– Огонь, скорее всего, уже погас, – сказал Данила, – но мы должны услышать запах дыма. Должны же головешки тлеть?
Варя остановилась, принюхалась.
– Кажется, там! – указала рукой. – Да! Оттуда тянет палёным.
Мальчик лежал, закутанный в дерюгу, у костра. Огонь уже не горел, от головешек поднималась струйка дыма. Иван подошел к ребенку, коснулся рукой, отрицательно покачал головой.
– Василько, где ты, моя детка? – протянул вперед руки Данила.
Ольга присела, дотронулась до лица и рук ребенка, сказала деду тихо:
– Он здесь.
Варя подвела кобзаря к Васильку.
– Как ты, Василько? – спросил старик, встав перед ним на колени.
Он нащупал одежду, медленно провел руками по груди мальчика. Чувствительные пальцы бандуриста коснулись лица ребенка и сразу же замерли. Старик сбросил с себя шапку, закрыл ею лицо. Все стояли молча, не находя слов утешения. Данила опустил руки, наклонился, припал губами ко лбу ребенка.
– Прости меня, дитя, – сказал подавленно.
– Дедушка, ему мы уже ничем не поможем, – сказала Ольга, – ночь на улице, нужно… что-то делать.
– Да. Конечно, – глухо отозвался Данила. – У меня есть маленький топорик. Поможете мне вырыть могилку?
Дорогу домой одолели молча. Когда добрались до села, Ольга предложила Даниле заночевать у них.
– Если это вас не обременит, – сказал Данила, согласившись.
– Куда вы пойдете? Да еще и один, – сказала Ольга.
Варя тоже зашла в хату, чтобы согреться. Ольга сразу же выгнала Ивана.
– Ты уже ужинал, – сказала ему, – так иди спать, завтра рано вставать на работу.
Варя встала возле печи, приложила холодные ладони к теплому дымоходу. Ольга посадила деда рядом с собой за стол, угостила вареной картошкой и хлебом.
– Сейчас еще чаю дам, – сказала она. – Правда, он из веточек и без сахара, но я добавляю каплю вареной сахарной свеклы. Немножко попахивает, но пить можно.
– Спасибо вам, – грустно сказал Данила. – И есть хотелось, а теперь не лезет ничего в рот. Как вспомню Василька… Не уберег ребенка, не смог. И как я буду без него? Он был моими глазами, а теперь я настоящий слепец.
– Не терзайте себе сердце, дедушка, – сказала Ольга, наливая из чугунка чай. – Такая, значит, его судьба. Все мы под Богом ходим. А вот вам надо теперь найти помощника.
– Надо, – вздохнул старик.
– Послушай, – Ольга села рядом, заговорила тише, – возьми с собой моего сына.
Варя удивленно посмотрела на сестру.
– Моего старшего сына тоже зовут Васильком, – продолжила Ольга, – и по возрасту он такой же, ему двенадцать лет исполнилось. Будет тебе хороший помощник.
– Даже не знаю, – пожал плечами Данила. – Того ребенка я забрал, потому что он остался круглым сиротой и мог погибнуть.
– А мой тоже может погибнуть, умереть от голода, – вполголоса говорила она. – Свекровь лежит, уже доходит, свекор еле живой, а еще, кроме Василька, четверо останутся. Я не знаю, удастся ли мне их спасти от голодной смерти, так хотя бы один выживет рядом с тобой. Тебя люди любят, всегда подают, вы не умрете, как мы здесь. Прошу тебя, окажи добрую услугу: забери ребенка. И тебе будет легче, и я буду знать, что парень не умрет.
– Это большой риск, – заметил Данила. – Я думал, что спасу Василька, а вышло видишь как.
– От болезней никто не застрахован. Ты не мог помочь этому ребенку, не обвиняй себя.
– Сейчас и на нас, кобзарей, начались гонения, – объяснил он, – придется прятаться, как вору.
– Ты же знаешь, что в селе не лучше. Прошу тебя, спаси моего ребенка!
Данила молчал, думая о чем-то своем.
– Забери хотя бы до лета, – попросила Ольга. – Если доживем, то начнутся огороды, станет легче, может, что-то и поменяется к лучшему.
– Где мальчик? – спросил кобзарь.
– Сейчас!
Ольга поднялась, Варя отошла с ней от старика.
– Оля, а как на это посмотрит Иван? – спросила шепотом.
– Иван? Куда он смотрел, когда рвал горло за свой колхоз? Теперь моя очередь спасать детей.
– Как можно? Отправить ребенка бог знает куда?
– Лучше уже так, чем отдать на телегу Пантехе, – сказала Ольга. – По крайней мере будет надежда на спасение.
Василько поздоровался с дедом. Ольга посадила его рядом с бандуристом, объяснила, что он будет поводырем вместо Василька.
– Пока что пропустишь занятия в школе, – сказала ему мать, – а потом вернетесь, и ты все догонишь.
Василько с интересом и некоторым страхом посмотрел на деда.
– А правда, что кобзари ослепляют своих детей? – спросил Василько, не сводя глаз с кобзаря.
– Откуда ты такое взял? – спросил старик.
– От людей слышал, и ваш поводырь был слепой на один глаз.
– Вон оно что! – улыбнулся Данила. – Василько с детства был слеп на один глаз. А то, что кобзари ослепляли своих детей, говорят старые люди, правда. Но то было давно, когда зрячему строго запрещалось быть кобзарем.
– А вы меня научите своим песням?
– Со временем научу. Дорога у кобзаря бесконечная, длинная, считай, всю жизнь топчет ногами тропы-дороги, поэтому обо всем переговорим, всему научу. Сейчас моя бандура отдыхает, ожидает других, лучших времен. Да и песни появились другие. Что у кого болит, тот о том и говорит. Сейчас люди частушки сочиняют.
– Споете? – уже без страха спросил Василько.
– Не могу, люди уже спят. Лишь тихонько напою. Хочешь?
– Ага!
Я пахала десять дней,
Получила трудодень.
И теперь на трудодень
Голодаю каждый день.
– Понравилось?
– А еще можно?
– Можно. Слушай, но никому не рассказывай!
Сталин ходит и не знает,
Чего детям не хватает.
Нету хлеба, соли нету,
И к тому же все раздеты.
– Или еще:
Колосочки собирала
На колхозном поле,
И за это все мне дали
Десять лет неволи.
– Хватит вам петь! – уже веселее сказала Ольга. – Нужно собрать вещи в дорогу.
Она принесла сумку, сложила туда одежду, полотенце, валенки.
– Я положила несколько пар портянок и валенки, – объяснила Ольга Даниле. – У ребят были одни сапоги на двоих, потому что у Василька они совсем износились. Пообещали в школе выдать ему. Бегу, радуюсь, что теперь будут у ребенка ноги сухие, а меня встречает учительница и говорит, что нет уже наших сапог, председатель сельсовета забрал для своего сына. Пришел нагло и забрал. И управы на него нет! Кто бедствует, а кто жирует, – жаловалась Ольга, собирая сумку. – Придется идти в дырявых сапогах, а когда будет сухо, можно надеть валенки. Портянки будешь, сынок, сушить у костра, не носи мокрые, а то ноги застудишь. Сейчас пойдете спать, а я вам на дорогу испеку хлебушка.
Василько улыбнулся, доверчиво положил головку деду на плечо.
Глава 74
Нести в торгсин серебряный Георгиевский крест вызвался Василий. Павел Серафимович настаивал, что идти должен он и только он, но Варя уговорила его отдохнуть.
Василий вернулся с двумя килограммами муки.
– Шел и думал, – начал он рассказывать о дороге, прихлебывая горячий суп, – если остановит милиция, то скажу, что несу отцовский крест в торгсин. Это же не запрещено, поэтому должны пропустить. Мне повезло – заслона на дороге не было. Поэтому без особых приключений добрался до города, спросил у людей, где этот торгсин, мне показали. Захожу, достаю награду, подаю продавцу. А он – вылитый еврей! Покрутил крест в руках и говорит: "Ты где его украл?" Говорю, что моего отца. "Так он у тебя царский прислужник?" – спрашивает. "Он был фельдшером, – объясняю, – спасал людей". – "И офицеров спасал?" – "Наверное, потому что они тоже люди". – "А, так он господ спасал! Помогал врагам революции! Иди с ним отсюда, пока милицию не вызвал!" – орет. С трудом уговорил его, пожаловался, что двое детей дома голодные. Смилостивился, говорит, что больше килограмма не даст. Еле выпросил у него два кило.
– Говорят, что за золото больше дают, чем за серебро, – сказала Варя.
– Возможно, – согласился Василий. – Но я попал на еврея, а они своего не выпустят из рук. По пути домой встретился с одним мужиком. Немного прошли вместе, так ему за две серебряные ложки дали тоже два килограмма, правда, ржаной муки. А мне повезло, что пшеничной досталось.
– Говорят, за два золотых обручальных кольца дают два пуда муки, – думая о тайнике, сказала Варя.
– Да где же их взять? – вздохнул Василий.
Варя сразу же спрятала муку, тщательно вымыла миску, чтобы ничего не осталось.
– Я хочу сбегать проведать Маричку, – сказала она мужу. – Ты будешь отдыхать?
– Да нет. Поиграю с детьми, соскучился, а под вечер схожу к родителям.
Варя не успела одеться, как распахнулась дверь и на пороге появилась Маричка. Раздетая, нечесаная, глаза блестят нездоровым блеском, на руках – завернутый в одеяло ребенок.
– Накорми ее, – незнакомым голосом сказала она и протянула Варе ребенка.
Варя отвернула уголок одеяла и обомлела. Ребенок впился зубками в свою ручку. Ротик и ручка у девочки были в собственной крови. Варя попробовала отнять ручку от рта Сонечки и поняла, что ребенок уже окоченел.
– Так ты ее накормишь? – спрашивает снова Маричка, поглядывая на Варю.
Варе стало страшно.
– Где твоя мать? – почему-то спросила растерянная Варя.
– Лежит на улице. Она ждет Пантеху. Он повезет ее на кладбище. Матери уже все равно, ее не волнует, что моя Сонечка хочет есть.
– А где свекровь?
– Дома.
– Я тебе дам хлеба, а ты иди домой, неси хлеб. – Варя дрожащими руками подала кусочек хлеба.
– Хорошо! – радостно сказала Маричка. Быстро схватила хлеб и убежала.
– С ней не все в порядке, – сказала Варя Василию. – Она больна.
– От такой жизни мы все больные, – отозвался он.
– Ребенок уже мертв, а я не смогла сказать.
– Дома тетка скажет.
– Я не могу оставить ее в таком состоянии!
– Давай договоримся, – предложил муж, – завтра утром пойдем к ней вместе. Обещаю! Хорошо?
Варя с мужем, как и договаривались, утром пошли к Маричке. Возле ее двора, у дороги, прямо на снегу сидел человек. Они подошли ближе и узнали в закутанной в старую дырявую дерюгу женщине тетку Феньку. Трудно было ее узнать! Под глазами – большие мешкообразные опухоли неопределенного цвета, кожа на лице неестественно блестела, хотя имела сероватый оттенок. Женщина, скрестив руки на груди, придерживала ими рядно. На больших опухолях ее пальцев треснула кожа, и из ран вытекала прозрачная жидкость с едким неприятным запахом.
– Что вы здесь делаете? – спросила Варя.
Женщина не шелохнулась, продолжая смотреть перед собой безразличными глазами.
– Ожидаю Пантеху, – ответила тихо.
– Зачем?
– Пусть меня заберет.
– Так… вы же еще живы. Идем в хату, вы же замерзнете.
– Пока довезет, умру, – сказала она таким голосом, будто говорила о будничных привычных вещах. – Чего ожидать? Там домру.
– А где Маричка?
– Может, еще и жива.
– Идем. – Василий дернул Варю за рукав.
Варя со страхом приоткрыла дверь. Мертвый ребенок лежал на кровати, держа во рту свою ручку.
– Маричка! – потихоньку позвала Варя.
Послышалось какое-то рычание, похожее на собачье. Варя схватилась обеими руками за руку мужа. Из-за стола на четвереньках вылезла Маричка. Волосы растрепанные, мокрые, свисают прядями до пола. Она подняла голову, оскалила зубы и в каком-то припадке безумия начала грызть ножку стула. Варя сделала небольшой шаг к ней, и женщина зарычала опять – так, как рычит собака, когда у нее хотят отобрать кость. Глаза у нее были красные, налитые кровью, с нездоровым блеском.
– Маричка, это я, Варя, – смогла она выжать из себя.
Тут же безумные глаза женщины сверкнули яростью, и она опять оскалилась и зарычала.
– Идем. – Василий потянул Варю из хаты. – Видишь, она помешалась.
Пришлось идти в сельсовет, известить председателя. Максим Игнатьевич с Лупиковым пошли посмотреть, приказав Варе и Василию ожидать возле двора. Послышались человеческие крики, и мужчины выбежали на улицу. За ними гналась обезумевшая от горя и голода Маричка, дико рыча. Лупиков быстрым движением выхватил оружие – и меткий выстрел в грудь скосил несчастную женщину. Маричка резко остановилась, дернулась, как от удара, широко открыла глаза, будто удивилась – "За что?" – и, не получив ответа, упала на землю. Она лежала, широко раскинув руки, уже невидящий взгляд застыл на небе. Председатель подошел к ней, сказал спокойно, будто речь шла не о человеческой жизни:
– Готова.
Варя расширенными от ужаса глазами смотрела, как увеличивается кровавое пятно на груди подруги, заливая ее любимое ситцевое платье. Подъехала подвода. Пантеха остановился возле женщины на дороге.
– Тебе куда? – спросил.
– Туда, – безразлично ответила тетя Фенька.
Он подсадил женщину на телегу, прямо на тела умерших. Женщина склонилась набок, покорно легла. Пантеха положил окровавленное тело Марички рядом, даже не обмотав рядном.
– Забери в хате ребенка, – приказал Лупиков, и мужчины ушли прочь.
Ездовой вынес ребенка, бросил, как мешок с мякиной, поверх трупов. Маленькое тельце Сонечки с выпуклым большим животом приютилось возле маминой груди. Ребенок даже после смерти не хотел выпускать изо рта свою ручку, из которой сосал свою же кровь.
– Но-о! – Пантеха дернул вожжи, и подвода смерти поскрипела дальше. Телега качнулась, и Сонечка теснее прижалась к материнской груди.
Часть восьмая. Когда день – это год
Глава 75
Каждый раз, доставая из тайника зерно или муку, Варя с тревогой на душе понимала, что они приближаются к страшному голоду еще на один день. Она не хотела даже в свои мысли впускать слово "смерть", но та была рядом, ежедневно, ежеминутно, заглядывала в окна, стучала незакрытыми ставнями опустевших домов, выискивая новые жертвы. Каждый вечер Варя плотно завешивала окна, казалось, что так можно спрятаться от прожорливой смерти, сотканной из чего-то страшного и растворенной в темноте. Варя чувствовала, что она где-то близко, почти рядом, уже считает, на сколько дней осталось запасов пищи, чтобы дать еще некоторое время пожить истощенным людям и потом насладиться своей властью. Варя начала чувствовать ее на себе, когда заметила, как ноги и руки постепенно становятся тоньше, как начали выпирать ключицы и ребра. Часто перед ее глазами стояло ужасное зрелище: подвода, женщина, из которой смерть выжала жизнь до последней капли, оставив, будто в насмешку, пышные волосы, длинную черную косу. Не выходила из головы Маричка, которая из жизнелюбивой, веселой и доброй женщины превратилась в животное. Глядя на Сашка, Варя постоянно вспоминала Сонечку, которая до конца цеплялась за жизнь, пытаясь напиться собственной крови.
Иногда Варе казалось, что она сама помешается от мыслей, как ее подруга. Нужно было что-то делать, где-то доставать еду. Уже не так пугали налеты "летучей бригады" активистов – со временем можно привыкнуть даже к плохому. Надо было научиться прятать пищу, и люди находили все новые тайники. Научились есть за запертыми дверями и готовить ночью. Оборотни могли вынюхать запах готовившейся еды, по-собачьи учуять свежеиспеченный хлеб, но Варя наловчилась печь маленький хлебец для изъятия непрошеными гостями и больший, чтобы сразу спрятать для себя. Чтобы платить меньше налогов, пришлось вырубить все деревья в саду, даже заросли сливняка. Остались стоять два креста – сиротливые, незащищенные и какие-то одинокие среди зимнего пространства. От когда-то веселого тенистого садика осталось только воспоминание в виде сушеных мелких вишневых веточек для чая.
Варя не хотела огорчать отца своими опасениями – ему и так было нелегко. Василий в один день положил на подводу мать и отца, так что был в плену печали. Оставалась Ольга. Сестре было еще тяжелее, но она постоянно пыталась что-нибудь придумать, чтобы хоть как-то накормить семью. Варя решила сходить к ней – либо посоветоваться, либо поделиться мыслями.
Возле двора сестры лежал покойник. Тело было завернуто в рядно, но по босым старческим женским опухшим ногам нетрудно было догадаться, что это свекровь сестры.
У Ольги была Одарка. После смерти детей – десятилетней и трехлетней девочек – Одарка всегда носила младенца с собой. В последнее время Варя часто видела женщин вместе. Несколько раз замечала, как они о чем-то заговорщически шепчутся и сразу замолкают при ее приближении. И в этот раз то же самое. Увидели Варю и сразу притихли.
– Кто это? – спросила Варя.
– Свекровь, – ответила Ольга. – Вынесли с Одаркой вдвоем, потому что Ивана еще нет дома. Отмучилась!
– А как свекор?
– Тоже опухший лежит. Люди посоветовали большие опухоли на ногах прокалывать булавкой. Каждый день колю, чтобы выходила жидкость, а она так воняет, не приведи боже! Не знаю, поможет ли это или нет. А ты чего такая хмурая? – спросила сестру.
– А есть чему радоваться? Вы о чем-то шепчетесь, – заметила Варя, – ничего мне не рассказываете, а у меня голова кругом идет, как спасти детей.
– Да, – протяжно сказала Одарка, – мрут самые слабые: старики и маленькие дети.
– Так, может, раскроете свою тайну? – Варя поставила вопрос ребром.
– Мы… – Женщины переглянулись, и Ольга сказала: – Будем спасать младших детей.
– А у меня, получается, их нет?
– Я знаю, какая ты пугливая, поэтому и не стала тебе предлагать, – пояснила Ольга.
– То есть ты подумала, что я буду сидеть сложа руки и ничего не делать ради детей? – обиделась Варя.
– Ты способна на решительный шаг? – Ольга внимательно посмотрела на сестру.
– Я сейчас в таком положении, что способна на все, – вздохнула Варя.
– Так ты пойдешь с нами?
– Куда? Объясните сначала.
– Слушай меня. – Сестра подошла ближе, понизив голос, пояснила: – Если хочешь спасти Сашка, забери его, только возьми немного еды и не забудь пеленки и теплые одеяла. Посади его на сани и мчись сюда. Об этом никто не должен знать, даже твои родные. Им скажешь, что поживешь у меня пару дней, мол, сестра раздобыла где-то еды. Я своим домашним скажу то же самое, что буду у тебя. Ясно?
– Куда мы пойдем?
– Тогда узнаешь.
– Я тоже иду, – сказала Одарка.
– Я догадалась, – сказала Варя.
– Я беру с собой Петруся, Оля – Оксанку, а ты возьмешь младшего, – продолжила женщина.
– Вы можете наконец признаться, что вы надумали? – Варя посмотрела то на одну, то на другую.
– Давай договоримся так, – Ольга села рядом с сестрой, – окончательное решение за тобой. Пойдешь с нами, а там примешь решение, если, конечно, собираешься позаботиться о ребенке.
– Нет, это несерьезно! Идти неизвестно куда?
– Твой ребенок, тебе и решать, – подытожила сестра.
– Почему вы не хотите сейчас мне все рассказать? Что за тайны? – Варя ничего не понимала. – Мы идем просить милостыню? Может, воровать?
– Не хочешь идти с нами, так и сиди дома! Жди с моря погоды, а я своих детей все равно спасу! – недовольно сказала Ольга.
– Дайте мне время подумать, – уже колеблясь, попросила Варя.
– Думай до завтра, – ответила Ольга. – Только держи язык за зубами.