Отец Борис работал в маленькой церквушке на окраине. Он так и говорил: "Я работаю в такой-то церкви". Во время служб церквушка никогда не пустовала, народу собиралось изрядно, а отец Борис был один за все про все. По штату ему не выделили ни дьячка, ни певчих, он являлся единоличным хозяином храма и довольствовался энтузиастами, которых поставляла паства. Всегда находились желающие почитать Псалтирь, несколько человек вызвались петь, кое-кто помогал с уборкой – короче, церковь помаленьку скрипела. Как и в других церквях, здесь проводила чуть ли не все свое время стайка богомольных черных старушек. Они давно уже почитали себя неживыми и терпеливо считали дни в ожидании формального упокоения.
В тот день отец Борис, отслужив службу, вышел на задний двор набрать по какой-то надобности из колонки воды. Неподалеку резвились мальчишки. При виде попа они сгрудились в кучку и принялись его поддразнивать, кривляться, показывать языки. "Надо бы им погрозить", – подумал отец Борис. Но тут же он поймал себя на мысли, что в своих действиях стремится подражать лубочным седобородым старцам, укоряющим на пороге святости бездумную молодежь. Поэтому отец Борис, сам еще мужчина молодой, никак не отреагировал и вернулся в церковь.
Внутри было уже пусто. У входа скукожилась в вековой дреме неприметная бабулька. Никто не мог уследить, откуда она берется и куда пропадает. Другая – расторопная, с нахмуренными бровями – деловито счищала с подсвечников воск. Отец Борис проследовал в бедный алтарь. В алтаре его ожидал сюрприз.
Медленно опустившись на колени, отец Борис стал внимательно всматриваться в предмет, которого – он готов был взять на душу грех и побожиться – не было во время службы. Предмет выглядел совершенно незнакомым и не будил никаких ассоциаций. Отец Борис был уверен, что никогда прежде ему не доводилось сталкиваться с чем-либо похожим. Он не мог определить ни природу предмета, ни назначение.
"Ксения!" – позвал отец Борис, распрямляясь. Работящая старушка засеменила к алтарю. "Ты, Ксения, ничего сюда не клала?" – cтрого вопросил отец Борис, и старушка испуганно закрестилась в ответ. "И не заходил сюда никто?" – продолжал допрос тот, не спеша вдаваться в объяснения. Одна только возможность посещения алтаря кем бы то ни было повергла Ксению в полный ужас. "Ладно", – отец Борис махнул на старушку рукой, оглянулся и, убедившись, что предмет лежит, как лежал, направился ко второй рабе Божьей, клевавшей носом возле входных дверей. "Бабушка Евдокия! – позвал он нерешительно. – Бабушка Евдокия!" Бабушка, продолжая клевать, что-то негромко и безысходно заскулила, и отец Борис разгневался сам на себя: что за нелепость пришла ему в голову? Думать на бабушку Евдокию было попросту смешно.
Он вернулся в алтарь и снова преклонил колена. Предмет – продолговатый и обтекаемый, размером с небольшую дыньку – имел неопределенный цвет: вроде изжелта-зеленый, а вроде и розоватый. Он казался сделанным из какого-то эластичного материала. У отца Бориса появилось ощущение, будто предмет живой. Если здорово напрячь зрение, то чудилась легкая зыбь, далекое подобие волнообразной игры теней, и это почему-то создавало впечатление одушевленности. Чем бы, во всяком случае, предмет ни был, ему не полагалось находиться в алтаре. "Собственно, почему я так в этом уверен?" – подумал отец Борис. Он раздобыл какую-то тряпку, осторожно взял ею предмет, завернул и отнес в служебное помещение. На ощупь предмет оказался довольно плотным, весил немного, других же сведений о свойствах предмета отец Борис сквозь тряпку получить не смог. Он запер комнатушку, переоделся и отправился домой обедать, решив забрать находку домой после вечерней службы. "Пусть полежит покуда", – бормотал отец Борис. По пути он старался сочинить для случившегося разумное объяснение. Вариантов нашлось с избытком, иные из них лишь с большой натяжкой можно было отнести к разумным, и мы не будем их перечислять.
Когда он возвратился в церковь, слегка утомленный трапезой, то первым делом проверил, на месте ли подкидыш. Предмет никуда не делся, и никаких новых неожиданностей не прибавилось. Его вид снова соблазнил отца Бориса пуститься в расплывчатые спекуляции, так что даже вечернюю службу он отслужил механически. Непонятная штука лишила его душевного покоя. Внутреннее негодование росло. Была минута, когда отец Борис готов был расценить появление предмета как дьявольское наваждение, имеющее целью сбить его с праведного пути. Отметим справедливости ради, что он тут же сделал прямо противоположное допущение, которое повергло его едва ли не в большую тревогу. В общем, он еле дотерпел до конца службы.
Наконец, когда последние прихожане, урвав торопливое благословение, удалились, отец Борис забрал предмет из подсобки и, чуть помявшись, запихал в портфель. Спеша домой, он внимательно прислушивался к своим ощущениям, пытаясь выделить какие-нибудь перемены, и несколько раз ему померещилось, что он и вправду испытывает нечто необычное. "Самовнушение", – обрывал он себя строго, и необычность улетучивалась.
Дома он оделся в спортивный костюм, выпил на кухоньке чаю. Потом прошел в комнату, очистил стол от всевозможного хлама, расстелил чистую скатерть и сверху положил предмет. Теперь, когда находка, готовая к изучению, мирно покоилась на столе, отец Борис окончательно растерялся. Он совершенно не представлял, что делать дальше. Мысленно он предполагал следующие шаги: рассмотреть предмет в лупу, разрезать его хлебным ножом, бросить в воду, подогреть на плите. Ни один из этих вариантов отца Бориса не вдохновил. Он побаивался предмета. Бог его знает, что это за дрянь! При мысли о Боге отец Борис дернул плечом. Он стал прохаживаться вокруг стола, не сводя с предмета глаз. Штуковину нашли в алтаре. Священнику естественно заподозрить, что предмет, обнаруженный в алтаре, ниспослан свыше. Никакого мистического опыта у отца Бориса не было. Он признался себе, что совсем не верит в привет свыше, адресованный лично ему. Отцу Борису нравилось работать священником, он получал от своей деятельности удовольствие. Он смиренно выполнял свои обязанности и не мечтал подпрыгнуть выше головы. Он был начитанным, умным человеком, который ждет от Всевышнего не чего-то конкретного, а так, вообще. Но деваться было некуда. Вздохнув, отец Борис продолжил внутренний монолог: итак, от Бога. Ведь все от Бога! И ничто не начало быть, что не от Него начало быть. Даже если эта, допустим, штука – с другой планеты. Из другого измерения. Из параллельного мира. Это совершенно не важно, как обозвать место, откуда она появилась, но если она есть – значит, она существует с Божьего ведома. Отец Борис не заметил, как начал разглагольствовать вслух. Бог же, впрочем, способен ввести во искушение, а то и просто обмануть. И если Он обманывает, то что же такое лежит на столе? Отец Борис ущипнул себя за руку, заведомо ничего не ожидая от этого поступка. Предмет спокойно лежал. Что-то в нем настораживало, внушало тревогу. Что-то в нем чувствовалось угрожающее. В очередной раз отцу Борису показалось, будто нечто неуловимое проскользнуло по гладкой поверхности, он снова принялся мучительно всматриваться в диковинку, но тщетно. Всякая вещь – от Бога, подумал он. А перейдет ли она в подчинение к черту – зависит от человека. Важен вложенный смысл, отношение. Именно смысла и не было в находке отца Бориса. Он догадывался, что предмет изготовлен не людьми – если его вообще кто-нибудь изготавливал. Эта мысль возникла сразу, еще при первом свидании в алтаре.
"Так я ничего не добьюсь, – вздохнул священник. – Коли Всевышнему стало угодно наполнить меня сомнениями, Он может торжествовать". Отец Борис помедлил и неожиданным, быстрым движением ткнул предмет. Едва только палец дотронулся до подозрительно безмятежной штуковины, отец Борис испытал сильнейшую боль в кисти и дико заорал, отскакивая прочь. Опыт приумножался. Становилось ясно, что от предмета можно ждать неприятностей. Сомнения отца Бориса в божественности найденыша усилились. Как бы ни было мало ему известно о Боге, он понимал, что Бог личный, Бог Авраама, Исаака и Иакова не всегда общается со своими чадами на манер няньки в яслях, Он может взяться за кнут и сделать больно. Но опасные свойства предмета по-прежнему ничего не проясняли и не давали повода усмотреть в себе некий знак, пусть и поданный свыше столь немилосердным способом. Испытанная отцом Борисом боль не имела никакого смысла. Она не только не развеяла сумбур и сумятицу, но еще больше запутала его мысли. Она осталась болью как таковой, в чистом виде, самой по себе. Такими шутками естественнее было бы забавляться нечистому.
"Лежит нечто, – раздраженно подумал отец Борис. – Лежит нечто, вполне материальное на вид и на ощупь, невесть откуда и зачем взявшееся. И я, не последний из людей по уму, не в состоянии сказать о нем ничего определенного. У меня нет даже отправной точки для рассуждений. Нет никаких критериев оценки". При мысли о полной своей беспомощности отец Борис ожесточился сердцем. "Критерий найдем", – пообещал он предмету зловеще. Сходив на кухню за ножиком, он спросил с ехидцей: "Ты по-прежнему молчишь?" Предмет лежал, храня надменное спокойствие. "Ты не оставляешь мне выбора, – развел руками отец Борис. – Воображаешь, будто ты вещь в себе. Ты избрал не лучший путь, если ты живой и вообще можешь избирать что-либо. Но дабы совесть моя осталась чиста, я вкратце познакомлю тебя с тем, чему надлежит быть. Сперва, – отец Борис строго повертел ножом, – я попробую разрезать тебя пополам. Независимо от того, удастся мне это сделать или нет, вторым пунктом стоит погружение в воду. Надо думать, ты догадываешься, что за водой последует пламень. И коль скоро после всех перечисленных действий я все также не буду располагать никакой информацией о тебе, я прочту над тобой молитву. Если не поможет и молитва, то я тогда – да простит мне Господь! – прочту ее повторно, но задом наперед, как делают это приспешники дьявола: может быть, это произведет на тебя впечатление. Коли нет – придумаю что-нибудь еще". Отец Борис выждал немного, затем перекрестился и начал резать предмет, словно булку. Возражений со стороны подопытного материала не последовало. Отец Борис преуспел. Нож был острый, и вскорости предмета стало два. Половинки ничем, кроме размеров, не отличались от целого. Поверхность среза выглядела точно так же, как и наружная.
"Я не шучу, – пригрозил отец Борис. – Я гордый. Ты думаешь, я отдам тебя ученым? Чтоб они понаписали горы ерунды, ничего не поняв? Нет, ошибаешься. Мне стыдно терпеть поражение в единоборстве с каким-то неизвестным, но примитивным, по всей вероятности, явлением природы".
Отцу Борису сделалось весело. Напевая что-то застольное, он завернул откромсанную половинку в тряпицу и пошел в ванную. Зашумела вода. Донесся озабоченный голос отца Бориса: "Сперва испробуем холодную". Позже, после непродолжительного молчания, половинку утешили: "Имей в виду, святая вода у меня тоже наличествует. Но с ней повременим".
Предмет мужественно вытерпел все испытания. Лишь поджаривание на плите возбудило в нем некие волны, интуитивно воспринятые отцом Борисом как опасное недовольство. Тот пошел на сделку с совестью: испугавшись неясной угрозы, сказал себе, что проба огнем длилась достаточно долго и жарить предмет дальше нет надобности.
Когда молитвы, прочитанные как спереди назад, так и задом наперед, не дали эффекта, инквизитор задумался. В дверь позвонили.
3
Возвращаясь домой, Гриша Ф. еще не раз сталкивался с воинами "Армии Спасения". Казалось, что Армия, незаметно расползшаяся из каких-то щелей, заполонила город. В пустынных переходах метро слонялось без дела особенно много ее солдат. Повсюду виднелись плакаты с нелепыми призывами, мелькали листовки. Все это имело отчетливый религиозный привкус, разве что не удавалось понять, какую именно конфессию Армия представляет.
В почти безлюдном вагоне Гриша обнаружил роспись на стеклах дверей. Те же странные, неопределенные заявления типа "Возрадуемся", "Придите к нам" и "Армия Спасения – оплот мира, труда и спасения". "Как же я проморгал, – недоумевал Гриша. – Ведь не сегодня же они народились". Впрочем, он проморгал немало других вещей, прямо-таки бросавшихся в глаза. Нынешним вечером он имел удовольствие в том удостовериться. Как ему удавалось жить и не замечать, что мир, разрывая привычные связи, разваливается на куски и из трещин тянет чем-то фантастическим и диким? Гриша рассеянно побрел по вагону, читая надписи на дверях и листовки на окнах. Среди них попадалось много документов иного содержания, не относившихся к деятельности "Армии Спасения". Куцая афишка приглашала на встречу с посланцем далекой звезды. Встреча назначалась в Доме культуры. Инопланетянин не иначе, как поиздержался в пути и теперь хотел заработать на обратный билет. Еще одна афиша предупреждала о лекции заслуженного колдуна из глубинки. Колдун славился победами над ведьмами, вампирами, зомби… что такое? Гриша непонимающе помотал головой и стал читать дальше: киборгами, терминаторами, дилерами, независимыми дистрибьюторами маркетинга, черепашками-ниндзя… Гриша восторженно захохотал, а поезд тем временем успел доехать до нужной станции. Гриша, хохоча, покинул вагон и тут же налетел на типа в синей шинели.
"Много званых, мало избранных", – проворчал тип, одной рукой протягивая Грише листовку "Армии Спасения", а другой – картонную коробку для пожертвований.
"Ладно, ладно, – отозвался Гриша, проходя мимо. – Жулье чертово". Он поспешил к выходу и вскоре без особых приключений попал домой.
В Гришиной квартире царил родной, привычный бедлам. Доступ в нее киборгам, зомби и вампирам был закрыт наглухо. Гриша взглянул на часы: далеко за полночь. Он включил телевизор и не спеша переоделся в домашнее. Экран плавно зажегся, и Гриша получил шанс ознакомиться с рекламой проповедей всемирно известного евангелиста Билла Хадджи-Хоггерти. Гриша чертыхнулся с досады: нигде спасу нет, даже его дом-крепость штурмуют оборзевшие пришельцы. Он с тоской посмотрел на придавленные стеклом письменного стола детские, школьные фотографии, фотографии времен студенчества, перевел взгляд на книжные полки, на потемневшие обои, отслужившие календари. "Где это все?" – спросил он с горечью и снова уставился в телевизор. Рекламы уже не было, она сменилась заставкой передачи "Найди меня". По экрану плыли дурацкие одноклеточные сердца-рожицы, излучавшие беспричинный, желудочный восторг. Потом началась сама передача, и на Гришу вылился ушат такого разудалого, неслыханного примитива, что у него разболелся живот. Зубы заломило от негодования и стыда, даже стал подергиваться, не спросясь, какой-то мускул на плече. Гриша хотел переменить программу, но звонок в дверь помешал ему это сделать.
"Кто еще?" – испуганно подумал Гриша и побежал в прихожую. "Кто там?" – спросил он неуверенно и заглянул, изогнувшись, в глазок, но на лестнице царствовала темнота, и он ничего не мог разглядеть.
"Сосед, открой", – буркнул из-за двери голос плотника, живущего напротив. Услышав эти слова, Гриша перешел к полуосознанным действиям, ибо включилось его омерзительное, бестолковое раболепие – оно у Гриши всегда почему-то включалось при контактах с пролетариями, особенно с люмпенами. Гриша мог часами, угодливо смеясь, выслушивать пьяную болтовню соседа-плотника о нюансах работы его, плотника, недопившего организма, о правительстве, которое он, плотник, давно уже для себя сверг и уничтожил автоматной, от живота пущенной очередью, и так далее; о чем бы ни вздумалось потолковать хмельному придурку возле парадного, Гриша с подобострастной вежливостью останавливался, вникал, кивал и яростно проклинал себя самого, стоило плотнику милостиво его отпустить.
Гриша Ф. отворил, но плотник входить не стал, пропуская вперед двух мужчин в шинелях и фуражках. В первом из них потрясенный Гриша узнал молодого Александра – того, что на базаре догуливал последние дни своей беременности.
"Армия Спасения", – отрекомендовался второй, тоже высокий, но незапоминающийся. Молодой человек Александр молчал.
"Ну, – подал голос плотник, – я пошел. Вы тут сами уже".
"Да, конечно, – кивнул, обернувшись, синий солдат. Как только плотник растворился во мраке, он немедленно обратился к Грише: – Ну, пойдемте".
"Куда? – обмер Гриша. – Что вам от меня надо?"
"Начинается", – бесстрастно заметил Александр. Второй, не теряя времени, схватил Гришу Ф. за руку и рывком выдернул из квартиры. Александр тут же, словно клещами, впился в другой локоть Гриши, и они быстро потащили его вниз, на улицу. Все развивалось стремительно. Гришу парализовало от ужаса – чего от него и добивались. "Надо, надо кричать", – мыслил Гриша в отчаянии. Но покуда он раскидывал, как бы крикнуть поэффектнее, его увлекли в повидавший виды "жигуль". "Почему не "Волга", не "воронок", в конце концов?" – мелькнуло в Гришином сознании. За рулем, аршин слопав, восседал третий солдат проклятой Армии. Форменная шинель была ему явно велика; кисти рук не просматривались, и руль, казалось, удерживался касанием широких рукавов.
"Объяснитесь, ради Бога", – прошептал Гриша безнадежно, когда машина тронулась. Гриша, обедая, прочел много страшных мемуаров на лагерную тему и понимал, что, когда уж очутился он в салоне машины, протестовать бесполезно.
"Вы, небось, полагаете, вас в лагерь везут, – откликнулся молодой человек Александр. – Мне чисто по-человечески любопытно – почему? Неужели за вами водится что-то эдакое, посерьезнее пива? Или вам померещился военный переворот? Спешу вас успокоить: власть у нас прежняя, и даже крепче, чем может показаться. И даже если переворот, неужто вы считаете себя столь важной птицей, что за вами немедленно, в первые часы катаклизма приехали повстанцы?" – Александр, сидевший по правую руку от Гриши, покачал головой, вынул старинный портсигар, закурил. "В вашем положении вредно", – едва не ляпнул Гриша, но вовремя сдержался.
"Нет, – продолжил Александр, протяжно выдувая дым. – Мы просто сделаем что-нибудь с вашей головой".
В ожидании разъяснений Гриша напряг слух, но его спутники молчали. Александр курил, поглядывая в замерзшее оконце; второй, обмякший словно куль, жарко дышал и сидел, неподвижный, слева от Гриши.
"Я не совсем вас понял", – сказал Гриша дрожащим голосом.
"Немудрено, – ответил Александр. – Я попрошу вас успокоиться и внимательно слушать то, что вам говорят. Я сказал: "что-нибудь". Если бы я был в силах сказать конкретнее, я бы это сделал".