Варя до конца не верила, что там начнут копать. Активисты потыкали копьями, принесли лопату, начали долбить мерзлую землю.
– Полноте, – попросил Павел Серафимович, – там ничего нет. Не берите грех на душу, не тревожьте сон ангелочков.
– А мы – комсомольцы, – разгребая землю, ответил Осип. – Для нас греха нет.
– Ироды вы, а не комсомольцы, – глухим голосом сказал отец.
Варя увидела среди разрытой земли белые кости, вскрикнула, прикрыла ладонями лицо и расплакалась. Павел Серафимович прижал к себе дочку.
– Фу! Какая гадость! – услышала она голос Ганны. – Пошли отсюда!
Варя открыла лицо, когда раздался отцовский голос.
– Все! – сказал он. – Пусть отдыхают себе с богом.
Отец разровнял лопатой землю, сыпнул сверху снега.
Глава 70
Варя, подоив корову, положила в карман небольшой узелок крупы, которую припрятала для Марички, отлила в крынку молока, осторожно засунула ее за пазуху. Пока хорошо прогорят дрова в печи, решила сходить к подруге.
Туман жалобно заскулил, увидев Варю.
– Потерпи, – сказала ему. – Сейчас вернусь и чем-нибудь тебя накормлю.
Варя невольно глянула в сторону сельсовета. На улице еще не рассеялась ночная темнота, но даже в сумерках она заметила на крыльце человеческую фигуру.
"Кого это там принесло ни свет ни заря? – подумала Варя. – Наверное, кто-то уже высматривает, что творится у нас во дворе".
Она отперла калитку, вышла на улицу. Проходя мимо бывшего родительского дома, опять не удержалась, посмотрела в ту сторону. Фигура была неподвижна.
– Кто там? – спросила Варя.
Ответа не последовало. Любопытство взяло верх, и Варя сделала несколько шагов до входной двери сельсовета. Волосы от ужаса зашевелились на голове, и Варя дико закричала – там висел на веревке человек. На ее крик откуда-то прибежала женщина, подошел сосед, а Варя не могла оторвать глаз от повешенного.
– Это же председатель колхоза, – донесся до нее голос, как из-под воды. – Это же Ступа!
Овладев собой, Варя побежала домой. Из крынки расплескалось молоко, залив ей грудь.
– Папа! – Она тяжело дышала. – Там висит Ступак!
– Где? – вскочил с кровати Павел Серафимович.
– Там! – показала рукой.
Уже рассвело, когда Варя опять вышла на улицу. Тело председателя колхоза все еще висело, тихо покачиваясь от ветра. Что он не сам полез в петлю, а ему помогли, было понятно по связанным веревкой рукам, заведенным назад. Явилось все руководство, стояли кучкой, о чем-то переговаривались. Собралась толпа любопытных. Люди обсуждали событие, но никто не выразил сожаления. Варя посмотрела на повешенного и сразу отвела глаза. У мужчины было большое, налитое кровью посиневшее лицо, изо рта вывалился фиолетовый язык.
Заскрипела подвода ездового.
– Тпр-р-р! – остановил коня Пантеха. Он прошел сквозь человеческую толпу, остановился, увидел повешенного и направился к нему.
– Стой! – закричал ему Лупиков. – Ты куда?
– Туда! – Пантеха показал пальцем. – Надо отвезти.
– Езжай дальше, – приказал чекист.
– А он?
– Его снимет милиция, – сказал Лупиков и вытолкал в спину растерянного Пантеху.
– Но-о! – послышалось с дороги, и подвода поскрипела дальше.
Варя уже собралась идти к Маричке, когда через толпу, прямо к повешенному, подошла Одарка. Подурневшая, худая, с запавшими глазами, на руках она держала закутанного ребенка. Не успел Лупиков и глазом мигнуть, как женщина плюнула на тело Ступака.
– Ну что, косолапый? – усмехнулась. – Доскакался? Собаке собачья смерть! Тьфу! – плюнула еще раз, довольно засмеялась и пошла себе.
Варя направилась к Маричке. Должна же она, в конце концов, до нее дойти!
– Слышала, что случилось? – спросила Варя, зайдя в хату подруги.
– Слышала. Пусть бы их всех перевешали! – ответила Маричка.
– Как вы здесь?
– Мать… посмотри сама.
Варя подошла к кровати, Маричка подняла одеяло, которым была закутана женщина. У нее были открыты глаза, но в них уже не осталось жизни, лишь полное равнодушие ко всему.
– Скорее бы уже, – хрипло сказала женщина.
Ее грудь поднималась от частого тяжелого дыхания, обнаженные ноги, когда-то такие крепкие и упругие, похожие на бутылочки, стали тоненькими. Казалось, что это одни кости, плотно обтянутые желтой кожей, лишь неестественно выступали коленные суставы. Маричка укрыла мать.
– А Сонечка, кажется, поправилась, – заметила Маричка.
Она подняла распашонку ребенка.
– Смотри, у нее животик увеличился, – похвасталась подруга. – И ножки уже не такие худенькие.
Варя заколебалась, нужно ли сказать Маричке правду. Было заметно, что ребенок совсем отощал и начал пухнуть от голода.
– А я говорю, что ребенок потолстел так, как мои ноги, – вмешалась в разговор тетка Фенька, свекровь Марички, – а она мне не верит. – Женщина подняла юбку, показав неестественно полные ноги. – Быстрее бы уже отмучиться. Нет уже силы жить.
– Нет! Неправда! – Маричка взяла на руки ребенка. – Скажи, Сонечка, что наша бабушка все наговаривает.
Лишь теперь Варя заметила в глазах Марички какой-то нездоровый блеск. И разговаривала Маричка как-то странно, быстро и слишком возбужденно.
– Скоро вернется наш папочка, – обращалась Маричка к ребенку. – Он привезет нам много-много хлеба! Папочка нас любит, он заберет нас к себе в город. А там есть столовые, есть магазины, а в них и хлеб, и конфеты, и масло! Все-все! Моя дочечка будет есть сладкие конфетки. Да, Соня?
– И так всегда, – пожаловалась тетя Фенька. – Неужели не понятно, что Павла уже не стоит ждать?
Маричка нехорошо глянула на свекровь и опять к ребенку:
– Плохая у нас бабка! Да, доченька?
– Маричка, ты не заболела? – осторожно спросила Варя.
– Нет! С чего ты взяла?
– Мне показалось.
– А нам ничего не кажется! Да, моя куколка? – Она поцеловала ребенка в лоб.
– Я принесла немного еды, – сказала Варя, поставив крынку на стол. – Здесь еще немного крупы.
– Вот и хорошо! – весело сказала Маричка. – Сейчас будем кушать.
– Так я пойду?
– Иди, Варя, иди! – ответила Маричка, не взглянув в ее сторону.
Глава 71
– Слушайте, что я вам сейчас расскажу! Не поверите! – начала Ольга радостно, едва успев переступить порог. Она быстро разделась, уселась на скамью.
– Что же такое необычное случилось? – поинтересовался Павел Серафимович.
– Как вы уже слышали, – начала Ольга, покрыв плечи платком с головы, – вместо повешенного председателя колхоза назначили Щербака. Говорят, что временно, пока созовут колхозное собрание и выберут нового.
– Это мы уже слышали, – сказал отец.
– Утром все руководство уехало в район – то ли на совещание, или кто его знает, куда их черти понесли, – продолжила Ольга. – Я отпросилась и сегодня была дома. Вот вижу – люди куда-то спешат. Я на улицу – бегут в колхоз с сумками, с мешочками, с узелками – кто с чем. Узнаю, что раздают зерно колхозникам. Кто, что и сколько – никто не знает. Я за Ивана и тоже туда! В кладовой стоят весы, и сам Кузьма Петрович раздает каждому члену колхоза по килограмму пшеницы и по полкило гречки. Если бы вы видели, что там творилось! Женщины руки пытались ему целовать! Оно же, конечно, дал понемногу, но это зерно может спасти чью-то жизнь. Может, для кого-то и гречка – спасение от верной гибели. Не так ли?
– И вы свое получили? – спросил отец.
– Да! И на Ивана дал, и на свекровь, хотя те уже не в состоянии были дойти. Я и вам принесла горсточку гречки.
– Зачем? – сказала Варя. – Мы же больше, чем ты, выменяли муки.
– Не вам, так детям кашка или супчик будет! – Ольга торжественно положила на стол узелок.
Варя подоила корову, остановилась возле коровника. На землю опускался зимний морозный вечер. Раньше она с этого места любила наблюдать за переменчивыми огоньками на взгорье. Там был хутор Надгоровка, где избушки выстроились в один ряд. Десять избушек, в которых по вечерам люди зажигали свет. Наступала темнота, и избушки исчезали из вида, а во тьме мигали лишь огоньки окон. В последнее время Варя заметила, что огоньков становится все меньше и меньше. Еще вчера тускло поблескивало лишь в одном окошке, а сегодня была сплошная темнота. Варя еще немножко подождала – огонек так и не засветился. Она уже собралась идти в хату и цедить молоко, когда услышала, как скрипнула калитка.
– Кто там? – спросила она, увидев человеческую фигуру.
– Варя, это я, Кузьма Петрович, – отозвался пришедший.
Варя поставила ведро, подошла ближе.
– Вы к отцу? – спросила. – Проходите, он дома.
– Нет, я к тебе.
– Ко мне? – удивилась Варя.
– Да. Что ты там высматривала? – спросил мужчина. – Подошел, увидел тебя, а ты так пристально куда-то смотрела.
– Люблю наблюдать за огоньками в хатах Надгоровки, – ответила Варя. – А сегодня не дождалась ни одного.
– Их уже не будет, – задумчиво сказал Кузьма Петрович. – Никогда не будет. Угас свет в хатах, потому что некому светить. Сегодня умер последний житель хутора.
– Неужели никого не осталось?
– Ни одной живой души. Сам проверил все жилища. Ездовой вывез последнего умершего, а я закрыл все двери и ставни, повесил черный флаг на крайнем доме.
– Черный? Зачем?
– Черный флаг… Печаль, траур. Это значит, что в поселении уже никого не осталось. Вместе с людьми умрут их жилища, дворы и садики зарастут сорняками, хаты врастут в землю, развалятся и вскоре сравняются с землей. О бывшей жизни будут еще некоторое время напоминать яблони и вишни, но и те недолго просуществуют без людей, одичают, вымерзнут, погибнут, как и их хозяева.
Они помолчали – грусть охватила души, не оставив нужных слов.
– Может, зайдете в хату? – Варя первой нарушила молчание.
– Нет, я ненадолго, – сказал Кузьма Петрович. – Сегодня раздал людям немного зерна и гречки.
– Слышала. Но мы же не колхозники.
– Я принес вам немного зерна, – протянул ей сумки. – Там гречка и пшеница.
– Но… – Варя растерялась.
– Бери, пригодится. Я когда-то дружил с твоим отцом.
– Я знаю.
– Если спросит обо мне, скажи, что я не забыл добро, которое он сделал для меня, – попросил Щербак.
– Так зайдите и сами скажете.
– Возьми еще это. – Мужчина взял Варину руку, положил на ладонь что-то металлическое и теплое.
– Что это? – спросила она.
– Моя награда, – ответил Щербак, – серебряный Георгиевский крест.
– Зачем вы мне его даете? – спросила совершенно растерявшаяся Варя.
– О торгсине слышала?
– Немножко, – призналась она.
– Там можно выменять за серебро что-нибудь из еды.
– Нет, я не возьму! Это же ваша награда!
– Да. Я был на фронте фельдшером, спасал раненых.
– Тем более! – Варя протянула руку с наградой. – Заберите назад!
– Оставь. Все равно назад не возьму.
– Почему? – спросила она. – Почему вы нам помогаете?
– Ты очень похожа на свою мать, на Надю, – с какой-то нежностью сказал мужчина.
– И отцовское что-то есть.
– Надя… Она была такой красивой!
– Вы ее знали смолоду?
– Да. Нам с женой не повезло – нет детей. Когда смотрю на тебя, то представляю, что ты могла быть моей дочкой.
– Как это?
– Я был влюблен в твою мать, – признался мужчина, – а когда приехал, то узнал, что Павел ее уже сосватал. У меня хорошая жена, но я всю жизнь с теплом и нежностью вспоминал Надю. Ни разу даже не поцеловал ее, не узнал, какие на ощупь ее волосы. Жил рядом с хорошей женой, а в мыслях всегда была первая любовь. Не знаю, поймешь ли ты меня, как это жить рядом с одной, уважать ее, жалеть, а думать о другой?
Варя промолчала, лишь вздохнула.
– А будь я вместе с Надей, ты была бы моей дочкой, – сказал он с сожалением в голосе.
– Тогда я была бы другой, – улыбнулась Варя.
Она поблагодарила Кузьму Петровича.
– Так я пойду? – спросила она.
– Ни слова отцу о нашем разговоре, – попросил он. – И передай ему, что я прошу у него прощения.
– За что?
– За все! – ответил он и быстро исчез в темноте.
Глава 72
Пока руководство ожидало милицейской подмоги, чтобы арестовать Кузьму Петровича, к его усадьбе подтянулось немало людей со всех уголков села. Полученные вчера продукты дали крестьянам какую-то надежду, а уже на следующий день стало ясно, что она была призрачной. Подкопаевцы обступили толпой Кузьму Петровича, оттеснив руководство в сторону. Щербак стоял на крыльце, без шапки, без теплой одежды. Рядом с ним – жена Мария, не испуганная, ни тени обреченности, готовая принять реальность такой, какая она есть.
– Подкопаевцы, – обратился к людям парторг, – товарищи! У меня очень мало времени и хочу сказать: жалею, что не успел сделать для вас больше. – Толпа стихла, будто замерла. – Вы многого не знаете. Мне терять нечего, поэтому я могу себе позволить донести до вас правду.
Люди жадно ловили каждое его слово.
– Армия, отряды НКВД окружили украинские села, железнодорожные станции, была введена паспортная система, запрещена продажа билетов. Все для того, чтобы никто из вас не смог выехать в другие регионы СССР. В то время, когда у вас изъяли последнюю буханку хлеба, в Херсоне, в портовом городе, тоннами грузят зерно для отправки в Турцию! – Щербак гордо и смело посмотрел вокруг, продолжил: – Когда шторм разбивал баржи о берег и волны прибивали к берегу зерно, его обливали бензином и жгли. Вдумайтесь, люди! Слой зерна доходил до метра в толщину, и когда его жгли, то горел весь берег!
Толпа зашумела, руководство попробовало незаметно протиснуться вперед, но люди стояли плотным кольцом.
– В то время, когда вымирают целые села от голода, на полную мощность работают спиртовые заводы, перерабатывая драгоценный хлеб на водку, а в Польше украинской свеклой кормят свиней, потому что наша свекла вкусная и дешевая. И это в то время, когда одна такая свеколка могла бы спасти чью-то жизнь!
Быков что-то приказал своим помощникам, и они начали силой прорываться сквозь толпу.
– Машина смерти, запущенная Сталиным, – еще громче, возбужденно продолжил Щербак, – машина разрушения уже катится по стране! Она набирает такие безумные обороты, что ее невозможно остановить! Исчезают целые села. Спустя некоторое время их названия уберут с карты страны! Настоящих хозяев оторвали от земли, объявили кулаками, врагами, саботажниками. До руководства дорвались лодыри и неучи, которые отбирают у ваших детей последний ломоть хлеба!
Лупиков с братьями Петуховыми уже схватили под руки Кузьму Петровича, потянули за собой. Щербак, собрав все силы, двинул локтями, освободив руки. Он достал из кармана партийный билет, успел разорвать его на куски.
– Вот ваша коммунистическая политика! – крикнул он, бросив под ноги остатки билета, истоптал их сапогами. – Прощайте! Не поминайте…
Щербак не успел закончить, как получил от Лупикова удар по голове наганом. Мужчина пошатнулся, из головы брызнула кровь, потекла по лбу красным ручейком, закапала на снег. Его потащили под руки комсомольцы. Толпа расступилась. На снегу за Щербаком осталась дорожка с красными каплями, похожими на ягоды калины. За мужем пошла жена.
– А что с ней делать? – спросил Лупиков Быкова, кивнув на жену парторга.
– Забирай и ее, там разберутся, – приказал он.
Щербака забросили на подводу. Он поднял голову, вытер с глаз кровь.
– Будьте вы прокляты! – Он плюнул Быкову в лицо и сразу же получил второй удар, который мгновенно его скосил.
Мария покорно села рядом с мужем, закрыла своим платком рану.
– Что же вы делаете, ироды?! – закричала какая-то женщина. – Дайте людям одеться!
Она побежала в хату, вынесла кожухи и валенки, подала женщине.
– Да сохранит вас Господь! – перекрестила на дорогу.
– Не сохранит ваш Бог, не надейтесь! – крикнул Быков.
Он сел на подводу, и конь двинулся с места.
– Помоги вам Господи! – раздавалось вслед.
– Дай Бог им здоровья!
– Спасибо вам!
– Возвращайтесь!
– Кузьма Петрович, мы будем вас ждать!
Щербак не слышал этих слов, лишь его жена помахала на прощание рукой. Глаза ей застилали слезы, толпа людей расплывалась перед глазами, пока совсем не исчезла. Мария знала, что уже никогда не увидит односельчан…
Глава 73
Варя собралась идти от сестры домой, и Ольга вышла вместе с ней на улицу. Уже смеркалось, на улицах было тихо и грустно, лишь полнолицая луна вполглаза выглядывала из-за темной тучи.
– Люди! Люди добрые! – услышали женщины мужской голос. По улице быстро шел бандурист Данила, прощупывая палкой дорогу впереди себя. – Есть здесь кто-нибудь?
– Есть! – отозвалась Ольга, и мужчина поспешил на ее голос.
– Что случилось? – спросила Варя, увидев, что слепой идет один, без мальчика-поводыря.
– Беда! Ой, какая беда! – сокрушался взволнованный бандурист. – Помогите, люди добрые! Пропадет мой мальчик, замерзнет!
– Дедушка, успокойтесь и расскажите, что случилось, – сказала Ольга.
– Василько, – старик тяжело дышал, – он заболел, у него жар. Он несколько дней назад простудился и начал кашлять, а сегодня стало совсем плохо. Пылает как огонь, горит ребенок. Ой, горе!
– Так где же он?
– Мы с ним в лесу целый день отсиживались, чтобы под вечер прийти в село, – заверил старик. – Жгли костер, чтобы не замерзнуть, а потом он лег возле огня и потерял сознание. Я его и снежком растирал, и водой пытался напоить – напрасно. Так у него в груди хрипит, аж страшно, а сам горячий весь, мокрый от пота.
– Так где же он сейчас? – повторила вопрос Ольга.
– Я его в лесу оставил, у костра, но он, наверное, уже затух. Я, слепой дурень, не сразу нашел дорогу, еще блуждал по лесу, а он там один. Бедняжка! – Старик был в отчаянии. – Вышел на дорогу и побежал в село за помощью. Помогите мне, люди добрые, потому что скоро стемнеет и уже нельзя будет найти ребенка!
– Далеко идти?
– Да нет, за селом, в лесу! Я же один его не найду!
– Сейчас я Ивана позову, – сказала Ольга.
– Я тоже пойду с вами, – обратилась Варя к деду.
– Сани нужны, – подсказал старик, – если он и до сих пор без сознания, то надо забрать.
Ольга тоже решила пойти. Иван шел впереди, таща за собой сани, за ним – Ольга, позади Варя вела под руку Данилу. Старик всю дорогу не мог успокоиться, обвиняя себя в том, что заблудился и покинул Василька. Кобзарь останавливался, принюхивался и опять шел.
– Если бы еще знать, куда идти, – заметила Ольга. – Темно стало, хоть глаз выколи. Так можно и до утра блуждать.