- Сколько эфиопов можно запихнуть в "фольксваген"? - Вытаскиваю из пиджака "Мальборо", давлю на прикуриватель, улыбаюсь про себя.
- Всех, - отвечает она.
Я сворачиваю к обочине, шины визжат, я глушу мотор. Сижу жду. Радио почему-то включено, какая-то песня, но я не знаю, что за песня, и прикуриватель выскакивает. Рука у меня трясется, я смотрю на девчонку, откидываюсь назад, в пальцах сигарета. По-моему, она спрашивает, что происходит, но я ее даже не слышу, пытаюсь собраться, выруливаю было на Вентуру, но снова торможу, смотрю на девчонку, и она скучающе спрашивает, чем это мы занимаемся, а я все смотрю, потом очень медленно, еще держа сигарету, вставляю прикуриватель, жду, пока нагреется, давлю на него, закуриваю, выдыхаю дым, все разглядываю девчонку, отодвинувшись, а потом очень тихо, подозрительно, может, чуть смущенно спрашиваю:
- Ладно, - глубоко вдыхаю, - сколько эфиопов можно запихнуть в "фольксваген"? - Пока не ответит, не выдохну. Смотрю, как из ниоткуда появляется перекати-поле, слышу, как оно задевает бампер "порша".
- Я же сказала - всех, - отвечает она. - Мы к тебе едем или типа что?
Я откидываюсь назад, затягиваюсь, спрашиваю:
- Сколько тебе лет?
- Двадцать.
- Да нет, по правде. Ну же? Мы тут вдвоем. Больше никого. Я не легавый. Скажи правду. За правду ничего не будет.
Она задумывает, потом спрашивает:
- Ты мне грамм дашь?
- Полграмма.
Она закуривает косяк, который я принимаю за сигарету, выдувает дым в крышу и говорит:
- Ладно. Четырнадцать. Четырнадцать мне. Переживешь? Блин. - Протягивает мне косяк.
- Нетушки, - отвечаю я и косяк не беру.
Она пожимает плечами.
- Даушки, - и затягивается.
- Нетушки, - повторяю я.
- Даушки. Мне четырнадцать. У меня была батмицва в отеле "Беверли-Хиллз", просто жуть с ружьем, а в октябре мне будет пятнадцать. - Она задерживает дыхание, потом выдувает дым.
- Как же ты в клуб попала?
- Карточка поддельная. - Она лезет в сумку.
- Это что же получается, я перепутал "Привет, Китти" с Луи Вуаттоном? - громко шепчу я, хватая и нюхая сумочку.
Девчонка показывает поддельную карточку.
- Похоже на то, гений.
- Откуда мне знать, что она поддельная? - спрашиваю я. - Откуда мне знать - может, ты дразнишься?
- Посмотри внимательнее. Ага, я двадцать лет назад родилась, в шестьдесят четвертом, угу, конечно, - хмыкает она. - Тю.
Я возвращаю ей карточку. Потом завожу машину и, все так же глядя на девчонку, выезжаю на бульвар Вентура и еду во тьму Энсино.
- Всех, - содрогаюсь я. - О как.
- А мой грамм где? - спрашивает она, а потом: - Ой, смотри, у "Робинсона" распродажа.
Я закуриваю вторую сигарету.
- Я обычно не курю, - сообщаю я. - Но ты со мной что-то странное делаешь.
- Вот и не кури. - Она зевает. - Эти штуки тебя прикончат. По крайней мере, так говорила моя чудовищная мамаша.
- Она от сигарет умерла? - спрашиваю я.
- Нет, ей какой-то маньяк глотку перерезал. Она не курила. - Пауза. - Меня в принципе мексиканцы вырастили. - Снова пауза. - А это, я тебе скажу, не подарок.
- М-да? - зловеще улыбаюсь я. - Думаешь, меня сигареты прикончат?
Она снова затягивается, и все, я заезжаю в гараж, мы заходим в спальню, все ускоряется, когда уже ясно, куда движется ночь, девчонка осматривается и просит большой водки со льдом. Я отвечаю, что пиво в холодильнике и она, блядь, может достать сама. С ней случается вроде как припадок безумного шипа, она ковыляет в кухню, бормоча: "У моего папаши манеры лучше".
- Тебе не может быть четырнадцать, - говорю я. - Нетушки. - Я снимаю галстук и пиджак, скидываю мокасины.
Она возвращается с "Короной" в одной руке и новым косяком в другой. Чересчур накрашена, уродские белые джинсы "Гесс", но похожа на большинство - восковая и искусственная.
- Бедная жалкая сучка, - шепчу я.
Ложусь на постель, заползаю повыше, головой на смятые подушки. Смотрю на девчонку, сползаю пониже, ерзаю.
- А мебели у тебя нет? - спрашивает она.
- Холодильник. И кровать, - отвечаю я, поглаживая простыни ручной работы.
- А, ну да. Это правда. Блин, соображал-ка у тебя работает. - Она слоняется по комнате, подходит к двери, пытается открыть - заперто. - А там что? - На дверь скотчем прилеплена таблица восходов и заходов солнца на эту неделю - вырезка из "Лос-Анджелес Геральд-Экзаминера". Девчонка ее разглядывает.
- Другая комната просто.
- Ясно. - Она оборачивается, наконец слегка испугавшись.
Я стаскиваю штаны, складываю, кидаю на пол.
- А почему у тебя так много типа… - Она умолкает. Пиво не пьет. Смущенно смотрит на меня.
- Так много чего? - Я расстегиваю рубашку.
- Ну… так много мяса? - кротко говорит она. - Ну то есть у тебя в холодильнике целая куча мяса.
- Не знаю. Потому что я хочу есть? Потому что красная рыба меня пугает? - Я кладу рубашку рядом с брюками. - Господи.
- А-а. - Она стоит, и все.
Я больше ничего не говорю, ложусь головой на подушки. Медленно стягиваю трусы, маню девчонку, и она медленно идет, беспомощная, с полной бутылкой пива, в горлышке - завиток лайма, косяк догорел. Браслеты на запястьях - словно из меха.
- Э… слушай, это совсем дурацкий вопрос… - она запинается. - А ты случайно не…
Она подходит ближе ко мне, плывет, не сознавая, что ее ноги даже не касаются пола. Я поднимаюсь, впереди покачивается громадный член, который вот-вот взорвется.
- Ты случаем типа не… - Она с улыбкой умолкает. - Типа… - Она не договаривает.
- Не вампир? - ухмыляюсь я.
- Да нет - не агент? - серьезно спрашивает она.
Я откашливаюсь.
Когда я говорю "нет, я не агент", она стонет, и я держу ее за плечи, очень медленно, спокойно веду в ванную, и когда я ее раздеваю, отбрасываю футболку "ЭСПРИ" в сторону, в биде, девчонка все хихикает, измученная, спрашивает: "Тебе это не странно, а?" - и наконец юное безупречное тело обнажено, и она смотрит мне в глаза, что совершенно затуманились, черные, бездонные, тянется, плача от недоверия, касается моего лица, я улыбаюсь, трогаю ее гладкую, безволосую пизду, и она говорит: "Только засосов не оставляй", - и тут я кричу, прыгаю на нее, раздираю ей горло, и ебу ее, и играю с ее кровью, и после этого все, в общем, нормально.
Я сегодня еду по Вентуре к своему психиатру, на холм. Недавно зарядил пару дорожек, из магнитофона вопят "Летние парни", и я пою вместе с ними, на светофорах забивая эфир, мимо "Галлерии", мимо "Тауэр-Рекордз", мимо "Фабрики", кинотеатра "La Reina", который скоро закроется, мимо нового "Жирбургера" и гигантского "Наутилуса", который только что открыли. Недавно звонила Марша, приглашала на тусовку в Малибу. Дирк прислал наклейки "Зи-Зи Топ" на крышку гроба - по-моему, довольно убогие, но я их все равно оставлю. Сегодня я разглядываю людей в машинах и много думаю о ядерных бомбах, потому что на парочке бамперов видел наклейки с жалобами на них. У доктора Новы мне приходится нелегко.
- Что это сегодня творится, Джейми? - спрашивает доктор Нова. - Ты вроде… взволнован.
- Я эти картинки видел, отец, нет - эти видения, - сообщаю я. - Ядерные ракеты все тут разнесли.
- Где - тут, Джейми?
- Долину расплавили, всю Долину. Все телки гниют на ходу. От "Галлерии" - одно воспоминание. Все исчезло. - Пауза. - Испарилось. - Пауза. - Так можно сказать?
- Ух ты, - говорит доктор Нова.
- Вот именно - ух ты. - Я смотрю в окно.
- А с тобой что случится?
- А что? Думаете, это меня остановит? - парирую я.
- А ты что думаешь?
- Вы думаете, ядерная, блядь, бомба все тут прикончит? - говорю я. - Да ни за что, отец.
- Прикончит тут что?
- Мы ее переживем.
- Кто - мы?
- Мы были здесь вечно, и мы, скорее всего, навечно и останемся. - Я скашиваю взгляд на свои ногти.
- А что мы будем делать? - Доктор Нова почти не слушает.
- Бродить. - Я пожимаю плечами. - Летать по округе. Парить над вами, как, блядь, вороны. Представьте себе самого крупного ворона, какого только видели. Представьте, как он парит.
- Как твои родители, Джейми?
- Не знаю, - отвечаю я, и тут мой голос поднимается до крика: - Но у меня классная жизнь, и если вы не продлите мне рецепт на пропоксифен…
- Ты сделаешь что, Джейми?
Я взвешиваю варианты, спокойно поясняю:
- Буду ждать. Как-нибудь ночью буду ждать вас в спальне. Или под столиком вашего любимого ресторана, ножку трясущуюся вам покалечу.
- Это… угроза? - спрашивает доктор Нова.
- Или когда вы поведете дочь в "Макдональдсе", - продолжаю я. - Оденусь Рональдом Макдональдом или Ужимкой, сожру вашу дочь на стоянке, а вы будете смотреть и быстро умом поедете.
- Мы это уже обсуждали, Джейми.
- Подкараулю вас на стоянке, или в школьном дворе, или в ванной. Заползу к вам в ванную. Провожу вашу дочь из школы, сыграю с ней в трих-трах, а потом засяду у вас в ванной.
Доктор Нова смотрит на меня скучающе, будто мое поведение объяснимо.
- Я был в палате, когда ваш отец умер от рака, - говорю я.
- Ты уже об этом говорил, - лениво отвечает он.
- Он гнил, доктор Нова. Я его видел. Я видел, как сгнил ваш отец. Рассказал всем своим друзьям, что ваш отец умер от токсического шока. Засунул себе в жопу тампон и забыл вытащить. Умирая, он кричал, доктор Нова.
- Ты… в последнее время кого-нибудь убивал, Джейми? - Судя по виду, он не слишком потрясен.
- В кино. В воображении, - хихикаю я. Доктор Нова вздыхает, разглядывает меня, явно весь в сомнениях.
- Чего ты хочешь?
- Хочу ждать на заднем сиденье вашей машины, пускать слюни…
- Я не глухой, Джейми, - вздыхает он.
- Хочу, чтобы вы продлили рецепт на пропоксифен, или я подкараулю вас в этом чудненьком бассейне с черным дном как-нибудь ночью, когда вы захотите искупаться, доктор Нова, и я вытяну вены и сухожилия из вашего потрясающего мускулистого бедра. - Теперь я встал, шагаю взад-вперед.
- Ты получишь пропоксифен, Джейми, - говорит доктор Нова. - Но я бы хотел, чтобы ты здесь появлялся регулярнее.
- Я психую тотально, - отвечаю я. - А вы спокойны, как покойник.
Он выписывает рецепт и, вручая его мне, спрашивает:
- Почему я должен тебя бояться?
- Потому что я крепкий загорелый ублюдок и зубы у меня такие острые, что по сравнению с ними заточенная бритва - столовый ножик. - Пауза. - Нужна причина получше?
- Почему ты мне угрожаешь? Почему я должен тебя бояться?
- Потому что я - последнее, что вы увидите, - сообщаю я. - Можете не сомневаться.
Я направляюсь к двери, разворачиваюсь.
- Где вы больше всего чувствуете себя в безопасности? - спрашиваю я.
- В пустом кинотеатре, - отвечает доктор Нова.
- Ваш любимый фильм?
- "Каникулы" с Чеви Чейзом и Кристи Бринкли.
- Любимый завтрак?
- Глазированная пшеница или что-нибудь с отрубями.
- Любимая телереклама?
- Аспирин "Байере".
- За кого голосовали на последних выборах?
- За Рейгана.
- Как вы определите грань исчезновения?
- Ты, - кричит он, - сам ее определи.
- Мы уже там были, - отвечаю я. - Мы ее уже видели.
- Кто… мы? - давится он.
- Легион.
глава 11. Пятое колесо
- Так мы пацана убьем? - спрашивает Питер, на вид дерганый и нервный, потирает руки, глаза выпучил, громадное пузо вылезло из-под футболки "БРАЙАН МЕТРО". Сидит в разодранном зеленом кресле перед телевизором, мультики смотрит.
Мэри валяется на матрасе в соседней комнате, растянулась там, обдолбанная, слушает по радио Рика Спрингфилда или еще какого мудака, и меня явственно подташнивает, я пытаюсь забить косяк, притвориться, что Питер ничего не говорил, но он спрашивает снова.
- Не знаю, кого ты спрашиваешь - меня, Мэри или этих ебанутых Флинтстоунов в этом ебаном телике, только больше, мужик, не спрашивай.
- Мы пацана убьем? - спрашивает он.
Я бросаю косяк - бумажки слишком влажные, облепили мне все пальцы, - и Мэри стонет чье-то имя. Пацан лежит связанный в ванне уже типа дня четыре, и все немножко нервничают.
- Меня чего-то подмывает, - говорит Питер.
- Ты говорил, все будет раз плюнуть, - отвечаю я. - Ты говорил, будет круто. Что все сработает, мужик.
- Я проебал. - Он пожимает плечами. - Я в курсе. - Он отворачивается от мультиков. - И ты в курсе, что я в курсе.
- Медаль тебе за это, м-мужик.
- Мэри ни черта не рубит, - вздыхает Питер. - Эта девка вечно ни черта не рубит.
- Так ты в курсе, что я в курсе, что ты типа проебал по-крупному? - спрашиваю я. - Ну - в курсе?
Он начинает смеяться:
- Мы пацана убьем? - И Мэри смеется вместе с ним, а я слушаю их и вытираю руки.
Питер выходит на меня через одного дилера, на которого я работал, и звонит мне из Барстоу. Питер в Барстоу с индеанкой, которую снял возле торгового автомата в Рино. Дилер дает мне телефон гостиницы в пустыне, я звоню Питеру, и он говорит, что приезжает в Лос-Анджелес, что ему с индеанкой нужно где-то зависнуть на пару дней. Я Питера не видел три года, с тех пор, как вышел из под контроля пожар, который мы устроили. Я шепчу в телефон:
- Я знаю, отец, ты все проебал.
И он в трубку отвечает:
- Ага, конечно, приехать можно?
- Я не хочу, чтоб ты делал то, что я, блядь, думаю, ты собираешься делать, - говорю я, закрыв лицо руками. - Останешься на ночь, а потом свалишь.
- Хочешь, скажу кое-что? - спрашивает он.
Я ни слова не могу из себя выдавить.
- Ничего подобного, - говорит он.
Питер с Мэри, которая и не индеанка никакая, приезжают в Лос-Анджелес, около полуночи находят меня в Ван-Найсе, и Питер подходит, хватает меня, говорит:
- Томми, отец, как делишки, приятель?
И я стою, трясусь, говорю:
- Привет, Питер. - А он жирный, триста-четыреста фунтов, у него длинные волосы, светлые и грязные, на нем зеленая футболка, вся морда в соусе, все руки исколоты, и я злюсь.
- Питер? - спрашиваю я. - Что за хуйню ты творишь?
- Ой, мужик, - говорит он. - Ну и что? Круто же. - Глаза вытаращил, взгляд странный такой, и тянет меня к выходу.
- А телка где?
- Снаружи, в фургоне.
Я жду, Питер стоит.
- Снаружи в фургоне? Так? - переспрашиваю я.
- Ну да. Снаружи в фургоне.
- Может, пошевелишься, или как? - предлагаю я. - Может, приведешь типа девчонку?
Он не движется. Стоит и все.
- Девчонка в фургоне? - спрашиваю я.
- Точно.
Я злюсь.
- Почему бы не приволочь эту пизду сюда, недоебок ты жирный?
Не волочет.
- Ну, мужик, - вздыхаю я. - Пошли на нее глянем.
- На кого? - спрашивает он. - На кого, мужик?
- О ком я, по-твоему?
Наконец он говорит:
- А, ну да. Мэри. Конечно. Девчонка в отрубе валяется в фургоне, она загорелая, смуглая, длинноволосая блондинка, тощая из-за наркоты, но правильная и ничего такая себе. В первую ночь спит на матрасе у меня в комнате, я на диване, а Питер сидит в кресле, за полночь смотрит телик и, кажется, пару раз выходит за едой, но я устал, злюсь и на все плюю.
Наутро Питер просит у меня денег.
- Это же куча бабок, - говорю я.
- Что это значит?
- Это значит, что ты совсем башкой ебнулся, - говорю я. - Нету у меня денег.
- Вообще? - И он начинает хихикать.
- Не похоже, что ты расстроился, - замечаю я.
- Мне тут надо парняге одному заплатить.
- Извини, отец. Просто нету.
Он больше ничего толком не говорит, лишь возвращается с Мэри в темную комнату, а я еду на автомойку в Резеду, я там работаю, когда больше ничего не делаю.
Возвращаюсь домой после весьма паршивого дня, Питер сидит в кресле, а Мэри валяется в задней комнате, слушает радио, и на столе рядом с теликом я замечаю пару ботиночек и спрашиваю Питера:
- Ты где ботиночки раздобыл, мужик?
Питер обдолбан в ноль, не отзывается, лицо - как воздушный шарик, и этот шарик тупо и страшно ухмыляется, таращится на мультики, а я смотрю на ботиночки и откуда-то слышу плач, грохот какой-то, бормотание за дверью ванной.
- Это что… шутка? - спрашиваю я. - То есть я же знаю, отец, какой ты ебанутый, я знаю, что это не шутка и, блядь, мужик, ох, блядь.
Я открываю дверь ванной и вижу пацана, маленького, беленького, белобрысого, лет десяти-одиннадцати, на рубашке лошадка, застиранные модные джинсы, руки шнуром за спиной связаны, ноги обмотаны веревкой, и еще Питер запихал ему что-то в рот, а сверху заклеил изолентой, глаза у пацана огромные, он плачет, бьется о края ванны, куда Питер его свалил, и я хлопаю дверью, бегу к Питеру, хватаю его за плечи и ору в лицо:
- Пиздадуй, какого хуя ты творишь, какого хуя ты творишь, пиздадуй ебаный?
Питер невозмутимо смотрит в телевизор.
- Он нам денег добудет, - бормочет он, пытаясь меня смахнуть.
Я сильнее стискиваю его жирные мясистые плечи и ору:
- На хуя? - паникую и замахиваюсь кулаком, со всей дури бью Питера по голове, а он не двигается. Начинает смеяться, изо рта вырывается звук, совершенно бессмысленный, я в жизни не слышал ничего похожего, хоть отдаленно.
Я бью Питера по голове еще сильнее, и где-то после шестого удара он хватает меня за руку, выворачивает так, что, кажется, она сейчас треснет пополам, и я медленно валюсь на пол, на одно колено, потом на другое, а Питер все выкручивает руку, больше не улыбается, рычит, тихо и неторопливо, всего четыре слова:
- Заткнись - блядь - на хуй.
Вздергивает мне руку, выкручивает снова, и я падаю, держась за руку, и долго-долго сижу, а потом наконец встаю, пытаюсь выпить пива, ложусь на диван, рука болит, а через некоторое время пацан в ванной перестает шуметь.