Варя закивала. Сестра быстро исчезла в темноте. Женщина по совету Ольги побежала по улице. Никогда дорога домой не была такой длинной. Казалось, что она тянется бесконечно, а деревьев оказалось так мало. Перебегая от куста к кусту, от дерева к дереву, насмерть перепуганная Варя добралась до дома. Лишь перед погребом освободилась от груза, устало села на мешок. Тяжело дыша, поблагодарила Бога. Отдышавшись, на ощупь забралась под крышу над погребом. Здесь лежали спички и стояла лампа, но женщина не стала ее зажигать. Подняла крышку, потянула за собой мешок по ступенькам вниз. Зная, в каком закроме что лежит, положила принесенную свеклу к домашней. Добытую кукурузу сложила под крышей для просушки.
Варя в сенях сполоснула руки в миске с водой, умыла пылающее лицо. Она никогда ничего не воровала – так приучили ее родители. Если Ольга возьмет ее с собой, то она опять пойдет. Главное, чтобы не узнали родители. И еще – чтобы не поймали. Верила, что не опозорит своих родителей и на семейство Черножуковых никогда не поставят клеймо воров.
Глава 43
Только Черножуковы облегченно вздохнули, совместными усилиями заплатив налоги с двух дворов, как им вручили бумагу, где шла речь о "встречном плане налогов".
– К нам одним такие требования? – спросил Павел Серафимович, прочитав бумаги.
– И к вам, и к Мовчанам, и всем тем, кто не вступил в колхоз, – объяснил посыльный.
– Передай, что я уже все оплатил, – сказал Павел Серафимович. – Больше от меня ничего не получат.
– Так и передать?
– Так и передай. У меня как у латыша: только нос и душа. Скажи, что нечем платить.
– Хорошо, – сказал посыльный.
Сразу же прибежал сосед Трофим Мовчан.
– Что делать? Как быть? – взволнованно спрашивал он. – Я еще те налоги не полностью выплатил, а уже надо другие платить? Хоть в петлю лезь!
– Сам не знаю, как тут быть, – обеспокоенно ответил Павел Серафимович. – Нечем платить. Я так и сказал.
– И что же с нами будет?
– Не знаю, сосед, – нахмурил брови мужчина, – и тебе не дам совета, потому что сам беспомощен.
А уже на следующее утро к нему прибежала Олеся. Запыхалась, глаза большие, перепуганные.
– Я узнала от Осипа, что на днях придут вас и Варю раскулачивать! – выпалила она на одном дыхании.
– Что? – переспросил побледневший Павел Серафимович.
– Отберут у вас и землю, и все!
– Я же заплатил налоги, – тихо, будто сам себе, сказал Павел Серафимович.
– Ой, не знаю! – сокрушалась внучка. – Услышала, что зерно будут отбирать, потому что колхоз план заготовок не выполняет. Господи! Что же это будет?
– Успокойся, детка. – Павел Серафимович овладел собой. – Ты уверена, что к нам придут?
– Да! Сама слышала, как братья между собой разговаривали. Только вы не говорите им, что я вам донесла, а то меня муж прибьет, – попросила Олеся. – Я еще вечером услышала, но не могла из дома вырваться. Ночь не спала, волновалась за вас. Еле дождалась, когда они уйдут на работу, чтобы к вам забежать.
– Не волнуйся, – успокоил он Олесю, – как-то будет.
– Может, Михаила попросить, – неуверенно произнесла девушка, – чтобы словечко за вас замолвил? Он же в колхозе не последний человек.
– Нет, – прозвучало категорически. – Я не буду становиться перед ним на колени. Он – отступник, предатель. Пусть распоряжается сам своей жизнью, Бог ему судья. А тебе, детка, спасибо.
– Может, вы успеете куда-нибудь зерно спрятать? – понизив голос, сказала Олеся. – Если придут забирать, то хоть не все вывезут.
– Я подумаю, – ответил Павел Серафимович. – А ты иди, пока твои не заметили, а то будут тебя грызть.
– Подавятся! – Олеся слабо улыбнулась. – Я такая костлявая!
Павел Серафимович созвал все семейство. Тяжело было сообщать неприятное, а пришлось. У жены сразу же горохом покатились слезы.
– Не отдам! – твердо заявила она. – Ничего не отдам!
Варя будто оцепенела. Неужели и правда все отберут? Чувство беспомощности перед неизбежным мешало ей думать, сковало по рукам и ногам. Так и сидела, прижав к груди младенца, лишь Маргарита весело что-то лопотала и бегала по хате, пытаясь поймать котенка.
– Наверное, и у моих родителей отрежут землю, – сказал Василий, – они же не вступили в колхоз.
– Куда им вступать? – хмыкнул Павел Серафимович. – Сват еле ноги переставляет, и сваха не лучше.
– Все равно – не колхозники, значит, оставят немного земли, и кончено, – объяснил Василий. – Уже из сельсовета приходили и предупреждали.
– Ни жить не дают, ни старость мирно встретить, – задумчиво сказал Павел Серафимович. – Давайте все успокоимся и подумаем, что нам делать. Будем надеяться на лучшее, но нужно подготовиться к самому худшему.
Ночью Черножуковы не спали. Погода благоприятствовала семье. Еще вечером начал моросить мелкий дождь. Разбухшее небо просеивало воду сквозь сито. Было темно и тихо. Василий с тестем выкопали посреди огорода большую яму. Варя с матерью наносили ряднами соломы, пытаясь впотьмах не наследить. Дно ямы выстлали соломой, туда сложили в мешках зерно, сверху опять покрыли соломой и только потом засыпали землей. Чтобы не видно было, где нарушена земля, свалили туда кукурузу, которую еще не успели посечь на корм скоту. Меньшую часть зерна все же оставили в кладовой, потому что не поверят, что ничего нет. После этого молча разошлись по домам. А Павел Серафимович тайком от родных перепрятал свое охотничье ружье. Надежный тайник нашел под соломенной крышей родительской хаты.
Никто в ту ночь так и не сомкнул глаз, хотя все Черножуковы прекрасно понимали: волнение ничего не сможет изменить, оно лишь крадет покой.
Глава 44
Подтянулись подводы к усадьбе Черножуковых, а за ними начали отовсюду собираться люди. Возле коня стоял Михаил Черножуков, поглаживая конскую гриву.
– Отца бы пожалел, ирод! – со злостью бросил кто-то и плюнул в сторону Михаила.
– А что? – откликнулся лысый мужик, щелкавший семечки. – Правильно делает, он же комсомолец! Хватит кулакам на нашей шее сидеть!
– И как же Павел у тебя на шее сидел?
– Тихо! Смотрите, Павла с Надеждой из хаты вывели!
– Боится За…ков, вызвал вооруженную подмогу!
– А как же?! Эти богачи так просто со своим богатством не расстанутся!
Надежда упиралась, когда вооруженные винтовками мужчины под руки вытаскивали ее из хаты.
– Пустите меня! – закричала она. – Уберите свои поганые руки!
– На вечные морозы захотела?! – бегал вокруг них Лупиков. – Так это мы сейчас организуем!
Павел Серафимович подошел к жене.
– Надя, – сказал он, – уже ничего не сделаешь. Иди ко мне.
– Я не отдам! – блеснув глазами, крикнула женщина. – Это наш дом!
– Был ваш – станет наш! – ехидно хихикнул Лупиков. – У вас вон три дома, живи, где хочешь! А здесь будет сотня.
– Здесь ничего не будет! – в отчаянии закричала женщина. – Здесь будет жить моя семья! Ничего не отдам, хоть убейте меня!
– Убивать тебя никто не будет. – Лупиков стал перед ней, высокомерно задрал нос. – А вот на выселки можем выдать билет.
К ним подошел Щербак. До сих пор он стоял в стороне, не вмешиваясь в спор.
– Пустите ее, – приказал он. Мужчины, державшие женщину под руки, переглянулись, посмотрели на Лупикова. – Пустите, приказываю! – повторил Кузьма Петрович. – Куда она денется?
Женщина, освободив руки, поправила упавшие на глаза волосы.
– Надя, послушай меня, – сказал Щербак, – прошу тебя: дай им сделать свое дело. Вас действительно могут выселить из села куда-нибудь в бараки или даже отправить на север.
– За что?!
– Такой закон. За сопротивление могут наказать. Прошу тебя, смирись, отдай дом! – Было заметно, как тепло смотрит мужчина на непокорную да еще такую красивую женщину, как трудно ему дается каждое слово. – Вам есть где жить, вы не останетесь без крыши. Уже нельзя ничего изменить.
– Подчиниться? – с иронией произнесла женщина.
– Пусть так, по крайней мере, вы останетесь здесь, в селе.
– Какая неслыханная щедрость! Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву. Да, Кузьма Петрович?
– Лучше уж синица в руках, чем журавль в небе.
– Мама! – Варя посмотрела на мать. Ее глаза были наполнены слезами отчаяния. – Отдайте им все, – попросила она. – Пусть подавятся, но оставят нас в покое.
– Ишь, какая мудрая кулацкая дочка! – ткнул пальцем в сторону Вари Лупиков, довольно улыбнувшись.
– Молчи, дрянь! – блеснул глазами Варин отец. – Не трогай мою дочку!
– Кому она нужна? Кулацкое отродье! – сказал Лупиков, отходя от него на безопасное расстояние.
Женщина повязала беленький платок, спавший на плечи, гордо вскинула голову.
– Забирайте! – сказала она. – Если думаете, что меня сломали, то ошибаетесь! – Ее лицо осветила какая-то загадочная едва заметная улыбка.
Женщина подошла к своим родным, встала рядом с мужем.
– Вытаскивайте свои манатки! – обратился к ним Лупиков.
– Вам нужен дом, вот вы и выносите, – пытаясь не повышать голоса, ответил Павел Серафимович.
Чекист дал команду – и молодые люди, председатель колхоза и сельсовета сразу же услужливо кинулись внутрь. Через мгновение они уже тянули пожитки во двор, сбрасывая все возле старенькой хаты. Вынесли одежду, вытащили сундуки, посуду, кочережки и печные лопаты, кровать, столы, стулья, тянули из кладовой бочонки с соленьями, бросали в кучу скатерти, сорванные с окон занавески, вышитые полотенца и божницы. Черножуковы молча наблюдали. Они стояли в ряд, поддерживая друг друга под руки, как стоят люди на кладбище, провожая в последний путь родного человека. Они молча прощались с мечтами о лучшем будущем, к которому шли годами, горбатясь с утра до ночи. В каждой этой вещи, которую небрежно бросали в кучу, в каждом горшочке, в каждой скатерти – во всем был их труд. От осознания того, что какой-то закон одним росчерком перечеркнул их взлелеянную в мечтах жизнь, душу нестерпимо сжимали печаль, отчаяние и обида. Мучила беспомощность. Они понимали, что еще одно неосторожное слово – и они будут выселены. Тогда не останется ничего, кроме деревянного барака и вечного каторжного труда на благо государства.
– Варя, – шепнула мать, – спрячь вот это в лифчик.
Женщина что-то незаметно переложила в дочкину ладонь.
– Что это? – тихо спросила Варя, сунув за пазуху маленький предмет.
– Это мой нательный золотой крестик, – пояснила мать.
– Зачем?
– А если правда отправят меня на выселки? Так пусть будет у тебя, на добрую память обо мне, – тихо сказала женщина и подарила Варе чуть заметную любящую материнскую улыбку.
– Не говорите так, мама, – попросила Варя, – мне и без того страшно.
– Слушай меня еще. – Женщина наклонилась к самому уху дочки, и Варя едва разобрала: – На чердаке нашей хаты под двенадцатой доской от окошка есть тайник. Недавно я все перепрятала и еще не успела сказать отцу. Там царские червонцы и серебряные ложки. Запомни: двенадцатая от окошка! Не от лестницы, по которой можно туда добраться, а от окошка. Если забудешь, вспомни: двенадцать апостолов, двенадцатая доска. Услышала?
– Да, – растерянно ответила Варя. – Зачем вы мне все это говорите? Вы меня пугаете.
– На всякий случай, – произнесла мать и провела ладонями по Вариному лицу. – Ты у меня такая красивая! – сказала, понизив голос. – Дай Боже тебе счастья!
– Мама, вы так говорите, будто прощаетесь, – сказала Варя, заметно волнуясь. Женщина вновь загадочно улыбнулась. И было в той улыбке что-то и подбадривающее, и печальное, и в то же время светлое.
Напоследок из помещения вынесли иконы. Образа́ бросили посреди двора, как ненужный хлам. Лупиков сразу же начал их разбивать, прыгая по ним. В толпе кто-то ойкнул и заплакал, кто-то из набожных женщин послал Лупикову проклятия. Варя закрыла лицо ладонями, тихо расплакалась, спрятав лицо в плечо матери. Женщина обняла дочку, погладила ее по спине.
– Ну что? Защитили вас ваши боги? – рассмеялся Лупиков, ударив в последний раз сапогом по образа́м. – Изымайте зерно! – дал команду. – Пустые мешки возьмите на телегах!
Мимо Черножуковых проходили комсомольцы, таща на спинах полные мешки. Председатель колхоза с довольной рожей считал их, ставя галочки на бумажке.
– Все! – доложил председатель, проверив кладовую. – Кладовая пустая.
– Мало! – нахмурился Лупиков. – Столько земли и так мало зерна?
– Пойди возьми больше, – мрачно отозвался Павел Серафимович.
– Замолчи! – заверещал чекист. – Завтра же разберем кладовую и перенесем на колхозный двор! И землю отрежем по самую хату! Понятно?
– Кожу с меня не забудь содрать, – насмешливо сказал Павел Серафимович, – пригодится в колхозе.
– Вот когда останешься ни с чем, тогда тебе будет не до смеха! – пригрозил Лупиков. – Если все, то я запираю хату, – сказал он, доставая замок.
– Стойте! Подождите минутку. – Надежда вышла вперед. – Можно мне попрощаться со своей хатой?
Лупиков удивленно зыркнул на женщину.
– Пожалуйста, – спокойно попросила женщина, – хочу в последний раз глянуть.
– Иди! – махнул рукой коммунист. – А вы ступайте к следующей хате.
Надежда, проходя мимо Лупикова, на миг задержалась.
– Придет время, и вас проклянут потомки! – сказала она, глядя ему прямо в глаза. Чекист покраснел от злости, но ничего не сказал, лишь крепко поджал тонкие губы.
Женщина медленно поднялась по ступенькам крыльца, обернулась, окинула быстрым взглядом родных, улыбнулась им и переступила порог.
– Ну что, кулацкая Мавка, – Лупиков, покачиваясь с пяток на носки, насмешливо обратился к Варе, – не гулять тебе уже в березовой роще! – Варя вспыхнула от обиды и гнева, но ее остановила твердая рука отца. – Трудно расставаться с зерном?
– Забирайте, – едва слышно сказала она. – Там в хате мой муж с детьми.
– И скот заберем, – нагло улыбнулся Лупиков.
– Как?! – недоуменно спросил Павел Серафимович.
– Зачем конь, когда земли не будет?
– Корову оставьте, – попросила Варя. – У меня же двое маленьких детей. У нас на две семьи одна корова. Прошу вас!
– Не забирать? – Лупиков почесал затылок.
– Да, – подошел к нему Кузьма Петрович, – можно оставить корову, ведь она действительно одна на две семьи. Уважь, Иван Михайлович, – прибавил тише.
Вывели Буяна. Конь заржал, когда его повели через двор незнакомые люди. Варя проводила своего любимца глазами, полными слез.
– Что-то она там долго прощается, – недовольно заметил Лупиков. – Думает, что у нас есть время, чтобы смотреть на ее сопли?
Он подошел к дому, приложил ладони к лицу, заглянул в окно и тут же испуганно отшатнулся. Недоброе чувство молнией пронзило Павла Серафимовича. Он опрометью кинулся в хату.
– Стоять! – Лупиков потянулся рукой к оружию.
– Подожди, – остановил его Кузьма Петрович.
Павел Серафимович забежал и остолбенел. На крючке, где недавно висела на потолке посреди комнаты лампа, он увидел свою жену. Он кинулся к ней, снял с крючка веревку от ее передника, положил жену на пол, встал над ней на колени.
– Надя! Надя! Дорогая моя! – Он легонько потормошил жену за плечи, потрогал бледное лицо. – Живи, Надя! Не умирай! – умолял он, не веря, что ее уже нет. – Надя, зачем ты… – заплакал, не сдерживая слез.
Павел Серафимович еще немного постоял, погладил замершее навеки лицо жены. Он поцеловал Надежду в лоб, тихо прошептал: "Прощай, моя любимая", – и закрыл ее веки. Мужчина вышел из дома, неся на руках тело жены, которое стало похоже на увядший цветок. Диким, нечеловеческим голосом закричала Варя, кинулась к матери. Павел Серафимович положил тело посреди двора, рядом с разбитыми образа́ми.
– Доволен? – глухим, упавшим голосом спросил он Лупикова.
Кто-то сказал Михаилу о беде, он зашел во двор. Сын медленно подошел к матери, тихо и смиренно лежавшей посреди двора. Отец вскинул взгляд, посмотрел на него. В глазах сына были удивление и страх, но ни капельки раскаяния. Павел Серафимович пальцем подозвал его к себе. Михаил наклонился, не сводя глаз с мертвой матери.
– Ты тоже виноват, – тихо, чтобы не слышали посторонние, сказал отец. – Я все равно тебя убью, – прошептал он.
Михаил быстро пошел со двора. Кто-то плюнул ему вслед, но он не обернулся. Лишь невольно вскрикнул, когда камень догнал его, больно ударив в спину.
Старенькая бабка Серафима, не пропускавшая никаких похорон, заметила:
– Серафимович, нельзя самоубийцу хоронить на кладбище.
Павел Серафимович, который уже долгое время неподвижно сидел у гроба с женой, словно проснулся. Он невидящими глазами смотрел на бабку, будто пытаясь понять, зачем она здесь.
– А что же делать? – тихо спросила Варя. Убитая горем, она была бледной, даже желтой, будто ее вылили из воска.
– Большой грех – наложить на себя руки, – сочувственно вздохнула старушка. – Господи, прости нас грешных! – перекрестилась на образа́. – За кладбищем, в овраге, похоронены самоубийцы, – охотно объяснила бабка, – вот там выберите место, а я позову мужиков, чтобы выкопали могилу.
– В овраге? – переспросил Павел Серафимович. – За кладбищем, как хлам? Как мусор? Нет, этого не будет. Мы похороним ее рядом с моим отцом.
– На огороде? – с каким-то страхом спросила Варя.
– Да, моя Ласточка, – тихо ответил отец. – Я смогу часто с ней разговаривать.
– Сейчас люди уже не хоронят в своих садах, – осторожно заметила бабка Серафима.
– Мне все равно, – ответил мужчина. – Моя Надя будет лежать рядом с моим отцом, в своей, в нашей земле, – сказал тоном, не терпящим возражений.
Глава 45
Как ни уговаривала Варя отца перейти жить к ним с Василием, тот не согласился. Перенес пожитки в маленькую родительскую хату.
– Буду возле своей матери век доживать, – сказал грустно.
Часть мебели перенесли в дочкину хату, остальную занесли в сараи, кладовые, сени.
– Теперь будем ждать гостей, – сказал отец.
Они не замешкались. Уже на четвертый день после похорон пришла комиссия. Жабьяк зашел во двор первым, держа под мышкой толстую тетрадь с пожелтевшей обложкой. Следом – Ступак с саженью, Лупиков в своей неизменной черной кожаной куртке и хмурый, молчаливый парторг.
Павел Серафимович без слов повел их на огород.
– Положено на семью двадцать соток, – пояснил председатель сельсовета. – У вас две семьи, поэтому вам оставим сорок соток вместе с дворами.
– Как это по двадцать? – спросил Павел Серафимович. – У людей по пятьдесят.
– Это у колхозников, – разъяснил парторг.