– Вот видите! – воскликнул чекист. – Несознательные люди, которым мозги забили попы своим Богом!
– Бог один для всех, – спокойно сказал Федор.
– Бога нет! Не существует в природе!
– Это для тебя нет, а для меня – есть. Так что дай людям войти в церковь, – попросил Федор. – Если хочешь речи произносить, то собирай собрание, а здесь тебе делать нечего.
К брату подошел Павел Серафимович с женой, встал рядом.
– Не гневи Бога, – сказал он, – пусти людей внутрь.
– Никто туда больше не зайдет! – закричал Лупиков.
Федор широким размахом руки хотел отстранить чекиста, но тот быстрым движением достал и поднял наган.
– Еще один шаг – и я буду стрелять! – вскрикнул он, но на него горой двинулся Павел Серафимович. Лупиков пальнул вверх. Испуганно заржал конь, и наступила мертвая тишина. – Ребята, забирайте попа! – скомандовал он, и только тогда люди заметили подводу неподалеку от церкви. Возле нее остался один человек, а двое вооруженных, в черных кожаных куртках, направились к церкви.
Батюшку Игната вывели в рясе, с крестом на груди, не дали даже одеться. Руки его были заведены назад и связаны веревкой. Лупиков подошел к нему, резким движением сорвал с шеи позолоченный крест, передал его вооруженному мужчине.
– Повезете все под расписку, – приказал он. – И этого тоже забирайте.
Толпа замерла от неожиданности.
– Люди добрые! – крикнул батюшка Игнат, а его почти тянули под руки, толкали в плечи. – Помните, что Бог есть, Он беспокоится о вас, Он умеет прощать, Он будет всегда с вами! Даже тогда, когда эти нелюди уничтожат все церкви! А коммуняки будут гореть в аду! Будьте вы прокляты, выродки, иуды, антихристы!
Это было последнее, что услышали люди. Мужчина в кожанке ударил священника наганом по голове. Полилась кровь, а тело священника сразу обмякло. Мужчины потащили его к саням, а на белом снегу оставались красные, как ягоды калины, капли. Люди молча крестили священника, а потом осеняли себе крестом грудь. Никто не осмелился даже дернуться, потому что на толпу был нацелен наган Лупикова.
– Почему стоим? – обратился чекист к комсомольцам. – Сейчас вы – творцы истории! Коммунистическая партия вас не забудет, за работу!
Михаил, Осип и Семен побежали в церковь. Через мгновение они уже были на колокольне. Мертвую тишину разорвал звук колокола, который тоскливо звякнул, тяжело упав на мерзлую землю. Толпа охнула одним дыханием. Через миг Михаил ловко взгромоздился на верхушку купола. Он накинул веревку на большой позолоченный крест. Конец веревки сбросил вниз. Жабьяк привязал ее к коню, повел коня за собой. Веревка натянулась, а Михаил несколько раз ударил топором по кресту. Крест в последний раз блеснул позолотой на верхушке, перевернулся в воздухе и упал, воткнувшись в сугроб.
– Будь ты проклят, выродок несчастный! – крикнула старушка из толпы.
Павел Серафимович рванулся вперед, но у него на обеих руках вовремя повисли дочка и жена.
– Папочка, не надо, – заплакала Варя. – Он вас застрелит! – умоляла она, посмотрев на нацеленное в их сторону оружие.
Павел Серафимович крепко, до боли, сжал зубы.
– Иуда! – процедил он.
А комсомольцы ловко, как коты, спустились вниз и уже через мгновение выносили из церкви иконы. Святые строго смотрели на них, но те этого не замечали. Смеясь, они сбрасывали старинные иконы в кучу, как мусор. Это были образа́, перед которыми молились, к которым веками обращались люди и в горе, и в радости. Святые лики видели на своем веку и крещение младенцев, и венчание молодых, и проводы в последний путь, и удивительные исцеления. Сейчас глаза святых смотрели на все, что с ними происходит, с немым укором. В них застыл вопрос: "Почему? Зачем? За что?!" Вокруг кучи образо́в начал бегать, подскакивая и хохоча, Пантеха. Какая-то женщина билась в истерике, кто-то встал на колени, начал молиться и класть поклоны. Повсюду слышались плач и проклятия, лишь страшно улыбался Михаил, скидывая святые образа́ на землю, как отребье. Несколько раз он бросал взгляды в сторону отца. Павел Серафимович мужественно выдержал это, а сын даже не заметил, сколько презрения и брезгливости было в отцовских глазах. Молча заливалась слезами мать Михаила, но он и этого не увидел.
Лупиков что-то шепнул Жабьяку, и тот быстренько подбежал к иконам. Он схватил образ Николая Угодника и, не выпуская из рук рамку, с силой ударил ногой прямехонько в лицо святого. Позолоченная рамка осталась у него в руках, а на лике святого застыл грязный отпечаток сапога.
– Тьфу! – плюнул он на образ и бросил в кучу.
– Чтоб ты кровью харкал! – послышалось из толпы.
– Молчите, недоумки! – крикнул он.
– Мать твоя в гробу перевернулась, продажная твоя шкура! – донеслось в ответ. – Жаба ты мерзкая!
Максим Игнатьевич начал искать глазами того, кто это выкрикнул, но его остановил движением руки чекист. Жабьяк понес рамку на телегу, где лежало неподвижное тело священника.
Лупиков писал карандашом на бумаге, нумеруя все предметы, которые выносили из церкви. После описи все складывали на сани. За позолоченной рамкой туда отнесли большой золотой крест, две золотых чаши, два серебряных подноса и два образа, украшенных золотом. В самом конце вынесли старинные книжки, бросили в кучу. Вооруженным людям Лупиков дал команду отбывать, а потом подал спички Михаилу. Тот подсунул Евангелие под образа, чиркнул спичкой – и уже через мгновение лики святых лизали языки пламени.
– Что же ты творишь, Михаил? – стоном вырвалось из груди отца.
– Идем домой, – потянула его за рукав жена.
Развернулся Павел Серафимович, согнулся как-то, посерел лицом. Хотел ответить что-то, но застрял предательский ком в горле, а дорога перед ним расплылась, как в тумане.
– Солнце яркое, слепит, – сказал он, вытирая глаза.
Дома Павел Серафимович обнял жену, которая долго и безутешно плакала у него на груди. Хотел найти успокоительные слова – не нашел. Всхлипывала в углу Варя, молчал Василий. Всем не хватало слов, было лишь отчаяние, будто в хате лежал покойник. Когда все немного успокоились, Варя первой нарушила гнетущее молчание:
– Вам очень больно, папа?
– А как ты думаешь?
– Возможно, обида на Михаила смягчит вашу боль?
– Он мой сын, – тяжело вздохнул отец. – Все дети одинаковы. Они как пальцы на руке – какой не порежь, одинаково больно.
Павел Серафимович наклонил голову, в отчаянии обхватил ее руками и замер. Боль заползла глубоко в душу, сжала сердце, и он знал, что с этой болью придется жить дальше.
Глава 26
Село еще лихорадило после закрытия церкви, когда свежие новости опять заставили содрогнуться.
Еще с вечера тяжелые темные тучи начали вытряхивать из себя большие хлопья снега. А ближе к полуночи разгулялся ветер. Он носился по крышам, завывал в дымоходах, трепал сонные деревья, стучал в темные окна. Зима разразилась настоящей вьюгой. Хаты сжались, притихли, натянув на себя снежные одеяла. Не слышалось привычного собачьего лая. Казалось, все люди или спят, спрятавшись от ненастья, или вслушиваются в мелодию метели. Но одна из хат долго мигала почти незаметным светом от керосинки. Не спалось Лупикову, поэтому он поздно вечером решил пригласить к себе домой "на небольшое совещание" нескольких однопартийцев. Первым пожаловал Кузьма Петрович, за ним почти одновременно зашли в хату председатели колхоза и сельсовета. Иван Михайлович сразу же послал Жабьяка за бутылкой самогона.
– Чего смотришь как баран на новые ворота? – улыбнулся Лупиков Максиму Игнатьевичу, который, услышав такую просьбу руководителя, глуповато заморгал. – Вы – мои гости, поэтому посидим по-дружески за столом, поговорим.
– Так, может, я из дома сальца прихвачу? – спросил тот, теребя шапку в руках.
– Неси что хочешь, только быстро, – ответил чекист.
Мужчины около двух часов провели за дружеской беседой, которая не закончилась и после того, как опустела бутылка. За ней последовала еще одна, потом еще. Щербак почти не пил. Это тревожило Ивана Михайловича. Лупиков все пытался разглядеть изнутри сдержанного секретаря парторганизации. Сдержанного или скрытного? И что прячется за его пристальным взглядом? Ум? Презрение? Верность идеям? Думалось, алкоголь сделает его более раскованным, даст возможность раскрыться, но нет же! Много не пил, говорил мало, лишь по делу, так, будто на заседании, а не в гостях.
В конце концов Лупикову надоели раздумья, и он раз за разом начал прикладываться к рюмке.
Иван Михайлович проснулся, когда захотел пить. Голова трещала, как спелый арбуз, а во рту будто коты напакостили. В хате было темно, хоть глаз выколи. Пошевелил тяжелой головой – все зашаталось вокруг. Вспомнил вечер, попойку, однопартийцев. Когда они ушли – не мог вспомнить. Провел ли их до дверей, или сами ушли, когда он заснул? И кто погасил свет? Кто снял с него сапоги? Оружие! Иван Михайлович впопыхах, дрожащими руками пошарил под подушкой. Вздохнул с облегчением – наган на своем месте. За окном гудело и неистово выло. Покачиваясь, чекист подошел к ведру с водой, зачерпнул кружкой. Холодная жидкость смыла изо рта привкус "кошачьего дерьма".
Иван Михайлович поежился. В хате было прохладно. Он заглянул в печку. Там едва теплились полуистлевшие головешки. Около печки не осталось ни одного полена. Если не поддержать огня, до утра и вода в ведре замерзнет. Нужно идти за дровами в сарай. Так не хочется, но надо. К тому же приспичило по малой нужде. Другой раз можно было бы приотворить двери и пустить струю прямо с крыльца, а утром желтые брызги засыпать свежим снегом, но нет, все равно придется выйти на улицу за дровами.
Иван Михайлович обул валенки, накинул кожух и толкнул двери. Сразу же услышал громкий вой метели. В его лицо, будто на смех, пурга сыпнула значительную пригоршню снега. Двери приоткрылись лишь наполовину – их подпирал огромный сугроб. Мужчина поднял воротник, втянул голову в плечи, протиснулся в проем и рысцой побежал к сараю. Ноги проваливались в снег по колени, ветрище бил в грудь, но Иван Михайлович вступил в упорную борьбу с ненастьем. Сначала он решил справить нужду, поэтому стал за сараем, прячась от ветра, расстегнул ширинку. Он вздохнул с облегчением, но вдруг понял, что в этом разбушевавшемся ненастье он не один. Было ощущение, будто кто-то на него смотрит. Иван Михайлович замер. Холодок страха пробежал мурашками по телу, и он интуитивно потянулся к оружию, но… Каким же надо быть дураком, чтобы в такое беспокойное время оставить наган дома?! Лупиков внимательно осмотрелся вокруг. Никого. Выходит, показалось.
Мужчине пришлось приложить силы, чтобы немного приотворить дверь сарая. Он проскользнул в щель, набрал нарубленных дров. Опять прислушался. Ощущение постороннего присутствия его не покидало. А что, если в него выстрелят сразу же, как только он отсюда выйдет? Чувствовал себя зверем, загнанным в западню. Иван Михайлович уже ругал себя и за неосмотрительность, и за то, что решил среди ночи идти за этими проклятыми дровами. Он прислушался и вдруг четко услышал чьи-то шаги у себя во дворе. Выглядывать было бессмысленно, потому он присел, опустил поленья на землю и ощупью добрался до крайнего угла. Там стояло несколько досок, за которые спрятался Иван Михайлович. Сомнений не было: во дворе кто-то шастал. И вдруг шаги начали отдаляться. Сразу же сплошную темноту разорвала вспышка яркого пламени. Иван Михайлович выбежал из своего тайника, схватил топор и выскочил во двор. Входные двери, соломенная крыша, ставни – все уже пылало. Чувствовался запах керосина, а посреди двора валялась брошенная кем-то керосинка.
Иван Михайлович кинулся к хате, чтобы забрать оружие, но в лицо полыхнуло жаром яркого пламени. Он повернулся и заметил темную фигуру, которая бежала по улице от его двора.
– Стой! – закричал он изо всех сил. – Стой! Стрелять буду!
Иван Михайлович рванул вдогонку за беглецом, размахивая топором. Без сомнения, это был мужчина. Об этом свидетельствовала его высокая широкоплечая фигура. Человек быстро отдалялся, но чекист не собирался отставать.
– Я стреляю! Стоять! – опять закричал он.
Вдруг фигура остановилась, и расстояние между ними начало быстро сокращаться. И тут со стороны беглеца прозвучал выстрел. Даже при небольшой вспышке в темноте Ивану Михайловичу показалось, что он разглядел искаженное гневом знакомое лицо. Лупиков от неожиданности оторопел, замер на месте, давая беглецу возможность исчезнуть из поля зрения. Уже выбегали из домов напуганные пожаром люди. Они хватали ведра и мчались к колодцам. Мужики с лопатами пытались сбить пламя, бросая в него снег. Но деревянную хату щедро облили керосином, и она пылала как свеча.
– Да сделайте вы что-нибудь! – кричал Иван Михайлович, бегая по двору. Он даже не заметил, что до сих пор не выпустил из рук топор. – У меня там важные документы, оружие! Поднимайте все село! Быстрее!
– Не нужно было сбивать колокола с церкви! – упрекнул кто-то из мужиков.
– При чем тут колокола?! У меня там оружие!
– Всегда при пожаре колокола поднимали людей, – услышал в ответ. – А теперь надо в каждое окно стучать.
– Так стучите! Быстрее гасите! Быстрее! – подгонял он людей.
Вскоре чуть ли не все село сбежалось тушить пожар. Люди быстро передавали ведра с водой мужчинам возле хаты, а те лили воду на огонь. Все знали, что нельзя дать ветру шанс разнести искры на соседние строения, потому что соломенные крыши загораются, как спички, и деревянные и самановые хаты невозможно будет затушить.
Крестьяне с облегчением вздохнули, когда последние языки пламени недовольно зашипели и стихли. Иван Михайлович зашел в хату, где все еще клубился едкий дым. Нестерпимо несло горелым, дым мгновенно въелся в глаза, поэтому мужчина ощупью добрался до кровати. Сразу отбросил подушку в сторону. Оружия на месте не было! Он ощупал всю постель, сбросил на пол перину, облапал стул, где висела кобура, – она была пуста. Значит, поджигатель украл его наган, а уже потом облил хату керосином и поджег.
– Ты мне за все заплатишь! – крикнул Иван Михайлович, выбегая на улицу.
– Можно расходиться? – спросила его соседка. – Или лучше до утра пронаблюдать, не загорится ли где еще?
Лупиков ничего не ответил, пробежал сквозь толпу, куда-то помчался по улице. Его провожали удивленные взгляды.
– Ищи теперь ветра в поле! – бросил ему вслед сосед.
Мужчины посоветовались и решили, что до утра будут дежурить по очереди, потому что затаится где-то в крыше уголек – пожара не избежать.
Как безумный Лупиков несся по улице. Найти поджигателя по следам было невозможно, люди натоптали всюду, когда бежали на пожар. Вот отсюда мужчина пальнул в него, а дальше улицы разбегались врассыпную. Ничуть не колеблясь, Иван Михайлович свернул налево. Чем дальше, тем больше сугробы и меньше следов. Иногда он проваливался в снег почти по пояс, выкарабкивался из сугроба и опять шел. В одном из заносов Лупиков оставил валенок, хотел бежать босиком, но в пятку сразу же впились тысячи иголок. Пришлось разгребать сугроб руками, чтобы достать обувь.
Когда он достиг своей цели, со лба уже лился пот. Не чувствуя холода, Иван Михайлович заглянул на двор. В хате не светилось. И на пожаре хозяина не было. Можно допустить, что он не услышал шума пожара с такого большого расстояния. Следов от обуви во дворе тоже не видно. Да это и неудивительно: вон как метет! Только ступил, сразу же след заметает снегом. Наверное, поджигатель долго ждал такого удобного случая.
Иван Михайлович смачно выругался, сплюнул, рукавом вытер вспотевший лоб.
– Ничего, – сказал он сам себе, – завтра разберемся. Я тебя выведу на чистую воду. Всю свою жизнь будешь помнить, кто такой коммунист Лупиков Иван Михайлович!
Глава 27
Утром на улицах было людно. Возле колодцев собирались кучками крестьяне, обсуждая ночное событие. Почти шепотом женщины гадали, кто мог быть поджигателем. Мужчины прикрикнули на них и приказали держать язык за зубами. Разные ходили слухи и высказывались предположения. Павел Серафимович услышал о пожаре от соседа Кости. Хотя мужчина мало с кем общался, но такая новость всколыхнула все село. Одно было понятно: это чья-то месть и у коммуниста среди крестьян есть враг.
Надежда Черножукова послушала бабскую болтовню на улице и вернулась домой. Мужа дома не было. Мать спросила у Вари, где отец.
– Пошел Ольгу проведать, – ответила она. – Сказал, ненадолго, скоро вернется.
А уже после обеда со скоростью ласточки полетела от хаты к хате другая новость: арестовали Федора Черножукова. К Варе прибежала запыхавшаяся Олеся.
– Что случилось?! – кинулась к ней Варя.
– Там… там… там такое… – тяжело дыша, сказала перепуганная девушка.
– С папой что-то? – побледнела Варя.
– Нет! Говорят, что за дедом Федором приехали, – выдохнула Олеся.
– Кто приехал? Ты можешь объяснить? – спросила Варя, спешно одеваясь.
– Из города приехали. Люди с оружием. Его раскулачивать. Что же это будет? – заголосила девушка.
– Молчи! Лучше беги к Ольге, пусть отец идет к дяде Федору! – скомандовала Варя. – А я – за мамой!
– Ага! – Олеся помчалась из хаты.
Мать едва успевала за Варей.
– Мама, быстрее, пожалуйста! – просила ее Варя.
Со всех улиц люди двигались в сторону усадьбы Федора Черножукова. Варя с матерью подошли туда почти одновременно с отцом и Ольгой. Чужаки в кожаных куртках грузили на сани кузнечный инвентарь. Братья Петуховы помогали выносить лопаты, грабли, бороны, топоры – все, что находили в сарае и во дворе. Несколько ретивых девушек-комсомолок тянули из хаты подушки, перины, вышитые полотенца, посуду. Все сбрасывали на сани. У растворенных настежь ворот стоял часовой с ружьем за плечами. Рядом с ним – Щербак с Михаилом. Михаил заметил отца и мать, отвернулся, взял под уздцы коня, начал о чем-то переговариваться с Кузьмой Петровичем.
Павел Серафимович искал глазами брата, но тот, наверное, оставался в доме. Нигде не было видно и погорельца Лупикова.
– Не надо, папа, – остановила Павла Серафимовича Ольга, заметив, что он собирается идти во двор. – Все равно тебя туда не пустят.
– Я хочу видеть брата, – сказал он. – Где он? Что с ним сделали?
– Сейчас ты ему ничем не поможешь, разве что навредишь. Давай подождем, скоро все выяснится.
Напрасно надеялся Павел Серафимович, что все образуется. Под конвоем вывели из дома Федора и его жену Оксану. На миг остановились на крыльце родного дома Черножуковы, окинули взглядом свою усадьбу. В руках они держали какую-то одежду, перевязанную половичками. Перекрестившись, молча двинулись со двора.
На улице супруги остановились перед замершей толпой. Позади них уже стоял Лупиков.
– Люди добрые! – обратился к односельчанам Федор. – Меня обвиняют в поджоге. Перед всеми вами, перед Богом клянусь: я не делал этого!
– Ты угрожал пустить мне красного петуха! – взвизгнул, забегая вперед, Лупиков. – У меня даже свидетели есть.
– Да, угрожал, но не делал этого.
– Не ври! Я тебя узнал! – закричал чекист.
– Я был дома и даже не знал о пожаре, – спокойно сказал Федор. – Говорят, что в вас стреляли, но у меня произвели обыск и не нашли оружия.
– Мало ли куда ты мог его деть! Там разберутся во всем!