– Эй, уважаемый господин! – окликнул его хозяин.
– Что?
– А платить-то кто будет?.. Счетец ваш будет в сорок шесть злотых.
Вильчур машинально достал из кармана кошелек и протянул ему банкноту.
– Вот это деньжищи! О-го-го! – присвистнул один из пьяных приятелей.
– Заткни пасть, – одернул его другой.
– Дрожджик, – позвал третий, – ты чего фраера обдираешь? Отдай сдачу господину. Гляньте-ка!
Хозяин посмотрел на него с ненавистью, но отсчитал деньги и подал Вильчуру.
– А ты, бандюга, – буркнул шинкарь, – за собой следи.
Вильчур не обратил на это никакого внимания и вышел на улицу. Шел густой мокрый снег, но дорога и тротуары оставались черными, потому что он быстро таял. По дороге тянулись возы с углем.
– Бросила меня… бросила… – все повторял Вильчур. Пошатываясь, он шел вперед, куда глаза глядят. – Как дерево, вырванное с корнями…
– Господину надо в Грохов? – услышал он рядом чей-то голос. – Так, может, лучше обойти по Равской. Грязи поменьше будет.
Вильчур узнал одного из пьянчуг.
– Мне все равно, – ответил он, махнув рукой.
– Вот и славно. По дороге нам. Вместе пойдем. Всегда веселей. А у вас, любезный господин, видно, какое-то несчастье случилось?
Вильчур не ответил.
– Ясно, все мы человеки. А я вам скажу так: на все несчастья и тревоги есть только один надежный способ – утопить свое горе в вине да завить его веревочкой. Ясное дело, не в такой берлоге, как у этого Дрожджика, он еще тот обирала и прохвост, гостям, случается, и колбаску со стрихнином подает. Но вот тут неподалеку, на Равской, имеется вполне приличное заведение. И повеселиться можно, подавальщицы гостям рады услужить. А все за ту же цену.
Они молча шли дальше. Спутник, который был намного ниже Вильчура и гораздо более щуплый, чем он, взял профессора под руку и все время задирал голову, чтобы взглянуть на него из-под козырька своей фуражки. Они миновали несколько улиц, когда он вдруг потянул профессора в сторону.
– Ну так как, заглянем или нет?.. Лучше уж хлебнуть. Заведение-то рядом. По стопочке опрокинем, а?
– Хорошо, – согласился Вильчур, и они вошли в питейное заведение.
Первый глоток водки облегчения не принес. Наоборот, он точно отрезвил затуманенный разум, но последующие стопки сделали свое дело.
В соседнем зальце хрипло наигрывал оркестрик. Включили свет. Через некоторое время к их столику подсели еще двое мужчин, по виду – обычные работяги. Толстая, густо накрашенная официантка тоже присела. Они приканчивали уже третью бутылку, когда вдруг из бокового кабинетика раздался громкий женский смех.
Профессор Вильчур вскочил. Кровь ударила ему в голову, секунду он стоял неподвижно. Он готов был присягнуть, что узнал голос Беаты. Резким движением отпихнув заступившего ему дорогу пьяницу, он одним прыжком оказался в дверях.
Две газовые лампы ярко освещали небольшую комнату. За столиком сидел толстобрюхий приземистый мужчина и какая-то веснушчатая девица в зеленой шляпке.
Вильчур медленно развернулся и, тяжело упав на стул, разрыдался.
– Налей ему еще, – буркнул человек в фуражке. – У него на выпивку голова крепкая.
Он потряс Вильчура за плечо.
– Пей, братан! Чего уж там!
Когда в одиннадцать закрывали заведение, собутыльникам пришлось поддерживать Вильчура, потому что сам идти он уже не мог. Шатаясь, он наваливался на них всем своим грузным телом, так что они раскачивались во все стороны и даже сопели от напряжения. К счастью, идти им пришлось недалеко. За углом, на темной пустынной улице, дожидалась пролетка с поднятым верхом. Они молча запихнули Вильчура внутрь, а потом втиснулись вслед за ним. Извозчик стегнул лошадь.
Через несколько минут дома́ стали попадаться реже. По обе стороны дороги лишь кое-где за заборами мелькали огоньки керосиновых ламп. Потом и они пропали. А в нос ударила вязкая вонь огромных свалок. Пролетка свернула. Тут же стих топот конских копыт: на мягкой грунтовой дороге их не было слышно. Они доехали до первой глиняной ямы.
– Стой, тут будет лучше всего, – раздался тихий голос.
Они прислушались. Издалека доносился размеренный, слитный городской шум. А тут, вокруг них, царила полная тишина.
– Выкидывай его, – прозвучал короткий приказ.
Три пары рук вцепились в обессилевшее тело. Содержимое карманов было мгновенно извлечено. Они легко стащили с Вильчура пальто, пиджак и жилетку. Внезапно, видимо, от холода, Вильчур пришел в себя и вскричал:
– Что это, что вы делаете?..
Одновременно он пытался подняться с земли. Но в ту секунду, когда он наконец встал, его оглушил страшный удар по затылку. Без единого стона он повалился, точно колода. А поскольку, падая, он оказался на самом краю огромной ямы, в которую сбрасывали мусор, тело его скатилось по откосу на самое дно.
– Вот холера! – выругался один. – Придержать не мог?
– А зачем?
– Дурной щенок! Зачем? Вот и лезь теперь в яму за его башмаками да штанами.
– Сам лезь, если такой жадный.
– Что ты тут вякаешь? – грозно надвинулся на него первый.
Перепалка едва не переросла в драку, как вдруг раздался равнодушный голос извозчика, который до сих пор молча курил папиросу:
– А я так скажу: трогаем отседа. Хотите, чтоб нас тут и накрыли?..
Бандиты опомнились и запрыгнули в пролетку. Лошадь взяла с места. Перед тем как выехать на главную дорогу, они остановились и извозчик, вытащив из-под сиденья старый мешок, старательно вытер им облепленные мусором колеса. Затем он снова взгромоздился на козлы, причмокнул, дав знак своей кляче, и вскоре среди полей снова воцарилась прежняя тишина.
Днем сюда никто не заглядывал, а уж ночью тем более. Только под утро около глиняных ям начиналось какое-то движение. Это были обитатели деревушек, расположенных на расстоянии нескольких километров от столицы; они кормились вывозом мусора из города и съезжались сюда со своим вонючим грузом. Приезжали, высыпали мусор с телег и с заработком в пару злотых возвращались домой. Самые совестливые сваливали нечистоты в глиняные ямы, как было приказано, другие, пользуясь отсутствием надзора, высыпали все прямо на поле.
Старый Павел Баньковский, мужик из Березовой Вульки, любил честную работу. Именно поэтому он как раз и подъехал к самой яме и принялся старательно опорожнять свою телегу. Он не спешил, ведь кобыле следует отдохнуть перед дорогой, да и сам он уже страдал одышкой, что в его возрасте было вполне обычно.
Закончив, он стал пристраивать на передке телеги мешок с остатками сена для сиденья, и тут снизу донеслись явственные стоны. Старик на всякий случай перекрестился и прислушался. Стоны стали громче.
– Эй, там! – позвал возчик. – Что там за лихо?
– Воды! – донеслось снизу слабое стенанье.
Голос показался Павлу Баньковскому знакомым. Как раз вечером, отправляясь в город, он заметил Матеуша Пиотровского из Бычинца, который двигался в ту же сторону и тоже на вывоз мусора. Почему-то Баньковскому почудилось, что это и есть Пиотровский. И голос тот же, да и ссыпа́л он всегда в эту же яму. А выпить он любил. Небось по пьяному делу упал в яму, может, даже свернул себе шею, вот и лежит.
Старик огляделся. Было еще темно, на востоке едва-едва посерело. Если Пиотровский оставил тут свою фурманку, лошадь наверняка сама потащилась в Бычинец.
– А что это вы там, пан Пиотровский? – спросил старик. – Свалились, что ли?..
Но ответом ему был лишь тихий стон.
"А может, это городские устроили?" – размышлял мужик. От людей из города он всегда ожидал самых паскудных вещей.
Он попробовал ногой склон, подумал и, вернувшись к лошади, отвязал веревки, служившие вместо вожжей, потом связал их тугим узлом, прикрепил к колесной оси и, держась за них, спустился вниз.
– Пан Матеуш, подайте голос, а то темно, – сказал старик и позвал: – Где вы?
– Воды!.. – услышал он совсем рядом.
Возчик наклонился и нащупал плечо.
– Да нет у меня воды, откуда ж? Надо вам вылезть наверх. А где ваша лошадь?.. Верно, сама домой пошла?.. Ну, мне вас не поднять, вы уж сами попробуйте встать.
Он притоптал ногами мусор, уперся и дернул безвольное тело.
– Да двигайтесь же! Давайте! Сам я не смогу.
– Не могу.
– О-о-о! Вот уж и не могу! Так поднатужьтесь. Не подыхать же вам тут.
Руки Баньковского наткнулись на густую жидкость, облепившую волосы. Он понюхал свои пальцы и спросил:
– Да вас что тут, убивали?
– Не знаю…
Крестьянин задумался.
– Так ли, сяк ли, а подыхать вам тут нечего. Тьфу!.. Осторожно, у меня тут веревка имеется, ежели сумеете подняться, то уж как-нибудь подтянетесь.
К лежащему, видно, потихоньку возвращались силы, он пошевелился раз, другой, но снова сник, хотя Баньковский поддерживал его как только мог.
– Ну, делать нечего, – решил старик, – надо идти за помощью. Верно, люди уже съехались.
Он выкарабкался наверх и через несколько минут вернулся с двумя помощниками, которым объяснил, что какие-то варшавские бандюги убивали тут Пиотровского из Бычинца. Мужики без лишних разговоров взялись за работу и вскоре вытянули раненого, которого уложили на телегу старика Баньковского. Спасенный, впрочем, почувствовал себя лучше, потому что смог усесться и начал жаловаться на холод.
– Вот же паскудники, хорошо, хоть в штанах оставили, – ругался один из мужиков.
– Надо бы в комиссариат, – заметил другой.
Баньковский пожал плечами.
– Да не мое это дело. Подвезу его до Бычинца, все равно по дороге, а там пусть его сыновья делают что хотят. В отделение они пойдут или еще куда – пусть сами решают.
– И то верно, – поддакнули мужики. – Чего там, их дело и есть.
Старик подсунул под голову лежащего мешок с сеном, уселся на голые доски и шевельнул вожжами. Когда они выехали на шоссе, возница уселся поудобнее и задремал. Кобыла и сама хорошо знала дорогу.
Проснулся он, когда небо было уже совсем ясным. Огляделся и протер глаза. За его спиной, прикрытый старой попоной, лежал на возу какой-то незнакомый мужчина. Широкое отекшее лицо, черные волосы, слипшиеся на затылке от застывшей крови. Баньковский готов был присягнуть, что никогда в жизни его не видел. И уж совсем он не походил на Пиотровского из Бычинца. Разве что ростом и фигурой, потому как тоже был здоровым мужчиной. Из-под короткой дырявой попонки высовывалась тонкая разорванная рубашка, измазанные в грязи штаны и городские штиблеты.
– Вот же черт! – выругался Баньковский и задумался, что ему теперь делать в таких-то обстоятельствах.
Поразмыслив, наклонился и потряс пассажира за плечо.
– Эй, господин хороший, просыпайся! Вот же напасть свалилась! Просыпайся! Из-за такого вот человек сам себе беду накличет… Просыпайся!
Пассажир медленно открыл глаза и приподнялся на локте.
– Кто вы такой? – сердито спросил мужик.
– Где я, что это? – вопросом на вопрос ответил незнакомец.
– Дак на моей телеге, мил человек. Неужто не видишь?
– Вижу, – буркнул тот и с трудом сел, подтянув ноги.
– Ну так что?
– А как я тут оказался?
Баньковский отвернулся и сплюнул. Надо было подумать.
– А я знаю? – пожав плечами, сказал он после паузы. – Я спал, а ты, видать, влез ко мне на телегу. Из Варшавы, да?
– Что такое?
– Так я и спрашиваю, вы варшавянин?.. Потому что ежели так, то ехать со мной до Вульки или Бычинца вам незачем. Я-то домой еду. А вам ведь не в Вульку надоть. Во, мне уж за той мельницей надо бы повернуть… Высаживаетесь или как?.. А то отсюда уже до городских рогаток с десять километров будет…
– Докуда? – спросил человек, в глазах которого плескалось недоумение.
– Дак я ж говорю, до варшавской заставы. Вы из Варшавы?
Человек вытаращился на возницу, потер лоб и ответил:
– Не знаю.
Баньковского аж подбросило. Теперь-то он сообразил, что имеет дело с проходимцем. Украдкой ощупал свою грудь, где прятал мешочек с деньгами, и осмотрелся по сторонам. На расстоянии в полкилометра непрерывной цепочкой тянулись фурманки.
– Ты чего дурачком прикидываешься? – сердито бросил мужик. – Будто не знаешь, откуда сам?
– Не знаю, – повторил незнакомец.
– Видно, в рассудке ты помешался. А того, кто тебе башку разбил, наверно, тоже не знаешь?
Пострадавший ощупал себя, свою голову и буркнул:
– Не знаю.
– Ну, тогда слезай с воза! – крикнул до крайности раздраженный мужик. – Вон отсюдова! Слазь!
Он натянул вожжи, и лошадь встала. Незнакомец послушно слез, встал на дороге и принялся оглядываться по сторонам, точно был не совсем в себе. Баньковский, поняв, что чужак явно не имеет никаких злых намерений, решил все-таки обратиться к его совести.
– Я к тебе по-людски, по-христиански, а ты от меня как от пса приблудного отмахиваешься. Тьфу, городская падаль! Я спрашиваю, из Варшавы ли, а ты отвечаешь, что не знаешь. Может, не знаешь и то, что тебя мать родила?.. Может, не знаешь, кто ты и как звать?..
Незнакомец смотрел на него, широко раскрыв глаза.
– Как… звать?.. Как?.. Н-н-нет… не знаю…
Лицо его все искривилось, скорчилось, точно от испуга.
– Тьфу! – сплюнул в сердцах Баньковский и вдруг решительно стегнул лошадку по хребту кнутом. Телега двинулась вперед.
Отъехав на пару сотен метров, мужик оглянулся, незнакомец стоял на том же месте у обочины.
– Тьфу! – снова сплюнул Баньковский и хлестнул свою клячу, чтобы она перешла на рысь.
Глава 2
Исчезновение профессора Рафала Вильчура взволновало весь город. Прежде всего в этом деле чувствовалась какая-то тайна. Люди, которые в течение многих лет были знакомы с профессором и хорошо его знали, заверяли, что любые предположения относительно самоубийства просто абсурдны. Ведь в Вильчуре бурлила исключительная жизненная сила, он любил свою работу, любил семью, любил жизнь. Его материальное положение было прекрасным. Слава его росла. И в медицинском мире его считали выдающимся специалистом.
Убийство тоже исключалось по той простой причине, что у профессора не было врагов. Единственным допустимым мотивом преступления могло быть ограбление. Но и тут возникали обоснованные сомнения. Было быстро установлено, что в тот злополучный день у профессора при себе имелось лишь немногим более тысячи злотых, все знали, что он пользовался самыми обыкновенными часами на черном ремешке и не носил даже золотого обручального кольца. Таким образом, заранее задуманное нападение с целью грабежа и убийство в результате такого нападения выглядели не слишком правдоподобно. В случае же несчастного случая или случайного убийства нашлось бы тело профессора.
Оставалось еще одно объяснение: утрата памяти. Поскольку в минувшем году полиции удалось найти пять человек, пропавших в результате внезапной потери памяти, большинство газет в многочисленных заметках выдвигало именно такую версию.
Однако же если в газетах лишь намеками говорилось о таинственных обстоятельствах исчезновения Вильчура, то в частных беседах об этом упоминали прямо, и связано это было совсем с другими происшествиями.
Репортеры буквально штурмовали профессорскую виллу, расположенную на Сиреневой аллее, но все было впустую. Правда, без особого труда им удалось узнать, что жены профессора и их семилетней дочери в Варшаве нет, однако прислуга точно набрала воды в рот и отказывалась сообщать еще какие-либо сведения. Наиболее назойливых журналистов отсылали к кузену пропавшего, председателю апелляционного суда Зигмунту Вильчуру. А тот с невозмутимым спокойствием повторял:
– Мой кузен с женой жили весьма счастливо. В глазах многочисленных друзей они неизменно выглядели примерной супружеской парой. Поэтому связывать исчезновение профессора, которое потрясло меня до глубины души, с его семейными обстоятельствами есть и будет, – говорил он с особым нажимом, – величайшей несуразностью.
– А не мог бы господин председатель сказать нам, где сейчас находится госпожа Беата Вильчур? – спрашивали журналисты.
– Разумеется. Я готов повторить вам, господа, то, что слышал от моего кузена как раз в тот день, когда он последний раз вышел из дома. Он сообщил мне, что выслал жену с ребенком за границу.
– А какова цель их выезда?
Председатель, улыбнувшись, сделал неопределенный жест рукой.
– Признаюсь вам, я не спрашивал. Скорее всего, речь шла о выезде для поправки здоровья. Насколько я припоминаю, жена моего кузена не лучшим образом переносила нашу осеннюю слякоть. Собственно говоря, она довольно часто выезжала поразвлечься за границу.
– Однако же столь внезапный выезд в самый день или за пару дней до банкета, на который были уже разосланы приглашения…
– Видите ли, господа, у людей по-разному складываются обстоятельства. А кроме того, мы с кузеном не были в столь близких отношениях, чтобы я мог знать обо всех изменениях в их планах. Однако я хотел бы обратиться к вам, господа, с настоятельной просьбой: как член семьи, я был бы весьма признателен вам, если б это происшествие не раздувалось до размеров нездоровой сенсации. Особенно я надеюсь, что в прессе не встречу никаких намеков относительно семейной жизни моего кузена. Очень рассчитываю на ваше понимание. Взамен я поделюсь с вами моим собственным мнением об известном событии. Не исключено, что профессор собирался выехать с женой. В Варшаве его задержала весьма важная операция, о которой уже столько писали во всех газетах. Когда же стало ясно, что операция удалась, мой кузен мог выехать вслед за супругой и дочерью.
– Прошло уже столько дней, – заметил один из репортеров, – не может быть, чтобы до профессора не дошло известие о том, какая тревога поднята в прессе из-за его исчезновения. Он непременно дал бы о себе знать.
– Безусловно. Если б только до него дошли все эти тревожные сообщения. Но за границей имеется множество таких тихих уголков, как пансионаты в горах, уединенные дома для отдыха, куда варшавские газеты просто не доходят.
– Сообщение об исчезновении профессора было опубликовано во всех заграничных газетах, – упорствовал журналист, – ну и по радио его передавали.
– Радио можно не слушать. Я и сам, к примеру, просто не выношу радио. А сколько народу во время отдыха газеты даже в руки не берет! Не каждому хочется возиться с ними в каком-нибудь Тироле или Далмации.
– Безусловно, господин председатель. Вот только есть еще одно обстоятельство. А именно: профессора нет ни в Тироле, ни в Далмации, ни вообще за границей.
– И каким же образом вам удалось это выяснить? – с улыбкой спросил председатель.
– Это было не столь уж трудно. Я просто узнал в городском магистрате, что заграничный паспорт профессору Вильчуру был выдан сроком на год. И этот срок закончился ровно два месяца назад, а продлен не был.
Наступила тишина. Наконец председатель развел руками.
– Хм. Безусловно, дело очень запутанное. Но я заверяю вас, что приложу всевозможные старания, чтобы его прояснить. Полиция тоже ведет свое расследование. Во всяком случае еще раз осмелюсь напомнить вам, господа, о своей просьбе.