За столиком напротив них сидели две девушки. Или, точнее, – женщины лет по тридцать. На Никиту и Циммершлюза они не отреагировали, продолжая энергичный разговор. Собственно, говорила в основном одна – неестественно загорелая блондинка в отороченном мехом вечернем платье. Ее подруга лишь задумчиво покручивала соломинку в высоком пустом стакане.
– …так что не будь дурочкой, говорю тебе. Любовь – сказка для бедных, сама, что ли, не понимаешь?! Любить каждый может, главное – не дать себя развести! Ты его кредитную историю знаешь?! Документы на дом видела? Нужно немедленно все проверить. Это не цинизм, я просто знаю, как такие дела делаются!.. И вообще – у мужчины должны быть деньги. Много. Все остальное – пустой звук. Есть деньги – продолжаем разговор. Нет – до свидания, и без вариантов!..
Друзья переглянулись. Никита выглядел растерянно, Марик откровенно получал удовольствие. Блондинка бросила на них быстрый взгляд, но продолжала говорить так же громко и уверенно, как прежде, словно специально давая понять – ей с этой жизнью все настолько ясно, что стесняться некого и незачем.
– Я бы еще с его партнерами познакомилась. Так, на всякий случай. Что-нибудь обязательно всплывет, я тебя уверяю. Но если у него реально есть деньги – это ничего, все остальное терпимо. Главное в этом мире – деньги!..
Скоро Никита заскучал – женщина стала говорить одно и то же по кругу, словно произносила заклинательную мантру. Он начал думать о незнакомой ему невесте Светлане и отце-миллиардере, с которым она много лет не разговаривает.
"Зачем тогда все это нужно? – недоумевал он. – Замок, музыка, фейерверки, ряженые лакеи, бриллианты, смокинги?.. Грустно…"
Вдруг сидящая напротив блондинка замолчала, причем так резко и неожиданно, что Никита напрягся.
– Хотя… – медленно произнесла она совсем другим, просветленно-мечтательным голосом, – …на свете есть вещи, которые за деньги не купишь…
Никита чувствовал, что Циммершлюз тоже замер, надеясь услышать продолжение. Пауза показалась Никите невыносимо, неестественно долгой.
– В некоторых кантонах Швейцарии дом не купишь ни за какие деньги, – негромко, но твердо произнесла блондинка. – Нужно согласие местного комьюнити и не меньше трех официальных рекомендаций…
– Пойдем, – шепнул давящийся от смеха Циммершлюз, гася сигарету. – Интересней уже не будет…
Пока друзья постигали простые истины в баре, зеленые гектары преобразились еще больше. На уходящих за горизонт рядами столах под белыми скатертями теперь мерцали огоньки канделябров, в центре выросло что-то вроде подсвеченной белоснежной арки с треногой микрофона в центре, и все больше гостей торопливо занимали свои места, показывая билеты ливрейным официантам.
К Марику и Никите снова подошла Полина, девушка-организатор. От беготни она раскраснелась и казалась еще красивее. Но как только Никита подумал об этом, в душе неумолимо провернулся трухлявый сучок проклятия, который заставил его поморщиться от боли.
– Уф… Ну, вроде бы все готово, – выдохнула девушка и устало прислонилась к кованой фигурной ограде. – Вы тоже на месте… Сейчас будем начинать. – Она поднесла к лицу рацию: – Костя, Игорь, готовность… Начали!
Зазвучали явно записанные на пленку хриплые фанфары. Арка в центре лужайки вспыхнула еще ярче и казалась уже не белой, а золотой. Под ее своды поднялся крепкий дядька, похожий на председателя богатого колхоза, которого руководители отрасли с трудом уговорили надеть смокинг.
– Наш заказчик, – прокомментировал Циммершлюз, радуясь неизвестно чему. – Собственной персоной…
Несмотря на совсем недавно выпитое виски, Никите захотелось даже не убежать, а просто тихо исчезнуть, испариться, стать невидимым и невесомым.
– Мне в туалет нужно, – буркнул он.
Марик безразлично пожал плечами.
– Давай. Только не задерживайся, тебе же скоро на манеж…
Его безразличие стало понятным уже через минуту. Усевшись рядом со знакомым купидоном, Никита напрасно шарил по карманам – тубуса с волшебным аспирином не было. Наверное, Циммершлюз вытащил его еще в баре, воспользовавшись толчеей.
"Морда жидовская…" – зло подумал Никита. Он не знал, что будет дальше, понимал только, что ничего хорошего. Потому что он точно не найдет музыки для этих людей, дома которых похожи на отреставрированные драмтеатры, а лужайки – на стадионы. Которые носят бриллианты, пьют самый дорогой коньяк в мире и покупают дома в некоторых кантонах Швейцарии. Классовая ненависть была здесь совершенно ни при чем – просто он не слышал ни одной ноты их мира, как не умел водить трамвай или разговаривать по-узбекски.
О том, чтобы попытаться сбежать, нечего было и думать – Никита помнил фигуры в зловещем полунацистском камуфляже, маячившие по периметру усадьбы.
От безысходности он впал в хрустальное оцепенение, и в душе даже шевельнулась робкая, ни на чем не основанная надежда, что о нем забудут. О маленьком Никите в джинсах и кроссовках, притаившемся в кабинке чужого позолоченного туалета…
* * *
Страх ворвался в душу вместе со звуками тревожной суеты – совсем рядом гремели чужие шаги и хлопали дверцы кабинок. Никита осторожно выглянул из своего укрытия, и его чуть не сбил с ног стремительный Циммершлюз. За его спиной маячили те самые техники в черном, которые монтировали аппаратуру.
– Ты что, рехнулся?! – без особой, впрочем, паники набросился на него коварный еврей. – Сейчас твой выход! В смысле – номер… Побежали!
И он, не давая Никите и рта раскрыть, выволок его из туалета и потащил по лестнице. Зловещие техники двигались следом, растянувшись цепью.
– Там такие дела!.. С ума сойти… – доверительно зашептал Циммершлюз на ходу. – Прямо греческая трагедия! Дочка с папой, оказывается, в ссоре, он сквозь землю провалиться готов, поздравление из Кремля зачитать не могут, гости сидят, как обосранные… Короче, мероприятие на грани срыва… Так что ты уж давай вполсилы, ладно, а то совсем добьешь старого пердуна, я твои куплеты слышал, знаю, о чем говорю…
Опомнился Никита, уже стоя за клавишами. В лицо дул теплый ветер. Бледная, как смерть, Полина испуганно схватила Циммершлюза за рукав.
От неловкости происходящего все застыли, и от этого лужайка казалась нарисованной на огромном холсте картиной. Никита скользнул по ней взглядом, заметил посеревшее лицо хозяина дома, ссутулившегося под сводами фанерной арки, нашел глазами фигуру Светланы, стоявшей в толпе гостей рядом с женихом – высоким невыразительным парнем… Это была она, Никита не сомневался – светлое платье, накинутая на плечи шубка, простое, не особенно красивое лицо…
Она смотрела в землю, словно в упрямой детской обиде отказываясь поднять глаза. Весь остальной мир уставился на Никиту, явно ожидая чего-то именно от него. И на миг раньше, чем он понял, что совершенно не боится, пальцы сами легли на клавиши…
Какая-то маленькая, самая ненужная и случайная часть Никиты была свободна от музыки и могла наблюдать за происходящим. Он видел окаменевшие фигуры и лица гостей за ближними столиками (дальние лишь маячили на горизонте золотисто-белыми прямоугольниками), застывших с подносами в руках официантов в нелепых париках, даже заметил, что люди в черном тоже перестали окидывать местность цепкими взглядами и на их бугристых лицах очень медленно и неохотно стали проявляться человеческие черты.
Замерло все. Даже лучи прожекторов перестали описывать голливудские круги и разноцветными кляксами замерли на черном небе. Жили лишь свечи, но при этом казалось, что огни живого языка тоже движутся под музыку.
И вдруг на самой пронзительной ноте (выпуская ее в мир, даже Никита на миг прикрыл глаза, такой она была болючей) что-то случилось.
Замерший мир треснул, как стекло. Невеста Светлана сорвалась с места и, расталкивая гостей, бросилась к белеющей в ночи золотисто-бумажной арке. Коротенькая шубка слетела с нее сразу, а когда она вырвалась из душной толпы, трава сорвала с нее и светлые, не по погоде, туфли. Так она и летела по темно-изумрудному ковру ночи – белым босоногим пятнышком, растрепанным и юным. Такой и бросилась на шею человеку с угрюмо-солидным лицом – своему папке, всемогущему и беспомощному, миллиардеру, растерянно застывшему в лучах прожекторов…
Надо думать, именно произошедшее привело в себя заслушавшихся пиротехников, потому что в небо взмыли сотни радостных бомб, которые начали с грохотом разрываться, превращаясь в разноцветные букеты и сползающее к земле расплавленное золото.
Никита просто убрал руки с клавиш – все равно музыку уже никто бы не услышал. Он вдруг почувствовал, что все-таки устал – пальцы мелко дрожали, а по телу разливалась равнодушная пустота. И еще он потрясенно понял, что ему, как ни странно, нравится играть свою музыку чужим людям. Ощущение было неожиданным и странным, но очень приятным.
С невестой, похоже, случилось что-то вроде истерики – она так и висела на шее отца, чуть растерянно поглаживающего ее по спине, крупно вздрагивая и, наверное, что-то говоря. Замершая лужайка ожила, словно по волшебству, все пришло в движение, и гости вдруг зааплодировали, причем дружно и громко. Но аплодировали они, конечно, не ему, Никите, а счастливой развязке, пятнам потрясающе красивого салюта и своим собственным судьбам, которые Бог осыпал бриллиантами, золотом, дорогими безделушками и, самое главное, – хрустящими купюрами – входными билетами в радостное и беспроблемное будущее…
* * *
– Айн момент, – Циммершлюз на секунду нырнул в салон и тут же вернулся, держа в руках пистолет с глушителем, который сразу с подозрительной ловкостью спрятал за спиной под пиджак.
– Зачем это? – вяло спросил Никита.
– В общем-то незачем, согласен, восемьдесят тысяч – не те деньги. Но опыт подсказывает мне, что некоторые люди могут думать иначе…
Они расположились на уставленной роскошными лимузинами стоянке, около "мерседеса" Марика, наслаждаясь неестественно теплым вечером и наконец-то пригодившимся бурхун-тэге, который еще даже не успел остыть. Было сделано всего по одному глотку, поэтому с миром еще ничего не произошло, но Никита уже знал, что миг волшебной трансформации все равно не получится зафиксировать, да и делать это совершенно ни к чему.
Небольшой лаковый кейс с деньгами лежал здесь же, на капоте. Никита понимал, что, получив за несколько часов работы такой космический гонорар, попросту обязан испытывать какое-нибудь особенное чувство, но ничего такого не было, и он немного злился на себя за это.
– Ну что, ты счастлив? – спросил Марик, элегантно закуривая. Он развязал безупречную бабочку, и та теперь тяжелой лентой спадала на его белоснежную рубашку, делая его похожим на киношного мафиози после бала.
Никита честно прислушался к себе, ощутил вросший в сердце кол проклятия и поморщился.
– Ничего, это от непривычки, – успокоил Циммершлюз. – Иметь деньги – это вообще-то хорошо. Расслабляет, успокаивает… Кстати, насчет записей ты, надеюсь, пошутил?
…Это было минут двадцать назад, сразу после выступления. Полина, девушка-менеджер по миллионерским гулянкам, подбежала к ним раскрасневшаяся, с горящими молодыми глазами и чуть растрепанной прической.
– Это потрясающе!.. Гениально!.. С ума сойти!.. Я… я никогда в жизни не слышала такой музыки. – Она смотрела на Никиту с восторженным удивлением. – Скажите, а где можно купить ваши записи?
– Нигде. Я не записываю свою музыку, – ответил Никита и покраснел.
Улыбка девушки стала беспомощно-растерянной, а пауза неловкой. Покраснев еще больше, Никита принялся выдергивать из пульта штекеры…
– Так ты пошутил? – повторил Циммершлюз.
– Нет, конечно. Мне это даже в голову не приходило…
– А, тогда понятно, – облегченно вздохнул Марик, выдохнув ароматное сигарное облако. – Главное, что теперь пришло… Так я на неделе продумаю все детали, йес?
– Ноу, – отрезал Никита.
Раньше он об этом действительно не думал, но сейчас вдруг понял, что сама мысль о том, что миллионы придурков, если захотят, будут пить пиво, трахаться и жарить шашлык под самое сокровенное, что хранит его измученная душа, оскорбительна и мучительна до боли.
Он в упор посмотрел на Циммершлюза.
– Это же все-таки не партия колбасы и не подмосковная дача…
– Не то слово!.. – Марик воодушевленно облокотился на капот совсем рядом с лакированным кейсом с деньгами. – Намного круче! Дача что – продал, и нет ее! Колбаса – вообще сплошная морока… А с музыкой, я так понимаю, у тебя никаких проблем нет… Погоди, тебе ведь даже студия не нужна, верно? В эту штуку, наверное, кассета вставляется – и все дела…
– Мини-диск… Да, вставляется, – твердо ответил Никита и жадно допил бурхун-тэге. – Вот только я ничего туда вставлять не буду.
– Почему? – Марик смотрел на него с искренним недоумением.
– Как вы не понимаете? – вздохнул Никита. – Это же музыка… Торговать ею вразнос – все равно что снимать на видео самые интимные моменты жизни и продавать их на каждом углу…
– Ну, во-первых, многие именно этим по жизни занимаются и неплохо себя чувствуют… – пожал плечами Циммершлюз.
– Многие чужих детей воруют и неплохо себя чувствуют…
– Согласен, – кивнул Циммершлюз. – Но сейчас не о них речь. Я действительно чего-то не понимаю. Тебя послушать, так все – от Бетховена до "Биттлз", не говоря уже о разных там Киркоровых и Гребенщиковых, блядуют по углам за низкий прайс!..
Никита так не думал, но на всякий случай угрюмо промолчал.
– А самое потрясающее, – Марик поднял блеснувший под фонарем лакированный палец, – что полчаса назад ты зарабатывал на жизнь, исполняя в присутствии сотен людей потрясающе красивую музыку. Но при этом сделать ее достоянием миллионов для тебя – западло и нравственное преступление, я правильно понял?
Никита тяжело вздохнул. Бурхун-тэге уже действовал вовсю – мир, покрывшийся золотой пылью, казался красивым и добрым до слез.
– Я знаю, что вы сейчас скажете, Марик… Что великая музыка доступна людям лишь потому, что записана и издана, о литературе и говорить нечего…
– Да нет, я тебе другое скажу. Не будь идиотом, – еврей произнес это негромко, но так значимо, что Никита невольно поднял на него глаза. – Вот ты сегодня побыл среди множества очень богатых людей. Скажи честно – они показались тебе беззаботно-счастливыми?.. Можешь не отвечать, сам догадываюсь, что нет. Во всяком случае некоторые, обо всех не скажу – не знаю… Почему так? Можешь ответить?
– Нет, – растерялся Никита, вспомнив, что несколько часов назад, в баре, сам спросил себя о том же, просто потом начал думать совсем о другом, так и не найдя ответа.
– Дело в том, Никита, – Циммершлюз задумчиво скрестил руки и смотрел не на Никиту, а в пустоту прямо перед собой, – что этот "лучший из возможных миров" соткан из жадности, подлости, жестокого равнодушия и страданий. Причем это все он выдает бесплатно и в неограниченных количествах, сколько душе угодно. А вот добро, радость, любовь и спокойное достоинство у него приходится покупать.
– Как покупать?
– Как все. За деньги.
– Но тогда я не понимаю… – начал Никита, но Марик перебил его:
– Дослушай, ладно? Дело не только в количестве денег. Помнишь, при крепостном праве были барщина и оброк?
Никита неуверенно кивнул, вспомнив школьный учебник истории.
– С миром то же самое. Большинство людей ежедневно, как скот, вынуждены отбывать барщину. Это их унылые рожи плывут по эскалаторам метро, томятся в очередях супермаркетов…
– Я понял. Но те люди, которых мы видели в баре, они же в очередях точно не стоят…
– Еще как стоят! Только совсем в других. Они сами превратили свою жизнь в бесконечную барщину – добровольную, но самую нервную и изнурительную на свете… Чем больше они работают, тем невыполнимее становится норма. За этим мир следит строго… Но ты… – Марик вынул еще одну сигариллу, но прикуривать ее не стал, задумчиво спрятав обратно в пачку. – Ты – счастливчик, Никита. Ты можешь заплатить миру оброк и жить себе в свое удовольствие…
– Только потому, что я, грубо говоря, произвожу не колбасу, а музыку?
– Далась тебе эта колбаса… – поморщился Циммершлюз. – Нет, не поэтому. Вернее, не только поэтому. Просто человек, производящий колбасу, заработав пять миллионов, не откупается от мира, а тут же покупает еще один мясокомбинат, делая свою барщину еще невыносимее… Понимаешь?
– Понимаю, но… не совсем, – признался Никита. – А можно пример какой-нибудь? В смысле, того, кто откупился…
– Сколько угодно, – пожал плечами Марик. – Был такой писатель Набоков – может, ты слышал. Так вот он долгие годы жил в бедности и изнурительном труде, а потом написал неприличную книгу "Лолита", которую перевели на все языки мира, и больше никогда в жизни не работал. Снял пожизненно роскошный номер в дорогом отеле в Швейцарии, играл с детьми, бездельничал… А другой писатель, Сэлинджер, сразу, с первой книжки, стал звездой и заработал кучу денег. Так он вообще купил себе дом в захолустье и перестал общаться с людьми. Только с овчаркой контачил и старой негритянкой-уборщицей, которая приходила два раза в неделю…
– А почему так? – спросил потрясенный Никита.
– Да какое нам дело! – беззаботно отозвался Циммершлюз. – Это неважно. Важно, что таких примеров – множество, тебе слушать надоест. А мне перечислять… А еще важнее, что у тебя самого есть возможность откупиться от мира. А это – великий дар. Самый великий из всех, какие только возможны…
– Дар? – Никита вслушался в слово, словно прежде никогда его не встречал. – А от кого он, этот дар? Ну, в смысле – кто мне его подарил?
– Как это – кто? – спокойно удивился Марик. – Бог…
Это слово, произнесенное им так просто, звонко вырвалось в электрическую ночь, отразилось от нескольких сияющих лаковых капотов и взмыло к небу, но не исчезло в вышине, а зависло в воздухе, придавая всему происходящему простой, но очень торжественный смысл.
Никита осознавал, что их разговор, должно быть, звучит диковато, но после колдовского напитка Харалдая казалось, что нет в мире ничего более правильного и важного, чем разговаривать на ночной парковке о Боге с человеком по имени Марк Циммершлюз.
– Но почему тогда я чувствую, что не должен записывать и продавать музыку? Может быть, так Бог дает мне понять, что это ему неугодно?
– А вот твои провинциальные комплексы и бытовой идиотизм на Бога списывать мы не будем, – засмеялся Марик. – Скажи еще, что он приучил тебя к коксу и…
К чему еще Бог не приучал Никиту, осталось непроизнесенным. Марик резко оттолкнулся от капота. Никита напрягся.
Что-то явно произошло. Вдали, у мощной, похожей на крепостной вал ограды дома, вспыхнул яркий свет, раздались голоса и топот шагов.
За доли секунды Марик успел взять в левую руку лакированный кейс с деньгами, а правой почесал щетинистую щеку, тут же элегантно забросив ее под пиджак, ближе к спине. Выглядело это очень по-гангстерски.
– Где он?! – прогремел над парковкой сиплый, но мощный голос хозяина. – Ищите, вашу мать!.. Не дай Бог уехал!!
Раньше, чем Никита понял, что ему невыразимо, до липкого ужаса страшно, все уже произошло. Они с Мариком стояли в кольце телохранителей, один из которых был переодет в лакейскую ливрею, отчего выглядел еще большим зверем, чем его костюмные коллеги.