Циммершлюз казался чуть бледнее обычного, но все равно выглядел красиво и мужественно. Никите, который не видел себя со стороны, хотелось бы верить, что он выглядит хотя бы приблизительно так же…
Запыхавшийся Виктор Антонович (от волнения Никита сразу вспомнил его имя) оказался перед друзьями, бесцеремонно растолкав мускулистые спины охранников.
Его раскрасневшееся лицо сияло от избытка эмоций, снятая бабочка свисала не с воротника, как у Марика, а из правого кармана пиджака, и в этом было что-то неуместно-трогательное.
– Дорогой ты мой… – мощно выдохнул он и обхватил руками растерявшегося Никиту. Объятия были такими, что Никита успел подумать, что рассказы о сибиряках, которые ходят на медведя с голыми руками, могут и не быть выдумками. – Родной ты мой человечек!.. Ты для меня… Ты такое… Да ты сам не понимаешь, что ты для меня сделал!!
От миллиардера сильно пахло коньяком и кремлевским одеколоном (именно такое определение пришло в голову Никите вместе с радостным пониманием, что его не убьют прямо сейчас).
– Не поймешь ты!.. Не можешь понять, молодой еще!.. – Виктор Антонович отстранился, но продолжал сжимать могучими лапами плечи Никиты. – Ты мне теперь – как брат, слышишь ты или нет?! Младший… Чего хочешь проси!!
Никита покосился на Марика, но тот демократично делал вид, что происходящее его не касается. Лишь переложил кейс с долларами в правую руку.
– Да ты не стеняйся, обижусь ведь!! – радостно прорычал Виктор Антонович. – Слышь, чего говорю?.. Тебя как зовут? Никита?.. Ради Бога, скажи, чего тебе, Никита, хочется, а то я с ума сойду, ей-богу!.. Может, денег мало дали? – Никита пытался слабо возражать, но олигарх этого, скорее всего, даже не заметил. – Какие у тебя по жизни проблемы, а? Все решу!! Клянусь… Хочешь – акций трубопрокатного завода тебе дам? Или это… пятьдесят гектаров земли под Вологдой… Под застройку… Да не молчи ж ты!!
– Маэстро обеспечен всем необходимым, – с холодным дружелюбием произнес Циммершлюз.
– Да я понимаю, понимаю… Без ножа меня режете!.. – Вдруг лицо бизнесмена радостно просияло. – Слушай, а хочешь "бентли"?! Этот, как его…
– "Континентал Джи-Ти"… – тихо подсказал один из людей в костюмах, сделав неуловимый шажок к хозяину и так же мгновенно отступив.
– Вот именно! Черный! – просиял Виктор Антонович. – Я сдуру на прошлой неделе купил, а на какой он мне хер, сам не понимаю!.. А ты парень молодой, модный, тебе оно – в самый раз! Точно!! – И он нагнулся к зажатой в кулаке рации (точно такая же, – вспомнил Никита, – была у Полины). – Алло, кто там? Семен, ты? Гони "поршак" сюда! Тьху, не "поршак", а этот…
– "Бентли"… – Костюмный суфлер проделал ту же процедуру, что и в первый раз.
Хозяин поднял на Никиту полные веселого буйства глаза.
– И смотри там – если какой концерт проспонсировать или еще что в этом плане – прямиком ко мне, понял, нет?!
Решив вопрос с подарком, он заметно расслабился.
– Ты вообще, скажу тебе, того… талантище!! Да… – протянул он и бросил взгляд на Марика: – Это чего, продюсер твой?
– Совершенно верно, – солидно подтвердил Марик. – Марк Циммершлюз.
– Да вижу, что не Петров, – ласково прорычал Виктор Антонович. – Смотри, продюсер, береги парня! Головой отвечаешь…
Затормозившая рядом машина была черной, покато-мощной и лупоглазой, как броневик дьявола.
– Хочешь – прямо сейчас и поезжай! А свою завтра заберешь… Миша и Гриша, мои эти… юристы, завтра все оформят и бумаги привезут… – Никита не успел ответить, как Циммершлюз с кейсом в руке оказался рядом с машиной, и ливрейный телохранитель вежливо распахнул перед ним дверцу. – Дай только еще обниму тебя напоследок!..
"Какой добрый, открытый человек…" – подумал вконец оторопевший Никита, услышав тихий хруст где-то в районе спины и морщась от боли…
* * *
– А ты еще и фартовый, – уважительно подытожил Марик, закуривая.
До этого минут десять они ехали совершенно молча, словно преступники, которым в очередной раз все удалось.
Никите не хотелось разговаривать. Волшебный харалдаевский напиток хоть и дарил золотое умиротворение, зато еще больше усиливал ощущение абсолютной нереальности происходящего. Он не то чтобы не верил, что едет по Рублевке в собственном "бентли", на заднем сиденье которого лежит чемодан долларов. Это было абсолютной реальностью. Но сама эта абсолютная реальность, в которой он играл свою музыку завороженной толпе, обнимался с олигархом и получал безумно дорогие подарки, казалась совершенно отдельной от него самого. А бороться с раздвоенностью мира в этот миг казалось совершенно нелепым занятием.
Циммершлюз, похоже, чувствовал его состояние и не приставал.
Заговорил он только один раз.
– Ты, кстати, напрасно с девочкой не законтачил, – равнодушно заметил он, не отрывая взгляда от дороги. – Хорошая девочка.
– Нормальная, – лениво ответил Никита. Хотя на миг перед ним промелькнуло раскрасневшееся молодое лицо, зеленые глаза, упавшая на висок золотистая прядь… Полина…
– Вот именно, – со значением произнес Марик. – Нормальная. А это в наши дни огромная редкость, если ты не заметил. Во всяком случае в Москве. Здесь, по моим наблюдениям, преобладают жестокие бляди из провинции и бесформенные тетки неопределенного возраста с унылыми лицами. Так что нормальная девочка, живая и чистая, – можно сказать, сокровище! Она, между прочим, на тебя отреагировала, а ты, лишенец, даже телефончик у нее не взял… Скажи спасибо, что я догадался! Не захочешь – сам позвоню.
– Мне-то что? – равнодушно передернул плечами Никита. – Звоните…
Марик немного помолчал, прежде чем заговорить вновь.
– Ты, музыкант, сегодня узнал много очень важных вещей. Можешь узнать еще одну, пока я добрый. Страсть – штука темная, как ни крути. Она – из той же коробки конфет, что ненависть, ярость, месть… А настоящая любовь, та, которая способна сделать человека счастливым, рождается из светлой симпатии, радостной влюбленности и нежности…
Никита вздрогнул – задремавший было кол в его сердце резко дернулся, пронзив все тело болью.
– Послушайте, Циммершлюз, вы что, сексопатолог-любитель?! – грубо спросил он. – Лучше отдайте аспирин, который вы у меня украли…
Марик обиженно замолчал, и остаток пути они проехали молча.
Взбодрился Никита лишь на парковке, оглянувшись на замерший "бентли". Лакированно-черный, с выключенными фарами, теперь тот больше походил на самый дорогой в мире рояль, который неизвестно зачем выволокли на улицу.
– Красавец, да? – уважительно улыбнулся Марик. – Отобрал бы, да я не завистливый. А главное – тебе нужнее…
Никита был уверен, что все обитатели звездного чердака имени Циммершлюза давно спят, поэтому вздрогнул, когда за открытой дверью на них обрушился яркий свет и глухой выстрел бутылки шампанского.
– Поздравляем!.. Поздравляем!.. Поздравляем… – скандировали Шон и Витек, хлопая в ладоши. Харалдай аккуратно, не проливая ни капли, разливал шампанское в бокалы.
В этой наивной сцене было столько трогательности, что у Никиты на глазах выступили слезы.
– Дайте хоть раздеться, господа квартиранты, – строго сказал Марик, но при этом в глазах его плясали радостно-заговорщицкие искорки.
– Ну, Никита, як то кажуть, дай тоби Боже, – солидно произнес шаман, поднимая бокал. Все сделали по глотку.
– Поздравляю, – Шон поцеловала Никиту в щеку. Губы у нее оказались неожиданно упругими и живыми, и, отметив это, Никита покраснел.
Витек энергично пожал ему руку.
– Ну, как все прошло? Нормально? Молоток! – Он повернулся к Марику. – Небось, обсчитал музыканта, а, Циммершлюз? Гляди, лично проверю. Таланты земли русской – люди доверчивые, а вот со мной эти хохмочки не пройдут, не надейся…
– Мужики, вы есть будете? – грубовато спросила Шон.
– Я – нет. – Никита вдруг понял, что действительно совсем не голоден, хотя даже не мог вспомнить, когда ел.
– Ну разве что пару ломтиков малосольной семги, – с аристократической томностью пропел Марик. – И несколько ржаных гренок с вологодским маслом… Но – только после душа!
– Сделаю, – коротко буркнула Шон. – Только вы баню-то не разводите, у меня уже все готово!..
– Постойте, а что готово-то? – растерянно спросил Никита. – Вы что, спать не собираетесь?
– Да какой спать?! Время детское!.. – бодро ответил Витек. – И потом – Шурка же весь вечер готовилась, вы чего?!
Глянув на настенные часы в гостиной, Никита решил, что они остановились: стрелки показывали половину девятого. Ранняя темнота и усталость обманули его – казалось, что уже середина ночи. Лениво сбрасывая на ходу одежду, Никита побрел в душ.
…Когда он поднялся на общую кухню, все уже были в сборе. Даже благоухающий Марик в одной из своих неприлично дорогих пижам. На столе, кроме умопомрачительно пахнущих гренок, блюда семги и подстаканников, стоял агрегат, который Никита сначала принял за электромясорубку, которую аккуратная Шон почему-то забыла убрать в шкаф. И лишь заметив маленький экран, висящий над мойкой, он сообразил, что это старый, советский еще, проектор.
– Ну так, все, – деловито произнесла Шон. – Говорите, кому чай, и я начинаю…
Держалась она с уверенностью провинциального методиста.
– Давай только сначала о твоем переезде в Россию, – аппетитно хрустя гренком, попросил Марик. – А то бред относительно старика Копейкина всех уже достал, честно говоря…
– Слушай, ну какого хуя, в самом деле?! – вызверилась Шон. – Тебе не интересно – вали! А ребятам, может, очень даже интересно! Никита вон вообще еще ничего о нем не знает!..
– Не знаю, – с готовностью подтвердил Никита. Он не хотел, чтобы за столом ссорились.
– А я б ще раз послухав, – миролюбиво поддержал Харалдай. – Дуже интересно, хотя й бесовськи штучки…
– Не переживай, Шура, – оскалился Витек. – Инородцам, им, ясное дело, про переезды слушать увлекательней! С денежкой у них и так полный ажур! Верно, Циммершлюз?
– Ой, как верно, барин!.. – театрально кивнул Марик, вытирая губы белоснежной салфеткой. – И не говорите…
– С Россией все просто, – разливая чай, начала Шон. – Я родилась в мелком говнистом городке Суонзи, вы о нем, конечно, даже не слышали и ничего не потеряли… Несколько десятков бараков столетней давности, герань на подоконниках и комодах, духота и туман. А по улицам бродят "достопочтенные горожане" – толстые мужики с пивной отрыжкой и тетки со злобно поджатыми губами…
– Мраки… – задумчиво проговорил Витек.
– Странно. – Марик отхлебнул чаю. – А я слышал, что маленькие английские городки очень милы и опрятны…
– Там не срут на улицах, если ты об этом, – согласилась Шон. – Но от этой опрятности уже к четырнадцати хочется повеситься. Там ничего не происходит. Мертвечина… Пиздец… Тупик… Я всегда знала, что уеду оттуда. Просто не знала, куда, пока в "хаер скул" не прочитала "Преступление и наказание"…
– Вот он – ядовитый мухомор русской классики… – шутливо-замогильным голосом выдал Марик и почему-то посмотрел на Никиту.
Шон его словно не услышала.
– …И я поняла, что есть города и страны, где рождаются люди с живыми душами, открытыми страстями, яркими чувствами… Где не здороваются и извиняются лет двести одними и теми же словами…
– Виноват, насчет "извиняются" – согласен на сто процентов! – отреагировал Марик. – У нас вместо "сорри" и матерком могут, и по морде…
– Так, Циммер-дриммер… – начал было Витек, но Шон перебила его, горячо продолжив:
– Я понимаю твою иронию, да-да, понимаю… Но ты не знаешь, как это – будничная, равнодушная вежливость одинаковых уродов, бродящих по одинаковым улицам!.. Пусть матом, пусть по морде!.. Зато чувствуешь, что живой! Понимаешь, нет? А в Суонзи только сдыхать хорошо. Глянешь по сторонам – ну ничего не жалко…
– Я у таком мисти тоже був, – вдруг тихо, не поднимая головы, вставил Харалдай. – Красногоровка Кировоградской области называется…
– Вот… – Шон на несколько секунд замолчала, словно собираясь с мыслями. – Конечно, я не сразу сказала себе – все, уеду жить только в Россию и все такое… Просто начала читать книжки, смотреть старые русские фильмы…
– А там упоминалось, что сортиры, пардон, в основном – на улице? – искренне поинтересовался Марик. – При крайне низкой среднегодовой температуре…
– Жидомасон, смени фасон, – среагировал Витек.
– И правда, Ароныч, ты б того… – миролюбиво присоединился шаман. – Интересно ж…
– Умолкаю-умолкаю… – поспешно развел руками Циммершлюз. – Я лишь так, для поддержания дискуссии…
– Все там было, не переживай, – Шон говорила все горячей и убежденней. – И не только о сральниках, которые тебя так волнуют… О страшной войне и трудной жизни, о разлуках и каторгах! И чем больше я узнавала о России, тем сильнее чувствовала – это моя страна!.. И скажу сразу – я ни одной минуты не жалела, что переехала сюда, ясно?!
– Наш человек! – не сдержался Витек.
А Шон от волнения сделала несколько глотков уже остывшего чая.
– Папиросы, подстаканники – это просто мода, игра, не считай меня идиоткой, Циммершлюз… Для меня ценнее другое – здесь, в России, я чувствую, что живу! Понимаешь? Каждый день, каждую секунду!.. Эта страна – живое сердце Земли, конечности у которой отмирают… Даже не так – уже отмерли!..
Марик поднял руку, как ученик на уроке.
– Можно? А тебе не приходило в голову, моя милая русско-британская Шура, что все это очень индивидуально и ты просто мало где была? Например, Никите, как я понимаю, очень понравилось в Лондоне…
– Понравилось!.. Мало ли! – вмешался Витек. – Я вон в Турции отдыхал, так мне тоже понравилось! А что? Правильно устроено – русские люди отдыхают, чурки, как положено, им прислуживают. И все включено, ешь, пей, сколько душе угодно, без копеечного западного жлобства! Но это совсем другое, ты, еврей, не путай…
– В Европе женщины вообще не кончают, – без всякого перехода расширила тему Шон. – Только вид делают…
– Позвольте с вами не согласиться… – не выдержал Марик, но англичанка не дала ему договорить.
– Помолчи, что ты можешь об этом знать – ты не женщина… Так вот, женщине, чтобы чувствовать, нужен нерв жизни, природные, если хочешь – животные ощущения, этот… насыщенный эмоциональный фон, одним словом!.. Женщина же кончает не пиздой, а левым полушарием мозга, это все знают…
Никита, который сидел как на иголках, с того момента, как в рассказе Шон зазвенели интимные интонации, вздрогнул и посмотрел на Витю Иконникова. Но тот излучал радостное спокойствие – очевидно, идеологией их отношений с Шон был здоровый ницшеанский цинизм.
– Одного того, что Россия научила меня кончать, достаточно, чтобы я обожала ее до смерти! Вы все – мужчины, вам этого не понять… А случилось это четыре года назад на станции Москва-Товарная. Я там случайно в три часа ночи оказалась…
– Если б я ото оказался у три часа ночи на станции Москва-Товарная, я б и сам, прости, Боже, кончив бы, – серьезно произнес Харалдай, покачав головой. – Два раза…
– Дело было так… – начала Шон.
Никита, который до конца надеялся, что англичанка обойдется без деталей, испытал острое желание встать и убежать, но не решился.
– Иду по путям… Темно, ветер воет, как умирающая собака… – Голос Шон задрожал от волнения. – Где-то звенят, сцепливаясь, вагоны… И – ни души… Вдруг слышу: "Стой, сука!.." Я замерла, ноги приятно так онемели… "Сымай пальто!.. Ставай раком!.."
Шон выдержала драматичную паузу.
– Их было двое… Господи, как же я боялась!.. И как мне было хорошо!.. Я чувствовала себя самой беззащитной крупинкой огромного мира – продрогшей, этой… поруганной и задыхающейся от наслаждения!.. И это наслаждение пахло – никогда не забуду – шпалами, соляркой и морозным железом… Я еще не знала, убьют они меня или отпустят, а уже поняла – вот она, настоящая жизнь!! Вот оно – счастье!!
Марик, не сдержавшись, согнулся, давясь хрипловатым смехом. Шон оскорбленно замолчала.
– Извини… – Он прикусил губу, но все равно, не сдержавшись, прыснул, и на глазах его выступили слезы. – Все, все, извини…
– А что тут смешного, мудила? – грубо спросила Шон, и лицо ее посерело от внезапной злобы.
Марик не ответил, прикусив губу и смахивая ладонью слезы.
– Да, в самом деле, а что смешного? – с очень нехорошими нотками в голосе повторил вслед за подружкой Витек.
Циммершлюз выставил перед собой руки, словно прося мира.
– Все, все, виноват… Без комментариев… Шура, продолжай, сделай одолжение… Ты остановилась на фразе "Вот оно, счастье!"…
– Нет, ты сначала объясни, какого хуя ты ржешь! – процедила Шон.
– Вот именно, – отчеканил Витек.
– Хлопцы, девчата… – просительно начал шаман.
– Погоди, Харалдай, пусть он скажет, – оборвал его Витек и поднял на Марика холодные серые глаза.
– Ладно, – тот перестал смеяться и откинулся на стуле. – Что именно тебя интересует, партайгеноссе Витя?
– С какой стати ты глумишься над святыми чувствами Шон к моей стране, вот что меня интересует! Может, заодно вообще пойму, за что вы, жиды, так ненавидите Россию…
Марик немного помолчал, задумчиво поигрывая неприкуренной сигаркой.
– Ты ошибаешься, Виктуар. Я люблю Россию. Но, как бы тебе сказать подоходчивей… за другое.
– Это за что, например?
Лицо Циммершлюза стало совсем серьезным. Он явно не шутил.
– За что?.. За доброе мужество ее людей, например. Это редко встречается… За то, что в беде она лучше, чем в благоденствии. За чувство необъятного могущества. За порывистость жеста, если ты понимаешь, о чем я… Да мало ли, долго можно перечислять… Но никто, – голос Марика налился стальной чеканностью, – никто и никогда не заставит меня думать, что это хорошо, когда пара уголовников насилует девушку на обледенелых шпалах… Что в великой стране туалеты могут быть деревянными сараюшками с дырой для задницы. Запомни: ни одна духовность мира не искупит пьяного безбожия, разгильдяйства и уголовного привкуса, которые лохмотьями висят на теле России.
– Ты еще давай… – начал было Витек.
– Помолчи, – в голосе Марика вдруг прорезалась такая могучая властность, что Витек осекся на полуслове, а Никита и вовсе окаменел. – Я не договорил. Ты прав, я действительно считаю, что все равно, где живет человек – в Гренландии или в Гондурасе. Главное, чтобы он помнил, что он – представитель Бога на Земле. Посол, а не раб, что бы там ни мычали попы всех мастей… И его главная задача – прожить свою собственную жизнь светло и уверенно. Построить крепкий дом, в котором поселится любовь женщины и голоса детей. Посадить сад, в котором осенью созреют сочные яблоки. Не забывать, что спина должна быть прямой, а ворот рубашки – чистым. Стол должен быть накрыт так, чтобы за него не стыдно было пригласить Бога, если он неожиданно постучит в дверь. А вести себя надлежит, словно все умершие близкие смотрят на тебя в эту минуту. Короче, в человеке все должно быть прекрасно… – Голос Циммершлюза снова стал прежним – мягким и задумчивым. – Кстати, до сих пор не пойму – Чехов… Он знал или талант действительно может быть настолько великим и мудрым?..
Еврей замолчал. Молчали и все остальные. Стало заметно, как в тишине едва слышно гудит перегревшийся проектор. Наконец, Марик улыбнулся.