасности, который выходил непосредственно на председателя, неожиданно поделился пустяшным, на первый взгляд, наблюдением: "Казалось бы, кто такой по цэкашной иерархии Истомин? Однако все завотделы и секретари, включая и секретаря Иващенко, представавшего в роли первого заместителя генсека, в последнее время перед ним не то что заискивают, а просто-таки лебезят".
Поэтому вопрос возникал вполне естественный: с чего бы это? Причем возникал теперь уже не только у "крота", но и у Старого Чекиста.
Напустив на Истомина своих гончих, главный кагэбист очень скоро выяснил: только в этом году Истомин засветился на четырех десятках конфиденциальных встреч с зарубежными делегациями, а также с представителями различных зарубежных фирм, представителями военного комплекса, отдельными финансистами и бизнесменами. К тому же он усиленно налаживает отношения со многими руководителями крупных отечественных предприятий, не брезгуя связями и с различными сделками криминального и полукриминального мира, в том числе и с подпольными миллионерами Средней Азии, Украины, особенно Крыма, и Закавказья…
Мало того, о нем ходят упорные слухи, как о главном распорядителе золота, финансов и всевозможной недвижимости партии; страшном и всесильном человеке, одинаково пользующемся поддержкой и партноменклатуры, со всеми ее силовиками, и криминальных авторитетов, со всей их уголовной братвой.
– Истомин уже здесь, в приемной? – никогда еще референт-адъютант не был свидетелем того, чтобы, заслышав о посетителе в приемной, всесильный шеф кагэбистов так напрягался и до такой степени понижал голос.
– Так точно. Вместе с ним – полковник, простите, уже генерал-майор Буров. Только что повысили в звании.
– Постой-постой, Буров?..
– Тот самый, из охраны президентской резиденции.
– Вспомнил, вспомнил… Из офицеров ГРУ, удачно подсаженных недавно Прорабу Перестройки, вместо нескольких наших же, примелькавшихся людей.
– …Которым Русаков к тому времени уже патологически не доверял.
Озвучить свой вопрос "А с какой стати здесь этот генерал?" Корягин уже не решился, ввиду его бессмысленности. С таким же успехом он мог поинтересоваться, что привело сюда цэкашника.
В одном из элитных английских изданий, предназначенных для делового мира, Истомин был назван "русским лордом, взращенным на английской земле, но в советской пробирке". Шефу госбезопасности определение понравилось уже хотя бы потому, что в недавние времена "под одну" эту похвалу в идейно-вражеском издании дипломат мог получить десять лет лагерей, как агент той иностранной разведки, которая пришла бы на ум следователю. Но когда он увидел перед собой рослого, поджарого джентльмена с аристократическими усиками, в чудно скроенном сером костюме и в черных лакированных штиблетах, решил, что для образа, нарисованного английским журналистом, не хватает разве что тросточки, перчаток и пресловутой "буржуазной" сигары.