Женщины рассмеялись.
– Глупенькая! – беззлобно сказала Ольга. – Вот эта ведьма, перед тобой! – Она показала на Одарку.
– Не может быть!
– Смотри, никому ни слова! – Сестра погрозила пальцем.
– Хорошо, – согласилась Варя. – По крайней мере, теперь не буду бояться ведьмы.
Глава 77
Неделю ходил Павел Серафимович с охотничьим ружьем в надежде подстрелить хотя бы зайца. Далекие походы совсем истощили мужчину, которого и так уже шатало от постоянного недоедания.
– Папа, достаточно, – сказала ему Варя. – Каждый раз, когда вы идете, я не нахожу себе места, все вас высматриваю, переживаю, все ли у вас в порядке.
– И не уговаривай! – запротестовал отец. – Пару дней отдохну, наберусь сил и пойду опять. Странно, но за все время не видел ни одного зверя. Животных будто никогда и не было.
– Выловили всех, кого можно было, – заметил Василий.
– А ты б не разглагольствовал, а сам сходил, – упрекнула Варя.
На следующий день Василий взял ружье тестя и под вечер принес зайца.
– Уже успел и кожу снять! – обрадовалась Варя. – А зачем голову выбросил? Можно было бульон сварить.
– Попал в голову, ее раздробило, так я отдал Туману, – объяснил Василий.
– Вот и хорошо! – согласилась Варя. – Пусть и у него будет праздник.
Варя разделила мясо на небольшие кусочки, часть поставила варить для супа. Хоть заяц был тощий, решила не делать наваристый бульон: такой нельзя будет сразу давать полуголодным детям, да и на дольше хватит. Остатки сложила в чугунок, закрыла крышкой. В сенях холодно, поэтому мясо может храниться долго. Спрятала чугунок под шкафом, для верности крышку придавила камнем, чтобы кошка не достала. Не приведи господи учует Маша мясо, лапкой сбросит крышку и утащит.
Ужинали, как всегда, при плотно завешенных окнах. Дети охотно поели, а Маргаритка миску вылизала так, что и мыть не надо.
– Вкусно! – сказала. – А еще дашь?
– Дам, но не сейчас.
– Можно косточку Маше дать?
– Конечно!
– Где моя Маша?
– Действительно, где же кошка? Я ее со вчерашнего вечера не видела.
Варя взяла косточки, вышла во двор.
– Кис-кис-кис! – звала она кошку. Варя заглянула в коровник, прошлась за хатой – кошки нигде не было.
Туман поднял голову, унюхал давно забытый запах, жалобно заскулил. Варя подошла к собаке, подала на ладони мелкие косточки.
– Ешь, пока Маши нет.
Туман еле поднялся. Пес так высох, что едва стоял на дрожащих лапах. Бока у него запали, спина сгорбилась, зад качался из стороны в сторону. Он понюхал ладонь хозяйки, захрустел косточками.
– Что-то ты совсем отощал, – грустно сказала Варя.
Собака мгновенно проглотила еду и снова с надеждой смотрела в глаза. Варя отпустила Тумана с привязи, открыла перед ним калитку.
– Иди, Туман!
Собака, которая всегда просилась, чтобы ее отпустили побегать, получила свободу и не знала, что теперь с ней делать. Покачиваясь, виляя задом, Туман прошелся по двору, посмотрел на хозяйку.
– Иди на волю, мой дружок, – сказала она. – Или выживешь, прибившись к стае одичавших побратимов, или погибнешь свободным.
Туман, будто поняв ее слова, вышел на улицу, в последний раз прощально махнул женщине хвостом и поплелся по пустой улице.
– Прости, Туман, – сказала ему вслед Варя.
Кошка не пришла и завтра, не было ее и на третий день.
– Что ты ее выискиваешь? – нервно спросил Василий, когда Варя в который раз все обыскала, даже лазила на чердак. – Она уже не придет!
– Откуда ты знаешь?
В Вариной голове промелькнула ужасная догадка.
– Сама не догадалась?!
– Так ты…
– Именно так! Не зайца я подстрелил, нет!
– Как ты мог?! – сквозь слезы вскрикнула Варя.
– Я должен был смотреть, как от голода пухнут дети? Я вижу, тебе какая-то кошка дороже детей!
Варя со всего размаха влепила ему звонкую пощечину.
– Не смей больше так говорить! – озверела она. – Сам сделал бы что-то путевое, если о детях заботишься! То на отца надеешься, то кота убьешь! Больше ничего не можешь! Ты не мужик! Ты – тряпка! – кричала она, не помня себя. – Сидишь дома, ни за холодную воду не берешься! Хоть бы какую-то ворону подстрелил! Нашел кого убивать – беззащитную кошку! Пришел домой, охотник чертов!
– Варя, доченька. – Отец обхватил ее сзади. Варя не слышала, как он зашел в хату. – Успокойся. Я что-нибудь придумаю, обещаю!
– Не надо вам ничего делать, – сказал Василий. – Я уже решил: завтра пойду в город искать подработку, если повезет, то найду.
– Куда ты пойдешь? – возразил Павел Серафимович. – Павел уже пошел. И где он сейчас?
– Принял решение – значит, пойду! – заявил Василий. – Собери мне что-нибудь в дорогу, – обратился к жене.
Глава 78
Василий ушел из дома с решительным намерением устроиться на шахту. Он планировал дойти до Лисичанска, до железнодорожного вокзала. От кого-то услышал, что там собираются люди, поэтому, может, кто-нибудь что-нибудь подскажет или посоветует. Соблазняло то, что на шахтах выдавали хлеб не только шахтерам, но и членам их семейств. Павел Серафимович напомнил, что на предприятия берут лишь через оргнаборы, к тому же действовала паспортная система.
– Я все равно попробую правдой или неправдой устроиться на шахту, – настаивал Василий. – В Лисичанске шахтерам на паек дают один килограмм семьсот граммов хлеба, а еще и на неработающих членов семьи по четыреста граммов. Представляете, как бы мы зажили?
– Думаешь, ты один такой умный? – скептически сказал Павел Серафимович. – Там таких, как ты, хоть пруд пруди. Возможно, шахтеры и не бедствуют, но в городах тоже людям не сладко. Слышал, что магазины пустые, за деньги ничего не купишь, а из сел люди туда бегут.
– Если бы никто не мог устроиться, то и не было бы там никого, – настаивал Василий. – Смотришь, кому-то и повезет. Буду надеяться, что посчастливится именно мне.
Василий ушел с надеждой в душе, неся за плечами сумку с буханкой черного хлеба, бутылкой молока и парой портянок. Он вернулся через неделю, уже без всякой надежды, однако с несколькими буханками хлеба в сумке и пудом мякины.
Ольга от кого-то услышала, что вернулся Василий, и сразу пришла узнать, что и как. Собрались Черножуковы в одной хате, закрылись от посторонних, завесили окна.
– Туда шел один, – начал длинный рассказ Василий. – Еще пока встречались сёла, то как-то веселее было, а как видел вывешенный черный флаг, жутко становилось. Нигде ни человека, ни собаки, ни кошки, будто невидимая сила налетела на село и все живое оттуда забрала.
– Так оно и есть, – грустно сказала Ольга.
– А в одном селе, где уже не осталось людей и вывесили черный флаг, заметил человеческую фигуру. Подумал, что поспешили нацепить флаг, потому что есть еще живой человек. Подошел ближе, окликнул его, а мужчина как стоял под деревом, так и стоит. Подхожу ближе, а он висит мертвый на веревке.
– Забыли, что ли, отвезти на кладбище? – опять Ольга.
– Кто знает, – развел руками Василий. – Может, и забыли. – Василий помолчал, дождавшись внимания, продолжил: – А уже ближе к Лисичанску путников стало больше. И откуда только не было людей! Прибывали с надеждой и с Киевщины, и с Полтавщины, и даже с Винниччины!
– Выходит, и там не сладко, – сказал Павел Серафимович.
– Вблизи вокзала, по Лисичанску, на самом вокзале, на платформе – везде ходят люди с вещами за плечами. Некоторые еще ничего себе, другие – ободранные, черные, грязные, в одних лохмотьях. Глянешь на них и удивляешься: как в таких телах еще душа держится? Ей-богу, как привидения, как призраки! Так это те, кто смог с левого берега Северского Донца перебраться на правый.
– Почему не все смогли перебраться? – поинтересовалась Варя.
– Потому что Лисичанск на правом берегу Донца, а берег высокий, не найдешь пологого места. А люди идут какие? Едва живые, обессиленные, отощавшие. По высокому правому берегу тянутся железнодорожные пути, поэтому кое-кто там и нашел свою смерть.
– Попали под поезд? – спросила Варя.
– Да нет! Умирали, еще не взобравшись на гору. Вдоль железнодорожного полотна их столько умерло! Но большая часть остается лежать на тех склонах, между деревьями. Единицы лишь выбирались наверх, но и там не лучше. На вокзале народу – негде курице клюнуть. Между живыми лежат мертвые, и никому нет до них дела, всем безразлично. Кто просит милостыню, того гоняет милиция. Да и кому подавать? Все голодные и ко всему безразличные. Железнодорожники пускают за плату ночевать людей в свои сараи, но разве же все поместятся?! Милиция ходит, прогоняет людей с вокзала, снимает с товарных поездов и выгоняет прочь. Люди уходят и опять возвращаются. А еще больше, скажу я вам, – он понизил голос, – милиция гоняет местных рабочих.
– А их за что? – так же тихо спросил Павел Серафимович.
– Чтобы не видели, сколько там тел на вокзале и сколько мертвых вытаскивают из вагонов, – пояснил Василий. – Чтобы потом не рассказывали людям. Запрещено говорить о голоде.
– Вымирают целые села – и запрещено, – констатировал Павел Серафимович.
– Об устройстве на работу на шахты не может быть и речи.
– Я предупреждал, – не забыл напомнить зятю Черножуков.
– Подружился с Гришкой из России.
– Разве и там уже голодно? – поинтересовался тесть.
– Говорил он, что Поволжье и Кубань очень страдают от голода, – продолжил Василий. – Гришка уже несколько недель до меня по вокзалам ходил. Был он и в Харцызске, там на вокзале такая же картина. Он смекалистый, вот и смог найти небольшую подработку. Гришка договорился с одним милиционером, и тот сообщал ему, когда спецотряды будут собирать трупы на вокзале и вокруг. Тогда мы шли с ним и за буханку хлеба в день помогали бригадам собирать и грузить тела. Благодаря Грише я там не умер от голода, еще и домой немного хлеба привез.
– И куда же они везли умерших?
– Не спрашивайте! – Василий вздохнул. – В Лисичанске есть содовый завод. На его территории – искусственное озеро для отходов завода. Это озеро каустической соды. Туда мы привозили трупы, сбрасывали в озеро – и за минуту тело человека превращалось в тягучую густую жидкость, а через полчаса ничего от человека не оставалось.
– О господи! – Варя перекрестилась.
– Возможно, я бы еще немного подработал там, – признался Василий, – но… Понимаете, специальным командам все равно, мертвый человек или еще дышит. Заставляли подбирать немощных, но еще живых, и бросать в кислоту. Я не смог! Гришка остался, а я отказался. Можете считать меня слабодушным, но не поднялась рука… Человек смотрит на тебя такими глазами, умоляет: "Дайте хоть умереть", – а ты должен его бросить в кислоту?
– Мир ожесточился, – грустно сказала Варя.
– Что там удивляться? – произнесла Ольга. – Вон наши "буксиры" что творят! Уже собрали со дворов все, что можно, даже сеялки, телеги, плуги – все потянули в колхоз. Чем весной пахать огороды?
– Ты скажи лучше, чем засевать, – заметила Варя. – Уже и посевные семена начали отбирать. Хорошо, что я заранее спрятала.
– А где же ты раздобыл мякины? – поинтересовался Павел Серафимович.
– Это уже когда возвращался назад. Днем шел через село, заглянул в крайнюю хату, хотел попроситься погреться и отдохнуть. Там на кровати лежала, закинув руки вверх, мертвая женщина. По бокам у нее – мертвые дети, а посреди хаты стоял вот этот узел. Я развязал его, а там мякина! Возьму, думаю, ведь мертвым он уже не пригодится, а соседи зайдут и заберут.
– Точно не украл? – строго глянул на него тесть.
– Вот вам крест! – Василий перекрестился.
– Мякина пригодится, – сказала Варя. – Муки немного осталось, так можно будет печь хлеб из мякины, добавляя муку. Все-таки на дольше хватит.
– Для тебя, Оля, есть хорошая новость. – Василий загадочно улыбнулся.
– Какая?
– Когда шел домой, неподалеку от Лисичанска встретил бандуриста Данилу.
– А Василько?!
– И мальчик твой с ним, целехонький и здоровый! – торжественно сообщил он.
– Слава тебе, Господи! – перекрестилась. – Как он там? Не молчи уже! Рассказывай! И надо же столько молчать?!
– Невероятно, но я встретил их на дороге! Идут двое навстречу, я не сразу понял, что это они. Почти поравнялись, смотрю, а это Василько ведет слепца!
– Как он там, мой мальчик? – допытывалась Ольга.
– Худенький, но, видно, не голодает. Мы пообедали вместе, они меня угостили таранью и даже кусочек сала дали.
– Спасибо добрым людям, – сказал Павел Серафимович, – что подают им.
– Василько всем передавал приветы, сказал, чтобы за него не беспокоились, они справятся, хотя и гоняют сейчас кобзарей.
– Не говорил, когда в село придут? – спросила Ольга.
– Данила сказал, что не раньше конца лета. Они преодолели большой путь, потому что шли из столицы на Донбасс. Кобзарь сказал, что нет смысла ходить по опустевшим селам, людям нечего подать, поэтому направятся они с Васильком на Донбасс, где заводы и шахты, там народ живет лучше, получает пайки и не умирает от голода. А когда созреет новый урожай, повернут в наши края, надеясь, что в селах будет к этому времени лучшее положение.
– Дай-то боже! – вздохнула Варя.
– А это вот, – Василий достал буханку черного хлеба, – передал маме Василько.
Ольга взяла этот хлеб, поцеловала буханку, не сдержалась. Разрыдалась, полила слезами гостинец от сына.
– Мой мальчик, – плакала она, – мой сынок! Кормилец мой маленький! И когда уже закончится весь этот ужас? Будет ли когда-нибудь конец? Дождусь ли я своего Василька? О Господи! За что нам все это?
– Ну хватит, – сказал Павел Серафимович, – от слез жизнь не улучшится. Благодари Бога, что сохранил Василька, помолись за Данилу, за его добрую душу.
– Хорошо. – Ольга вытерла покрасневшие глаза. – Василий, что еще рассказывал Данила? Какая жизнь в столице?
– Женщины массово приводят и приносят детей в Харьков и там оставляют, – начал Василий. Ольга посмотрела на Варю, отвела в сторону взгляд. – Местная власть мобилизовала дворников в белых халатах, чтобы помогали милиции патрулировать город, находить брошенных детей и направлять их в участок. Данила рассказывал, что этих детишек глухой ночью везут на грузовике на товарный вокзал где-то вблизи Северского Донца, подальше от посторонних глаз. Туда свозят подобранных детей из окружающих городов, везут и крестьян, которые бродят по городу и просят милостыню. Там их сортируют. Кто еще может выжить, того отправляют в бараки на какую-то Голодную Гору или Холодную – уже и забыл, а тех, кто совсем опух, вывозят ночью, тайком. Километров за пятьдесят от города отвезут и где-то в канаве бросают умирать.
– И детей? – Ольга побледнела.
– Да нет же! Я же сказал, что проходят "сортировку", – растолковал Василий, – детей направляют в детдома.
Еще долго горел свет и продолжались разговоры в хате Черножуковых. Ольга отправилась домой в полночь. Она принесла гостинец от сына, еще одну буханку хлеба ей дала сестра, отец поделился мякиной. Ольга сразу спрятала в надежное место мякину и одну буханку. Только после этого зажгла в хате свет. Все спали. Зашла посмотреть, как там свекор. Поднесла ближе лампу – мужчина лежал, закинув голову, с широко открытым ртом, и уже не дышал. Ольга пошла будить Ивана, чтобы вынести тело в сени – во двор нельзя: забежит еще уцелевшая собака и до утра будет грызть.
Глава 79
Утром Варя пошла доить корову. На дворе едва серело, потому она осторожно нащупала ногами ступени крыльца, спустилась, держась за перила. В голове туманилось то ли от слабости, то ли от свежего морозного воздуха. Не успела дойти до коровника, как тишину разорвал неистовый крик Ониськи.
– Ой горе! Ой горе! Люди добрые, что же это творится?! – кричала старуха.
Варя оставила ведерко, выглянула на улицу. Из усадьбы Петуховых доносился крик Ониськи, потом послышались возбужденные мужские голоса. Что-то там у них неладно. Варя зашла к отцу. Павел Серафимович уже проснулся и топил печку.
– Там, у Петуховых, что-то случилось, – сообщила Варя.
– Откуда ты взяла?
– Ониська орет как недорезанная.
– С утра рюмку хватила и кричит, – пробормотал отец. – Сейчас схожу узнаю, чего она расходилась.
Варя подоила корову, смешала сено с соломой, положила в ясли. Сено заканчивалось, солома – тоже. Скоро корову станет нечем кормить, а до весенней травы еще далеко.
– На тебя, Ласка, вся надежда, – сказала Варя, похлопав корову по запавшему боку. Варя с грустью посмотрела в ведро – молока было мало, лишь на дне ведерка, но и то спасение для детей.
Она уже успела процедить молоко и растопить печь, когда в хату вошел Павел Серафимович.
– Что там у нее? – спросила Варя.
Она посмотрела на отца, и плохое предчувствие охватило ее холодом. Он был бледный, растерянный и печальный.
– Горе, Варя. Олеся…
– Что с ней?!
– Повесилась. В сарае. Ониська утром нашла.
Варя расплакалась. Отец обнял ее за плечи, прижал к груди.
– А это не Осип? – сквозь слезы спросила она.
– Нет. Изнутри было на крючок закрыто.
– Но почему? Зачем она это сделала? – сокрушалась Варя. – Такая хорошая девушка… Она еще и на свете не пожила. Что ее заставило?
– Не знаю. Ничего не знаю.
– Ольге надо сообщить.
– Я встретил ее соседа, уже передал.
– Пошли туда.
– Немного погодя. Ты накорми детей, и пойдем вместе, – сказал отец.
Когда Варя зашла в хату Петуховых, Ольга с Иваном уже были там. На столе лежала одетая Олеся. Худенькая, тихая, красивая, спокойная, словно в ризах. Безутешно плакала Ольга, шмыгал носом и мигал покрасневшими глазами Осип. Подвывала Ониська, рядом молча стоял Семен.
– Это ты виноват? – рявкнул Павел Серафимович на Олесиного мужа.
– Да нет, – забормотал испуганно, – я не знаю, почему она…
– Смотри, – Павел Серафимович поднес к его носу большой кулак, – узнаю, что ты виноват, прибью!
– Я ни при чем, – испуганно заморгал он.
– Ой горе! Горе-то какое! – заголосила Ониська. – Мы же ее все так любили! Такая добрая девушка! Ни у кого нет такой хорошей невесточки. Что же мы теперь будем делать? – Вдруг перестав голосить, сказала: – Надо же не проворонить подводу Пантехи!
– Не отдам свою внучку! – твердо сказал Павел Серафимович. – Я сделаю ей гроб.
– И на чем же мы ее повезем? – спросила Ониська. – До кладбища далековато, а надо хоронить еще дальше, за кладбищем, она же самоубийца.
– Она будет похоронена по-человечески, в гробу, у меня на огороде, рядом со своей бабушкой, – заявил отец.
– Ой горюшко! Пойду помяну свою дорогую невесточку! – сказала Ониська.
– Иди, а то уже день на дворе, а ты еще глаза не залила, – сказал ей Павел Серафимович и вышел.