Геран через некоторое время тоже вошел. Карчин не шутя наладился спать на полу возле дивана и уже похрапывал. Ольга легла в маленькой комнатке на кровати. А Геран устроился на небольшой койке возле печки, за занавеской.
Проснулся он рано, вспомнил о вчерашнем, понял, что простить-то он Ольгу простил (заранее простил), но видеть ее не сможет. А уж ехать вместе опять на машине - нет, это слишком. И Геран, тихо и торопливо собравшись, вышел, умылся у колодца и отправился пешком на станцию: через лес семь километров, дорогу он помнил. Там дождался проходящего поезда до Вологды. А оттуда - в Москву.
Карчин проснулся там же, где и заснул, - на полу. Первую минуту недоуменно смотрел в потолок, потом все вспомнил и тихо застонал от стыда. Встал, весь мятый, с ноющим телом, с нехорошо постукивающим сердцем. Вышел. Утро было ясное, свежее, здоровое, и это Карчину показалось обидно: всё вокруг в порядке, а он вот - страдает... Увидел речку внизу, решил искупаться.
После купания ему стало полегче.
Вернулся в дом, а в нем уже все прибрано, чисто, светло. На столе чайник и чашки, Ольга заваривает чай. Герана не видно, старухи тоже нет.
Ольга, быстро подняв глаза и тут же опустив, сказала нейтральным голосом:
- Доброе утро.
- Доброе утро, - ответил Карчин, догадываясь, что она хочет сделать вид, будто ничего не было, и согласный с этим.
- Может, рюмочку? - спросила Ольга.
Карчин никогда не опохмелялся. Во-первых, всегда с утра какие-то дела, во-вторых, слава богу, никогда не чувствовал настоятельной физиологической потребности. Но сегодня все как-то по-другому. И он сказал:
- Одна не помешает.
- И я тоже выпью, - сказала Ольга. - И чайку крепкого. А то вчера... Увлеклись...
Выпив по рюмочке, они оба прояснели, с удовольствием пили чай. Ольга, пока Карчин купался, успела не только прибраться, но и себя привела в порядок: чуть подкрасилась, причесалаь.
Карчин решил еще чуть-чуть выпить.
- Вдогонку? - предложил Ольге.
- Нет, все.
- А я немного добавлю.
- Не увлечетесь?
- Могу остановиться в любой момент, - без хвастовства сказал Карчин.
- Тогда можно.
Карчин выпил, стало еще яснее и лучше. И показалось, что вчерашнее не было ошибкой, а было, наоборот, закономерностью и поступком по велению души. Он же помнит, хоть и был пьян, что руке его, обнявшей Ольгу, было так хорошо, так спокойно и уютно, будто она наконец прикоснулась к чему-то, чего всю жизнь ждала, не зная об этом, - будто это не рука его была, а душа, туда временно поместившаяся. Вот какая ерунда, думал Карчин, отпивая чай и глядя с улыбкой на Ольгу, тянет меня к этой женщине, и даже не злюсь на это. Причем тянет не только к ее телу, а - вообще. Не так, как бывало. Может, так и начинается та штука, которую называют любовью?
- Ну вот, Оля, - сказал Карчин. - А ты говорила: никого не умею любить, кроме себя.
- А что, уже? Не быстро?
- Я и не говорю, что уже. Просто мне с тобой хорошо. Смотрю на тебя - и хорошо.
- Не об этом мы, Юрий Иванович. Муж вот уехал, обиделся.
- Правильно сделал, что уехал. Все понял, не скандалил. Умный человек.
- Он-то умный, а я-то... Ладно, Юрий Иванович, не будем. Ну, пошутили... Попели... Всё, закончили. Довезите до станции, я поездом поеду.
- Поехали на машине, вместе.
- Ни к чему.
- То есть для тебя все это дело привычное, что ли? Выпила, с чужим мужиком расцеловалась. А не было бы мужа, то и дальше бы зашло?
- Считайте как вам удобно.
- Слушай, перестань, давай на ты!
- Ну, на ты. Считай как хочешь.
- То есть я для тебя ноль?
- Ноль и пять десятых. Не мучайте вы меня! Ну, нравитесь вы мне, что дальше? Ничего же не будет. Вам показалось, что я вам тоже нравлюсь, а через неделю всё вспомните: и кто я, и что я. И сколько мне лет. И сколько у меня детей.
- Вообще-то я не замуж тебя зову.
- А что?
- Да ничего. Мы друг другу нравимся. Мы можем вместе побыть хоть сколько? Хотя бы то время, пока до Москвы едем?
- Можем. Только вы после этого вернетесь домой, и у вас там будет все в порядке. А у меня семья рухнет. Если уже не рухнула. И сын пропал, - вспомнила Ольга самое главное, и это главное сделало дальнейший разговор не просто ненужным, а бессмысленным и даже неприличным.
Она замахала руками:
- Все, все, Юрий Иванович, хватит! Ни слова даже не говорите! Да где же мать, вот тоже!
Она пошла за матерью, а Карчин, достав дорожный несессер, который у него всегда в машине на всякий случай, почистил зубы, побрился. Представил обратный путь - насколько тоскливо будет одному. Вдруг подумалось: а куда спешить? Что ждет в Москве, кроме неприятностей? Что вообще нужно человеку - при условии, что у него все-таки есть самое необходимое, то есть средства на жилье, одежду и пропитание? Любимый человек рядом, больше ничего. И если не врать самому себе, рассуждал он дальше мысленно с удивительной четкостью, то надо сказать откровенно: Лилю он не любит. Юлю и то больше любит, вернее, не ее, а общую прошлую жизнь, общие воспоминания, да еще сына Данилу, конечно, на которого он злится, которого он считает неудавшимся, но любит все-таки больше, если опять же не врать, чем Никиту. Это, конечно, неправильно: говорят, мужчины, которые уже в возрасте, женившиеся на молоденьких и заполучившие от них младенцев, испытывают к этим младенцам необыкновенную нежность (тут ведь еще и как бы продление собственной молодости: тебе пора дедом быть, а ты опять новоявленный отец!). Но нет, иногда возникает нелепое чувство, будто Никита рожден Лилей словно бы и не от него и вообще ни от кого, а просто она вырастила в себе свое единоличное собственное дитя, использовав первое попавшее в нее семя... Не хочется домой, не хочется совсем - ни к жене, ни к сыну.
Вернулась Ольга.
- Ну что, подвезете до станции?
- А куда спешить? - спросил Карчин.
- То есть?
И он начал доказывать ей, что вполне можно остаться здесь на несколько хотя бы дней. Поиски сына она все равно никак и ничем не ускорит, от ее присутствия в Москве ничего не изменится. Позвонить старшим детям и предупредить - минутное дело. Мужу можно сказать, что она осталась с матерью, которая, допустим, занемогла. А Карчин, дескать, сразу же уехал.
- То есть вы мне врать предлагаете?
- Только в одном пункте. Ну, в двух. А он успокоится, будет думать, что тебе совестно сразу показываться ему на глаза.
- Мне и в самом деле совестно. И мать что подумает? Приехала с мужем, осталась неизвестно с кем.
Ольга лукавила: матери Геран не нравится. В прошлый приезд спросила:
- Ты нарочно, что ль, себе выбираешь чекалдыкнутых каких-то? Все были с придурью, а этот еще гордится чем-то.
- Да он простой совсем, ничего он не гордится! - уверяла Ольга.
- Вижу, какой простой. Слова нормально не скажет, с вывертами чего-то там бормочет, я его, Ольк, даже не понимаю. А главное дело, с твоей внешней данностью ты себе русского мужика не могла найти?
И так далее. Потихоньку ругались с ней все время, пока были. А вчера, выпив, глядела умильно на Карчина и даже подмигнула Ольге: этот, мол, орел, этот - по тебе! Господи, старая ведь женщина, а манерничала перед мужчиной, губки поджимала, смеялась мелко - недаром же, потеряв мужа (не отца Ольги) очень давно, жила свободно, легко, весело, шинок дома устроила, пускала к себе молодежь, в том числе и женатых парней, их супружницы не раз обещали ей все бока за это отбить, а одна в магазине выполнила обещание, набросилась, трепала за волосы, Ольга была при этом, было стыдно. Да и Ольгу называли "сукина дочка", и она понимала, что это значит... Не в мать ли она и сама пошла?
И эти мысли привели ее к выводу: нечего дурить, надо уезжать. И она посмотрела на Карчина, в его веселые, свободные и любующиеся ею глаза (давно она не видела таких глаз), и вдруг сказала:
- А чего бы и не отдохнуть пару дней? Что мы, в самом деле, живем, как связанные?
И они остались.
15
- Слушай, - сказала Полина клубному охраннику и вышибале Васе, который не раз признавался ей в симпатиях, правда, своеобразно:
- Ну чё, - спрашивал, - когда до меня очередь дойдет?
- Никакой очереди нет, - отвечала Полина.
- Тогда я первый?
- Обойдешься.
- Ты только за деньги, что ли? Жаль. Я за это не плачу. Я жадный.
Так вот, Полина сказала этому дюжему Васе:
- Слушай, если мужик прицепился и никак не хочет отстать, что можно сделать?
- Смотря кто он.
- Да ничего особенного. Начинающий адвокат. Ну, деньги есть, какие-то связи. Мелочь вообще-то.
- Тогда просто пошли его, да и все.
- Не посылается. Я подумала: может, как-нибудь придешь со мной и скажешь, что мой жених?
- Не поверит.
- Почему?
- Ты посмотри на меня. У меня на роже написано, что я тупой. Какой я тебе жених?
Полина засмеялась:
- Ты интересный! То признаешься, что жадный, то - что тупой.
- А я виноват, если таким родился? Я восемь классов еле-еле кончил. Тупой и ленивый. Я в охране потому, что ничего делать не надо.
- Нет, но мало кто признается, что дурак.
- Я не дурак, а тупой, - с усмешкой поправил Вася.
- А какая разница?
- Большая. Дурак, он только для других дурак, а для себя он всегда умный. Я думаю, дураки, они нарочно дураки. С дураков спрос меньше. Да нет, даже не так. Видишь, я даже объяснить нормально не могу, тормоз полный. А, вот как! - воскликнул Вася, догадавшись, что он хочет сказать: - Дурак, если чего не понимает, ему не объяснишь. Никогда. А я все понимаю, но очень медленно. Как до Китая пешком до меня все доходит. И на роже это написано. И рожа сама по себе тоже не картинка. Это я тоже понимаю, в отличие от дураков. Дураки себя любят. Короче, он не поверит.
- Жаль. А может, его просто побить немного? Побить где-нибудь в темном месте и сказать: "Отстань от девушки!"
- Можно, - согласился Вася. - За тысячу долларов сделаю.
- Что-то дорого.
- Не первый раз, цены знаем.
- В самом деле? Уже приходилось, да?
- Конечно. Но я тебе так скажу: толку мало. Их бьешь, а они еще сильней начинают приставать. Он после этого даже будет думать, что ты ему просто обязана. Вроде того: из-за тебя пострадал.
- Вот черт... А что делать?
- Да убить его насмерть, и все. Добавь две тысячи, сделаю.
- Ты с ума сошел? Придумал! - возмущенно фыркнула Полина.
- Боишься, узнают? Никто не узнает. Это вообще ерундовское дело, только надо не как в кино. Без всяких там пистолетов и вообще. Он один живет?
- Вроде.
- Не фиг делать. Звонишь в дверь: я ваш сосед, вы меня пролили. Он: где? Пойдем покажу. И в квартире его по башке железкой от арматуры. В рукаве спрятать - легко. Три удара, и медицина бессильна. Потом спокойно уходишь, спускаешься в метро, тхе енд. Найти невозможно. Я бы на спор сто человек убил и ни разу не нашли бы. Серьезно говорю. Или берешь букет цветов, будто на день рождения к кому-то, караулишь его, входишь с ним в лифт. В букете, само собой, железка...
- Перестань! - поморщилась Полина. - Железка какая-то... Он трусливый, я знаю. Его раз побить - отстанет.
- Дело твое. Он влюбился в тебя, что ли?
- Да вроде.
- Тогда, повторяю, не поможет. Самые трусливые, когда влюбятся, начинают храбреть до смерти.
- Откуда ты знаешь, влюблялся, что ли?
- Типа того. Точно не знаю. Ну, как, пока до меня допрет... Тут одна девочка ходила, хулиганка такая. Симпатичная. Один раз мне велели ее выкинуть, по морде слегка дать. Я выкинул, по морде дал. Сам уже даю ей по морде, а сам думаю: а я ведь влюбился в нее. А поздно уже. Говорю же, как до Китая пешком, - слегка загрустил Вася, вспоминая.
- Тогда ничего не надо.
- Почему? Убить самое простое. А три тысячи - это даром фактически.
- Отстань.
- Смотри, осенью дороже. А зимой еще дороже.
- Почему?
- Технология усложняется. Осенью на кустах листьев нет, вообще все заметней везде. А зимой тем более: снег, следы. Ну, договорились?
- Вася, ты в самом деле, что ли, тупой? Человеческая жизнь все-таки!
- Дерьма-то! - удивился Вася доводу Полины.
- Ты так говоришь, будто и меня мог бы за три тысячи убить!
- А почему нет? Ты мне кто?
- Все, Вася, бросили тему. Да и нет у меня таких денег.
- Так бы и сказала.
Полина пошла к выходу (ее работа закончилась), но остановилась, обернулась:
- Ты бы полечился, Вася. Может, где лечат от тупости.
- А зачем? Быстро соображать вредно.
- Это почему?
- Да потому. Допустим, что-то такое происходит. В нашей жизни всегда что-то происходит, - пояснил Вася, то ли не надеясь, что Полина поняла, то ли и ее считая туповатой. - И происходит быстро. И сообразительный говорит: ага, я сделаю это и это. И делает. А я чешу репу. Но пока он делал, все в жизни поменялось. И оказывается, он поспешил, зря сделал. А я хоть и чесал репу, оказался прав. Поэтому я умней, хоть и тупой.
- Интересно, - сказала Полина. - Есть о чем подумать.
- Подумай.
Тут у Полины зазвонил телефон.
Она удивилась, увидев, что звонит брат. Это бывает очень редко.
16
Они с Полиной почти не общаются. В детстве еще как-то что-то было, а года три или больше - нет тем для разговоров, нет пересечений. Вернее, темы, конечно, есть, но оба опасаются: начнется спор - неприятно, возникнет согласие - тоже проблема: надо говорить о чем-то дальше, продолжать дружбу, вспомнить о родственности, а она обоим мешает, оба мечтают уйти из дома и пожить в одиночестве.
Гоша звонил по следующему поводу: на каком-то вокзале изловили Килила. Поместили в детский приемник-распределитель, но все данные о нем есть (по ним и поймали), в том числе адрес и телефон. Позвонили домой, там оказался Гоша. Сказали, что могут выдать ребенка родителям. Гоша сообщил, что родителей нет, но может забрать он, старший брат. Спросили, сколько ему лет, объяснили: не положено, Гоша несовершеннолетний. Поэтому Гоша и позвонил Полине. Она совершеннолетняя сестра, ей Килила выдадут, не будет же он там дожидаться, пока мать приедет.
Договорились встретиться у метро, откуда до этого самого распределителя можно дойти пешком.
Они очень давно не ходили вот так куда-то вместе, было даже немного неловко. Полина вдруг подумала, что окружающие могут принять брата за ее молодого человека и удивятся: слишком молод для нее этот молодой человек. Гоша думал почти в унисон: в кои-то веки он идет с красивой девушкой, и та сестра, и окружающие наверняка об этом догадываются. Поэтому они стали говорить о деле: люди, говорящие о деле, не выглядят близкими.
- Значит, Килька все-таки собирался куда-то уехать, если на вокзале поймали? - спросила Полина.
- Наверно.
- То есть, получается, все-таки украл он эти деньги?
- Черт его знает.
- Неужели вот так с деньгами и поехал?
- Вполне мог.
- Значит, у него их наверняка отобрали.
- Скорей всего. Хотя, не дурак же он, - сказал Гоша. - Зачем ему брать все деньги? Этот обокраденный заявил, что десять тысяч долларов там было. Килька, наверно, спрятал, а сколько-то взял с собой. Я бы так сделал.
- Ему двенадцать лет, он совсем ребенок.
- Хитрый ребенок, я-то его знаю. То притворится, будто ему лет восемь, то такой умный становится, будто пятнадцать. Мать звонила, кстати, - вспомнил Гоша.
- Откуда?
- Из деревни, сказала, что Геран скоро приедет, а она останется там дня на три.
- Ясно. А если Килил опять убежит?
- Он и при матери убежит, какая разница?
- Зачем они тогда его отпускают?
- А куда его? В колонию?
- Не хотелось бы.
Полина замолчала, думая о том, зачем Кильке столько денег. Вот взять бы у него взаймы с отдачей. Исполнится ему восемнадцать, она вернет с процентами. Через шесть лет она наверняка будет богаче, чем сейчас. Намного. (Если жива останется, подумала Полина, но не всерьез, а по привычке.) А на десять тысяч можно отлично свою жизнь устроить: снять квартиру, а потом... Сначала снять квартиру, а потом будет видно. В конце концов, обнаглеть, найти мужчину не слишком противного и устроиться при нем на четких материальных условиях.
Гоша тоже думал о деньгах. О тех пяти тысячах, которые нужны для вступления в ПИР.
Килила им выдали не сразу. Какая-то тетка в милицейской форме, крашеная блондинка, сначала расспрашивала их, потом позвала за собой, начали ходить по коридорам и кабинетам, тетка скрывалась за дверьми, говоря: "Посидите!" - приходилось сидеть и ждать. Наконец позвала в собственный кабинет с табличкой "Инспектор по делам несовершеннолетних Самсонова М. И." Туда привели и Килила.
- Вот что, - сказала Самсонова Килилу. - Отдавать тебя вообще-то не следует. Ты, я вижу, опять убежишь. А?
- Не убегу! - шмыгнул носом Килил, показывая, что он готов и заплакать, если надо. Килил давно понял, что взрослые любят, когда перед ними раскаиваются и жалобятся, хоть и редко верят раскаянью и жалобам. Но это их успокаивает, им начинает казаться, будто они сделали все, что могли.
- Да хоть и убегай! - поощрила инспекторша с неприятной улыбкой. - Тебе же хуже. Сообщите вашим родителям, когда приедут, - обратилась она к Гоше и Полине, - что их сын теперь состоит на учете. Как бегун и как подозреваемый в воровстве. У меня вся информация есть, - хлопнула она по папке.
- Дело не завели, насколько я знаю, - сказал Гоша.
- Дело не завели, а подозрение осталось. А дело завести - пять секунд. Теперь слушай, - начала она объяснять Килилу. - Допустим, ты бежишь. Ты на учете, в картотеке, тебя найти - раз плюнуть, хоть ты в тайге скройся. Тебя ловят. Лишают твою маму родительских прав, могут передать сестре опекунство, но, я думаю, у нее своя жизнь, - покосилась Самсонова на Полину с легкой усмешкой, показав этим, что она и Полину, и ее жизнь видит насквозь, и оценивает не положительно, - поэтому, скорее всего, попадешь ты все-таки в колонию для несовершеннолетних. Понял?
- Понял, - буркнул Килил.
- Ничего ты не понял! - сделала мгновенный вывод опытная инспекторша. - Им хоть кол на голове теши, - сказала она Гоше и Полине. - Бегут и бегут, хоть ты что! И ладно бы бежали, гибнут ведь! Или попадают в руки к сволочам, которые из них калек делают и заставляют нищенствовать. Видели без рук, без ног детишек? Думаете, от природы такие?
- Ужас какой! - испугалась Полина.
- Это не ужас, это наша современная жизнь! А то берут ребенка, расчленяют и продают его органы за большие деньги. Это вам как?
Килил слушал, слегка приоткрыв рст. Он, в отличие от сестры, не испугался, он был уверен, что не дастся никому в руки, не позволит себя искалечить или расчленить, просто Килил любит всякую занимательную информацию.