Варя шла по улице, припрятав за пазухой кусок сала и несколько блинов с творогом для подруги. Вокруг замершие деревья тихо сияли серебристым инеем. Он рассыпался на мелкие искры, отсвечивающие серебром в солнечных лучах. А под ногами снег так весело – скрип-скрип, скрип-скрип. До Уляниды на край села можно было добраться двумя путями. Если пойти по одной улице – можно встретить Ганнусю, по другой – Андрея. Варя на миг заколебалась. Ей очень хотелось хоть одним глазком взглянуть на Андрея, но это опять была бы адская душевная боль. К тому же она уже несколько раз замечала его фигуру под ивой дяди Кости. Пусть уж лучше попадется ей на глаза Ганнуся, чем снова дотронуться до незаживших ран. Бывшую подругу она не встретила. Во дворе дядя Иван рубил дрова. Он заметил Варю, но сделал вид, что не видит ее. Девушка хотела поздороваться, но мужчина так старательно начал рубить топором, что Варе пришлось ускорить шаг и молча пройти мимо.
Улянида как раз топила печь, когда двери отворились и на пороге появилась улыбающаяся Варя.
– Привет! – сказала девушка с порога. Варя не ждала приглашения пройти, потому что знала: напрасно. Она сбросила кожушок, на плечи накинула платок. – Это тебе, Улянидка! – положила на стол подарки.
Улянида вытерла передником руки, села рядом с Варей. Было странно видеть на ее лице слабое подобие улыбки – Улянида всегда была нахмурена.
– Чего пришла? – спросила она Варю.
– Ты же все знаешь, так угадай!
– Девочка-цветок! – Улянида растянула широкий рот в улыбке.
– Какая там я девочка! – рассмеялась Варя.
– Не ты, а у тебя.
– Что у меня?.. У меня… будет девочка? – Варя посмотрела на Уляниду широко раскрытыми глазами.
– Девочка-цветок! – повторила женщина.
– Как ты?.. – удивленно спросила Варя. – Как ты все знаешь?
– Смотрю в душу, – ответила Улянида.
– В чью?
– В свою душу. Спрашиваю у нее, она отвечает.
– Почему же моя молчит? Она может чувствовать лишь боль. Если бы ты знала, Улянидка, как она у меня болит! Когда увижу Андрея, то кажется, не выдержит душа, разорвется на части.
– Выдержит. Она у тебя чистая и сильная.
– Но так болит!
– Боль пройдет.
– Когда? – Варя с надеждой заглянула женщине в глаза.
– Когда-нибудь.
– Вот всегда ты так! Я тебя спрашиваю, а ты не хочешь отвечать!
– Я тебе сказала: боль пройдет. Твоя душа не будет болеть по Андрею.
– Правда?! Но почему?!
– Откуда я знаю? – пожала плечами Улянида.
Варя помолчала, пытаясь понять смысл услышанного.
– А у тебя был мужчина? – шепотом спросила Варя. – Ты же понимаешь, о чем я?
– Не твое дело.
– Ну хорошо! Не сердись на меня! – Варя обняла женщину, положила ей голову на плечо. – Лучше признайся: ты знаешь, что с тобой будет? Когда-нибудь.
– Не все.
– Любимый у тебя будет?
– Да. Чужая любовь.
– Не понимаю. Разве бывает любовь чужой?
– Да.
– А дети у тебя будут?
– Мальчик.
– Правда?! Ой, как хорошо! Тогда я буду крестной матерью. Возьмешь меня?
– Скоро некому будет крестить детей.
– Почему?
– А я откуда знаю? И своя плоть будет самой вкусной, – монотонно произнесла Улянида и начала раскачиваться взад-вперед.
– Да ну тебя! – Варя шутя хлопнула ее по спине. Женщина замерла. – Опять начинаешь плести невесть что! Ты уже второй раз твердишь мне о плоти. Какая-то ерунда и только!
Варя еще немного посидела с Улянидой, поболтала и пошла домой. Возле ивы она снова увидела Андрея. Это уже слишком! Его может заметить Василий, и тогда ссоры и упреков не избежать. Варя решительно подошла к юноше. Андрей очень изменился. Осунулся, посерел, в глазах застыла печаль.
– Варя! – выдохнул он.
– Зачем ты это делаешь? – спросила вместо приветствия. – Зачем сюда приходишь?
– Я хожу к дяде Косте.
– Почему?
– Потому что подружился с ним.
– Да уж! Он ни с кем не общается, живет нелюдимо, а тебя одного приглашает.
– Да.
– Андрей, скажи правду. – Варя собрала все свои силы, посмотрела ему в глаза. В голове сразу зашумело, мир вокруг зашатался. Прекрасные, влажные глаза! Такие родные, близкие – и такие далекие!
– Варя, я не могу жить без тебя! Мир мне не мил! Давай бросим все, убежим куда глаза глядят! Мы будем вместе, не пропадем.
– Поздно, Андрей, – тихо произнесла. – Теперь у каждого из нас своя жизнь.
– А как же наша любовь?! Наши мечты?!
– Мечты нельзя убить, – тихо сказала Варя. – Прошу тебя, не ходи больше сюда.
– Не могу! Прихожу, сам не свой, чтобы посмотреть на тебя хотя бы издалека.
– От этого тебе легче?
– Да!
– Не смей больше стоять под ивой, – повторила Варя.
– Стоял и буду стоять! И никто мне не запретит! – сказал Андрей. Он резко повернулся и ушел. Варя долго провожала его взглядом. Из глаз побежали две соленые струйки.
"Никто и никогда уже не скажет, что мои губы пахнут подмороженными яблоками", – невольно мелькнула мысль.
Варя пошла домой с болью в сердце. И когда же душа перестанет болеть? Улянида сказала "когда-нибудь". И когда это "когда-нибудь" наступит?
Глава 23
За окном уже плыли предвечерние сумерки, а Павел Серафимович с зятем только вернулись из города. Варя кинулась навстречу отцу, но ее остановил взгляд Павла Серафимовича. Глаза опустошенные, запавшие, в них застыла печаль. Отец устало сел на скамью, достал из-за пазухи деньги, положил на стол.
– Вот и все, – грустно сказал он. – Был хозяином, имел все. Казалось, что так будет и дальше. Не судилось. Продал скотинку за бесценок, остался ни с чем.
– Господи! Да что ты такое говоришь?! – всплеснула руками мать. – Разве мы остались голые и босые?! Есть еще хозяйство, как-то проживем.
– Как-то… Мне хотелось жить хорошо, в достатке.
– Да так и будет! Ты же не подарил кому-то скотину, а продал, поэтому у нас есть деньги. – Жена продолжала успокаивать мужа, не забывая подавать ужин.
– Продал. Почти за бесценок.
– Сколько наторговал?
– Думал, что за коней возьму хотя бы по сто рублей, а едва за восемьдесят продал, – вздохнул Павел Серафимович.
– И то неплохо.
– И того бы не дали, если бы не гладкие коровы, сильные и ухоженные лошади. Скотины на базаре множество, стоят в длиннющих рядах, ревут, ржут, даже сердце разрывается. Странное какое-то ощущение: собирался продать, а надеялся, что не купят. Возвращаюсь домой, а будто вижу грустные глаза лошадей и коров. Веришь, такая тяжесть на душе, что и деньги впервые не радуют… – Мужчина посмотрел на жену. В глазах за маской печали притаилось отчаяние. Она никогда его таким не видела.
– Поешь борща. – Жена говорила мягко, спокойно, хотя сама целый день проливала слезы из-за скотины. – Нужно жить дальше. Руки-ноги есть, как-то проживем.
– Как-то, – грустно повторил Павел Серафимович. – Как-то проживем, а хотелось хорошо жить. Выходит, напрасно старался. Столько лет труда коту под хвост…
– Ну что ты так раскис? – взволнованно сказала жена. – Варя, иди-ка принеси отцу чарочку, – обратилась она к дочке, так и не проронившей ни слова.
– Сама принеси, – попросил ее муж. Женщина молча вышла. – Варя, Ласточка, я впервые не привез тебе подарка.
– Да что вы, папа?! Я уже не маленькая, чтобы конфет ожидать, – попробовала перевести на шутку дочка, чтобы хоть немного развеять грусть отца. – Распродались на базаре – и слава богу! Самым лучшим подарком для меня было увидеть Буяна в конюшне.
– Да-а-а! – довольно протянул Павел Серафимович. – Буян – моя гордость. Да и подружку его, белокопытную Ласочку, не смог продать. Хорошая пара! Красивые, сильные. А как они на лугу обнимаются! Головами. Грива к гриве, касаются головами друг друга – люди да и только! – восторженно произнес отец.
– А там и жеребеночка приведут, – прибавила Варя, радуясь, что успокоила отца.
– Если ироды не отберут.
– Не отберут! – заверила Варя, хотя было у нее на этот счет большое сомнение. – Есть дойные коровы, бык симментальской породы, так что не пропадем! Все у нас будет хорошо. Я чувствую это!
– А я, доченька, чую, что тучи над нами все гуще. Вот-вот громыхнет!
– Папа, не пугайте меня, – попросила Варя.
– Выпей, поешь и лезь на печь отогреваться! – сказала мать, ставя на стол водку и миску с картошкой.
– Иди, Ласточка, Василия накорми, – мягко сказал отец. – Мужик с дороги, с непривычки устал очень.
– Тогда я пошла, – сказала Варя.
Василий недовольно глянул в Варину сторону.
– Где ты лазишь? – буркнул он.
– Я не лажу, а хожу, – спокойно ответила она. – С отцом разговаривала. Есть хочешь?
– А ты как думаешь? – ответил он, усаживаясь за стол.
Варя достала из печи чугунок с вареной картошкой. Хорошо, что вовремя подбрасывала в печь дрова, – еда была горячей. Начала накладывать картошку в миску. Вся хата наполнилась картофельным запахом. Для вкуса Варя добавила к картошке жареный лук. Девушка наклонилась, потянула носом воздух и сразу же выбежала во двор. Ее стошнило, аж все внутренности вывернуло. Когда отпустило, Варя вытерла губы снегом, зашла в хату. Она принесла на стол миску на вытянутых руках, поставила перед мужем, а сама села поодаль.
– Что с тобой? – спросил он.
– Ничего.
– Тебя уже не первый раз тошнит.
– Я… я беременна, – сказала она, и сразу на щеках ее вспыхнул румянец.
Василий подбежал к ней, обнял за плечи, поцеловал в шею.
– У меня будет сын?! – радостно вскрикнул он.
– У меня будет девочка, – тихо, даже грустно произнесла Варя.
– Нет, все-таки сын!
– Девочка-цветочек, – повторила она недавно услышанные слова.
– Откуда ты можешь знать, мальчик или девочка?
– Знаю. Улянида сказала.
– Ты опять с ней общалась? – недовольно буркнул муж.
– Да. А что?
– То, что она полоумная! Никто с ней не дружит, одна ты. Мало ли молодых женщин, с которыми можно нормально и поговорить, и…
– Мне с ней интересно, – призналась Варя. – Действительно, она немного странная, но умная.
– Умная?! Да она сумасшедшая! Просто дура! Ты меня позоришь перед людьми!
– Тебе стыдно за меня?
– Да! Мужики уже шпильки пускают в мою сторону. Говорят, что и ты придурковатой станешь, если будешь к ненормальной бегать.
– Улянида умнее этих болванов, – заметила Варя.
– Как хочешь, но я запрещаю тебе к ней ходить!
– Я не твоя собственность, – вспыхнула Варя. – Я тебе уже говорила, что ты не имеешь права указывать мне, что делать, к кому ходить. Тебе мало того, что я вышла за тебя?!
– Мало! – Василий быстро подошел к окну. – Мало, Варя! Смотри! – Он отодвинул занавеску, тыча пальцем в окно. – Он тебя высматривает? Не так ли? Думаешь, я не видел Андрея, когда он слонялся под нашими окнами?! Ты хочешь из меня сделать посмешище?! Я этого не допущу! Я сейчас пойду и набью ему рожу!
Василий побежал к дверям. Варя схватила его за руку.
– Подожди! – сказала она. – Не обращай на него внимания. Главное, что я с тобой и у нас будет ребенок. Разве нет?
Она заглянула ему в глаза. Василия растрогал этот прямой взгляд из-под черных бровей вразлет. Его рука ослабела, черты лица разгладились. Он нежно прижал Варю к себе, спрятав лицо в ее пушистых косах, и долго не отпускал. Не хотел, чтобы жена увидела, как увлажнились его глаза.
Глава 24
Лупиков подбросил дрова в печку. Жадные языки пламени сразу начали быстро лизать сухое полено, которое затрещало, из него посыпались маленькие яркие искорки. Иван Михайлович протянул руки к теплу, хотя в помещении было не холодно. Почувствовав на ладонях жар, он притворил дверцы, по привычке начал мерить шагами расстояние от окна к дверям, от печки – до стола. Так ему думалось лучше. А еще он имел привычку никогда не расставаться со своей кожаной курткой и кобурой с оружием. Было уже жарко, но чекист не допускал даже мысли раздеться. Так солиднее. И мысли в голову приходят лучше.
А подумать есть о чем. Сделано уже много. Часть людей все-таки записалась в колхоз. Несколько дней понадобилось, чтобы перемерять их земли, оставить колхозникам по пятьдесят соток около хат для ведения частного хозяйства. Сформировали актив колхоза. В этом направлении еще придется поработать, чтобы привлечь для ведения хозяйства активных, умных и инициативных людей. Нужно выбрать завхоза и бригадира, но это будет позже. Есть немного скота, который будет изъят у членов колхоза, а для него следует построить конюшни. На днях председатель колхоза со списком в руках обошел все дворы, известив, что уже надо выходить на работу.
Утром село разбудили переливы гармони Михаила Черножукова, который по собственной инициативе пошел по улицам. Крестьяне выходили из домов и следовали за ним. Приятно было смотреть, как люди выстроились колонной и с песнями пришли к дому правления. У всех было праздничное настроение, а братья Петуховы даже начали подтанцовывать. Правда, на работу вышли не все из тех, кто записался в коммуну. К дисциплине людей следует приучать. А то привыкли спать сколько заблагорассудится, работать, когда считают нужным. Такого в дальнейшем не будет. Но Иван Михайлович как мудрый руководитель решил в первый день не омрачать праздника. Вместе со Ступаком повели людей за село. И снова шли с песнями под звуки гармони на зависть всем кулакам. Правда, картину портили Пантеха и старая Секлета, которые на посмешище всего села плелись позади колонны. Дурачок Пантеха подпрыгивал и невпопад подвывал песням, за что мать постоянно шлепала его ладонью по спине. Но они тоже члены общества, которые решили добровольно записаться в колхоз. Ничего, и для таких найдется работа.
На краю села стояли две полуразвалившиеся хаты. Там колхозников встретили секретарь парторганизации и председатель сельсовета. Они, как водится, подготовили пафосную речь, призывали к добросовестному труду. Первоочередным было задание разобрать хаты и построить конюшни для лошадей и коров. Поэтому мужчинам выдали топоры, пилы и лопаты, женщинам дали наряд помогать мужчинам. Ганну Теслюкову назначили поваром. Она должна была готовить еду в большом казане для колхозников. В первую очередь ей под расписку выдали миски, ложки, казан, продукты для супа и несколько буханок хлеба. Ганна – девушка хваткая, в работе проворная, поэтому должна справиться с поручением. Ей в помощь приставили Секлету и Пантеху, от чего Ганнуся сморщила нос и скривилась как среда на пятницу. Но Пантеха быстро понял, чего от него хотят. Он без удержу таскал дрова для костра, над которым висел казан. Горбатая Секлета тоже начала носить хворост. В обеденный перерыв люди согрелись горяченьким.
Михаил успел еще и сыграть на гармошке. Хороший человек. Полная противоположность своему отцу и дядьям. За ним люди пойдут, он умеет и пошутить, и подбодрить. Такие активисты очень нужны в колхозе. Но как быть, если он из семейства кулаков-кровопийц? Михаил и в комсомол вступил, и в колхоз записался одним из первых, и коня отдал на потребности колхоза без всякого сожаления, и по церквям не шатается. Ходят слухи, что на идейной почве Михаил рассорился с отцом и теперь даже не здоровается с ним. И жена его пришла на работу, нашла, с кем оставить детей. Если человек хочет работать, то найдет, куда деть детвору. Потому что есть такие, кто не хочет идти в колхоз, мотивируя тем, что не на кого детей оставить. Тоже еще отговорка!
Нашлись такие умники, которые вместо себя посылали на собрания своих жен. Спрашиваешь их, почему так поступают, а они тебе в ответ: "Они же равноправными стали, как решат, так и сделаем". Приезжало руководство из района, спросили их, почему не вступают в коллективное хозяйство. Ответили: "Не вступаем, потому что нас туда не пускают жены". Или еще лучше: "Пойду с женой посоветуюсь". И когда это такое было, чтобы в селе мужики со своими бабами советовались?! А те рады подыграть своим мужьям. Заявляют: "Если наши мужья вступят в колхоз, мы не пустим их на порог дома!", или пугают тем, что подадут на развод и будут требовать разделения имущества, земли и скота. Чего только не наслушаешься от этих темных людей! Один из мужчин на смех приезжим заявил: "Боюсь своей жены, потому что застыдит меня, если пойду в колхоз". И это говорит тот, кто не раз тумаков давал своей суженой! И смех и грех был, когда другой крестьянин сказал, что он и не против колхозов, но его жена не хочет отпускать в колхоз… корову. Темное, необразованное село.
Работы непочатый край, а есть и такие, кто мешает нововведениям. Это не только кулаки, но и местный священник. Братья Петуховы как сознательные граждане рассказали, что батюшка Игнат говорил людям, что колхоз несовместим с религией, даже призывал не писать заявления, потому что заставят работать в воскресенье, а церкви закроют, и негде будет молиться. Дошли слухи, что батюшка Игнат даже предсказывал погибель коммунистам, комсомольцам и колхозникам как безбожникам. Было ясно как белый день: церковь нужно ликвидировать. И сделать это надо как можно быстрее. В других хозяйствах давно закрыли церкви, разогнали попов метлой поганой, а здесь до сих пор ходят в воскресенье на службы и слушают антисоветскую пропаганду. Нужно действовать быстро и решительно! Пусть крестьяне соберутся воскресным утром возле церкви, увидят, что советская власть не допустит неуважения к себе. Хватит быть такими серыми, необразованными и суеверными! Наступает новая жизнь! Вот за это можно получить похвалу от руководства.
Иван Михайлович опять приотворил дверцы печки, вбросил еще одно полено, довольно потер руки, сам себе улыбнулся. Скоро, совсем скоро заживет село по-новому!
Глава 25
Павел Серафимович со всем своим семейством воскресным утром направился к церкви.
Вместе с женой он шел впереди, здороваясь с односельчанами. За ними шли Василий с Варей. Казалось, дочка смирилась с замужеством, но все равно что-то не так было в новой семье. Вот и сейчас идут рядом молча, оба насуплены. Кажется, и не ссорятся молодые, но и радостного смеха не слышно. Может, так сейчас принято у молодежи – не показывать свои чувства при посторонних?
Церковь располагалась на выгоне, на возвышении. Улица закончилась, и Черножуковы заметили на площади возле церкви коммунистов и комсомольцев, стоявших перед входом. Среди них Павел Серафимович сразу заприметил сына Михаила, который держал коня за уздечку. Было странно, что до этого времени не звонили в колокола. Какое-то недоброе предчувствие пробежало холодком по спине Павла Серафимовича. Жена с тревогой посмотрела на мужа.
– Ну-ка пойдем, посмотрим, – сказал он Надежде.
Черножуковы присоединились к толпе людей, скопившихся на проторенной дороге.
– Друзья! – с пафосом обратился к толпе Лупиков.
– Черт тебе друг! – бросила ему какая-то молодица.
– Сегодня у нас большое событие! – продолжил Иван Михайлович, не обратив внимания на реплику. – Когда-нибудь историки занесут это событие в книжки. С сегодняшнего дня нас, коммунистов, комсомольцев, колхозников, не будут называть антихристами, поскольку мы строим новую светлую жизнь! Крестьянская культура не может и дальше пребывать под влиянием религии, потому что именно Церковь и священники насылают туман на ваше сознание.
– Отойди! – К Лупикову подошел Федор Черножуков с женой. – Я пришел на службу, а ты мне мешаешь.