- Мы всю жизнь - в светлое будущее человечества верили. В коммунизм. А теперь вот - раз, и развалилось светлое будущее. Теперь, оказывается, капитализм, и снова - каждый за себя. А вот за всех - некому. Никого нет, чтобы за всех…
- А за всех - только Бог, - сказала Тоня. - Да так далеко до него…
- Я всё равно - понять не могу. Получается, что и Бога-то мы недостойны, так как мы все - в грехах своих сидим, по самые уши. Завязли, и вылезти не можем. Эх, хотел бы я разобраться в этом, да не получается у меня…
Василий Андреевич поставил пустую чашку на стол.
- Пусто у меня в голове, как вот в этой чашке, Тоня. - сказал он.
- У Пашки нашего получилось. Он верит, и в церковь ходит. И в воскресную школу. Тайком, чтобы Васька не смеялся.
Тоня отставила и свою чайную чашку. Мыть её - не было у неё сил, и она начала тяжело подниматься от стола.
Василий Андреич ещё сидел.
- Если верит - пусть верит. Что ж, это хорошо, если верит. Только чтобы не превратился в святошу, да не забыл бы, откуда он родом… чтобы презрения к людям не было в нём… - сказал Василий Андреевич. - А если истинно верит… Кто же против. Я ведь тоже верил, и знаю, что такое вера. И как больно, когда растоптана вера твоя… И ещё больнее, когда развенчана.
Василий Андреич встал и посмотрел в ночное небо. С высоты своего девятого этажа.
- Пусто в сердце, Тоня, - сказал он. - Как же пусто у меня в сердце, Тоня… И ничем не забить этой пустоты. Ни работой, ни даже детьми… Эх!
- Пошли спать, Вася, - сказала Антонина. - Утро вечера мудренее.
Глава 14
Было воскресенье. Пашка был в церкви, на службе. Антонина гуляла с Дашкой в садике. Василий Андреевич вышел вместе с женой, но долгой прогулки не выдержал и зарулил в магазинчик, с очередными ста рублями.
Васька был дома и чинил ножки дивана. До очередной тренировки было ещё часа два времени.
Бабушка тоже была дома. В последнее время выходила она редко. Лифт в доме барахлил, а спускаться и подниматься на девятый этаж - было ей не под силу.
Бабушка открыла окно в своей комнатке, чтобы её проветрить. Поэтому она перебралась в большую комнату, и наблюдала, как Васька борется с ножкой дивана.
- Чем-нибудь железным бы её укрепить, эту ножку, - сказала бабушка.
- По-моему, пора уже купить новый диван, - отозвался Васька.
- Чтобы было, что ломать.
- Ладно, ба. Ты мне лучше скажи вот о чём… Помнишь, мы с тобой о воинах говорили… О берсерках?
- Помню, конечно.
- Как же можно победить берсерка, ба? И можно ли вообще - его победить?
Можно, - ответила Ваське бабушка Шура. - Можно победить берсерка, Вася. Его можно победить - более сильным духом. И поскольку берсерк - существо, отданное дьяволу, то победить его можно - только с Божьей помощью. Ибо человек, сам по себе, слабее дьявола. И только Бог его сильнее. И человек - с Богом. С Духом Божьим в себе, если хочешь.
- Как, как? Повтори! Человек - слабее дьявола, а Бог - сильнее?
- Да. Сейчас, подожди… Я говорю это в первый раз… Можно победить, только имея в себе - Духа Святого. Ты знаешь, мне теперь стали понятны и Пересвет, и Ослябя. Почему они победили.
- Кто, кто?
- У тебя что, по истории - тоже плохая училка была? Как и по литературе?
- Что ты, ба, какая вообще история…
- Слушай, а как ты в институт поступил?
- Молча. Я в рэгби играл.
- Ясно.
И бабушка снова остановилась, и немного посидела, закрыв глаза.
- Пересвет и Ослябя - это были два монаха, два богатыря. Возможно, были они такими, как ты. Сергий Радонежский, русский святой, их благословил, и они победили богатыря татарского, Челибея ТамирМурзу. И был в нём дух, я думаю, не слабее, чем у берсерка. Пересвет вышел с ним на бой - не в латах, и не со щитом, о просто в одеянии монашеском. Это была Куликовская битва. Освобождение от татаро-монгольского ига. Слыхал?
- Ба…
- Но ты дальше слушай, я тебе уже скажу всё, до конца. Конечно, великий подвиг - победить врага в бою. Особенно когда это враг явный. Завоеватель, например, или грабитель. Но главная человеческая борьба, и главная победа - в другом.
- В чём?
- Главная человеческая борьба, и главная человеческая победа - духовная. Поскольку в человеке дух - выше, и главнее тела. Тело может быть сломлено, а дух - нет. Апостол Павел так и говорит: "Наша борьба - против духов злобы поднебесных". А не против людей. И этих злобных духов надо побеждать Духом Святым, и побеждать их - в себе, в первую очередь.
- А как?
- Хороший вопрос. Читай, разбирайся. Про "как" - не сказать в двух словах. А тот духовный богатырь, которому это удалось, называется святым.
- А спорт?
- Ну, как тебе сказать. Ты теперь сам на этот вопрос можешь ответить. Что-то вроде детской игры, во взрослую, настоящую, истинную борьбу. Хороша игра, но до поры, до времени. Как хороша - ветрянка в десять лет. А если в сорок лет - ветрянка, то уж точно - осложнения будут. Или даже так можно сказать, что ветрянка в сорок лет - это просто… неприлично.
Васька молчал. Потом он встал и потянулся. Кости в богатырских плечах хрустнули.
- Ба, мне бы почитать чего-нибудь… такого…
- А ты, Васька, вообще, читать-то умеешь? - бабушка смотрела на Ваську поверх очков, и глаза её смеялись.
- Да так… - ответил ей Васька. - Аз, буки… По складам разбираюсь…
- Ну, тогда ещё не всё потеряно, - сказала бабушка, и, войдя на минуту в свою комнатку, вынесла оттуда маленькую книжечку.
- Вот, бери, - и бабушка протянула книжечку Ваське. - Хорошая книжечка. Она о жизни первомонахов, пустынников. "Лавсаик". Там тоже - здоровые мужики встречались. Такие, как ты. А потом, когда прочтёшь, я тебе дам другую. Она о страстях человеческих. Таких, как они есть, без прикрас.
- Как бы мне её… чтобы Пашка не видел. Это же Пашка тебе книги приносит? Он теперь уже и на занятия какие-то ходит, при церкви. Воскресная школа, что ли. Тоже - скрывается от меня.
- Пашка, Пашка книги носит, дай ему Бог здоровья, - бабушка посмотрела на маленькую книжечку в огромных Васькиных лапах. - Ишь ты, чтобы Пашка не увидел… Что, научить тебя, или сам догадаешься? Оберни. Или в автомобильный журнал вложи. Если боишься, что Пашка увидит. Тоже мне, тайные христиане. Не ко времени-с!
- Я не боюсь ничего, ба. Я просто дурак.
- Ну вот, и славно. Не то славно, что дурак, а то, что не боишься ничего. Иди, читай.
Нет, что-то основательно мешало Ваське уйти. Хотя диван был уже починен и стоял ровно. И даже книжка была в руках.
- Ба, а это правда, что прадед наш был священником, и его расстреляли, в гражданскую войну? Мне Пашка сказал.
- Правда. Как я теперь понимаю, он умер за веру. Им же предлагали отречься. Всем предлагали, и только потом убивали. Это и есть тот самый случай, когда дух не сломлен, даже смертью. Все эти священники теперь называются новомучениками российскими. Святыми.
- Значит, мы с Пашкой…
- Да. Вы с Пашкой и с Андреем - правнуки святого.
Бабушка помолчала, и сказала тихо:
- А я - дочь. Грешная, недостойная дочь. И я, Вася, тоже трусила, и тоже - была дурой. И я начала это понимать - только сейчас. К сожалению…
Глава 15
- Бабушка, я тебе хочу про одну вещь рассказать. Можно к тебе? - Пашка стоял в дверях бабушкиной комнаты.
Внук был расстроен. Это по голосу можно было понять.
- Что случилось, Паша? Ты что-то потерял?
- Нет, ба!
- А что случилось? Подожди-подожди, а что это у тебя под глазом?
- Что-что! Фингал…
- И где же ты его заслужил?
- Ну… Я сначала за девчонку заступился. У нас есть одна. Она еврейка, ба. Ну, один дурак ей и говорит: "Вас, говорит, жидов, в войну мало перебили!" Девчонка та - в слёзы, а я - тому парню в морду заехал. Ну, а он - мне.
- Да, история некрасивая… Самое последнее дело, когда человека начинают унижать по национальным признакам. Это - не от большого ума делается.
- Но это ещё не всё, ба.
- А что же ещё?
- Я пошёл эту девчонку провожать домой. Там, от школы не далеко. Привёл её домой. Ну, слово за слово, стали меня хвалить её родители. Отец, и мать. Усадили чай пить.
- И что же тут плохого?
- Пока ничего. Ну, стали они мне, за чаем, рассказывать про еврейский народ. Какой это особый народ, Богоизбранный. У них - такой подсвечник на столе, специальный. Они соблюдают субботу, и все другие обычаи. Папаша - как начал рассказывать, и всё никак остановиться не мог. У них - общество еврейское, и они до сих пор верят так… Как верили до Христа. И так он рассказывал… Так истово, что ли… Так непререкаемо…
- И что же ты, Паша?
- Ба, я стоял, как дурак, и молчал. И я вдруг понял, почему Христа распяли.
- Почему же?
- Они до сих пор верят в свою Богоизбранность, ба. И не только верят. Они живут так, как будто они все - Богоизбранные. И они до сих пор готовы прогнать любого, кто не верит в их Богоизбранность, ба. А Христос сказал, что ни иудея ни будет, ни эллина. Все равны перед Богом.
- Да, Паша, ты прав. Великое дело - быть Богоизбранным. И страшное дело - считать себя Богоизбранным, не смотря ни на что. Богоизбранным - по рождению. Великая гордыня в этом. Это, между прочим, сродни кастам у индусов. Там тоже считалось, что место человека на Земле определено его рождением.
- Да, ба. Я вдруг понял, что если я сейчас скажу, что я верую во Христа… И что я не считаю, что евреи правы в своём упорстве, то я рискую получить фингал под другой глаз.
Может, меня бы и не распяли, но…
- И ты сказал?
- Нет, ба. Я стал так паскудно прощаться, прощаться и убегать…
- И убежал?
- Да. Я только перед уходом сказал её отцу, что я - православный. И убежал, пока он опомниться не успел.
- Прискорбно.
- И мне так противно от этого, ба.
- Я понимаю. Это твой первый опыт, Паша. Не менее трудно разговаривать и с мусульманином, и с буддистом. А ещё труднее - с теми, кто принадлежит какой-либо секте. Вон, "Свидетели Иеговы" - вообще, кажется, что съесть тебя готовы. Трудно с любым, кто не разделяет веры твоей.
- Им тоже кажется, что они - Богоизбранные. И только они - спасутся.
- Ложная эта Богоизбранность - страшна, Паша. Она агрессивна. Она распинает инакомыслящих, и надевает на себя пояс шахида. А разве казни первохристиан, и всё то, что произошло с твоим прадедом - не из этого ли разряда дел?
- Я, конечно, это знал, но теоретически. А как на практике столкнулся - так бежал, позорно бежал.
- Апостол Пётр - отрёкся трижды.
- Я, кажется, понимаю, почему.
- Я думаю, что теперь ты уже не будешь трусить, Паша. Вера твоя крепка, но нужен человеку ещё и опыт борьбы. Опыт стойкости, что ли. Вот - ты его и обретаешь, Паша.
- Да, ба.
Пашка помялся ещё немного, и спросил:
- А истинная?
- Что - "истинная"?
- Истинная Богоизбранность?
- А… трудный вопрос, Паша. Я думаю, что истинная Богоизбранность не позволит себе насилия над другими… Ибо - Бог есть Любовь, Паша. Но и поколеблема - она быть не может, ибо Бог - есть Сила. Истинная Богоизбранность непоколебима - даже перед лицом смерти.
- Как у Апостолов?
- Как у Апостолов, как у святых. Если в человеке действует Дух Святой, то человек сделает всё, как истинно Богоизбранный. Как истинно Богоизбранный будет жить, и как истинно Богоизбранный - умрёт. Возьми Библию, Паша, и перечитай. Как поступает Бог, приняв облик человеческий… Разговор Христа с Пилатом… Гефсиманский сад…
Глава 16
Бабушка уже собиралась спать, когда Пашка снова пришёл к ней. Постель была постелена, но бабушка ещё сидела за столом.
- Ба, расскажи мне что-нибудь. Как вы раньше жили…
- Да спать уже пора. Ну, ладно… про бабушку Пелагею можно рассказать. Как мы от немцев убегали, и как - через линию фронта переходили. Да ещё хорошо бы, если бы только от немцев… Свой, предатель, полицай один - ко мне начал приставать.
- Расскажи, ба.
- Мы жили в таком дворе… а рядом - разный народ жил. И еврей один жил, с женой и дочерью. Еврея этого сразу расстреляли, как только немцы в город вошли. Он в горкоме работал. А полицай стал к нам домой ходить, да меня домогаться. Один раз пришёл и уже конкретно говорит: "Вот, говорит, жидов, из вашего двора, расстреляем завтра, и я тебя, Шурка, заберу. В жидовской квартире будем жить, и будешь ты у меня, как королева. Вся будешь - в мехах, да в брильянтах".
- А ты что?
- Я - ничего. Забилась в угол, и сижу. Мать его гонит, а он - только смеётся. Матери говорит: "Будешь на меня наступать, Пелагея, - завтра вместе с жидами на кладбище поедешь!"
Бабушка встала со своего стула.
- Устала я, - сказала она. - Прилягу. Ну, вот. И решили мы с матерью бежать. Что так - погибать, что эдак. А тут прибегает Роза. Та самая еврейка. Встала перед матерью на колени и просит: "Пелагея, вспомни, как мы дружно жили до войны. Спаси мою Нелличку. Завтра, сама знаешь, что явка нам. Я сама - никуда уже не денусь, а за Иосифом своим пойду. А Нелличку спаси! Спаси! Она у меня уже неделю в кладовке сидит, за сундуком. Прячу я её, от полицая этого. Говорю, что уехала в деревню, продукты менять. Если я уйду - всё, конец ей".
- И что?
- Что? Мама моя говорит: "Веди её!" А Нелличка была на два года младше меня. Совсем ещё девчонка. Ну, мать и говорит \ Розе: "Неси свою машинку!" А Роза - стричь умела. Так, своих стригла, а работать - ей Иосиф не позволял.
Остригли Нелличку налысо, голову припудрили, да одели в мужское платье. На голову - картуз натянули. Настоящий пацан получился. Мать моя говорит: "Была ты Нелличкой, а будешь теперь - Пашкой! В честь мужа моего". Потом перекрестилась и говорит, в потолок глядя: "Паша, ради Христа, выведи нас!" Отец был для неё живым, до самой её смерти.
Бабушка взяла стакан и сделала пару глотков холодного чая.
- Да… теперь ты даже представить себе не можешь, как это было страшно… Мать моя Розу спрашивает: "У тебя дёготь есть? Неси!" Это она потом нас - и дегтем мазала, и горбы нам подкладывала, и хромать заставляла. Роза ещё и продуктов принесла на дорогу. Всё, что было у неё. Той же ночью - мы и ушли.
- И вы перешли через линию фронта?
- Как видишь. Иначе - не сидели бы мы здесь с тобой. И ночами шли, и в стогах ночевали, и просто - на земле. И побираться ходила мать. Продукты выпрашивать. Спрячет нас, а сама идёт… Может, если бы мы без Неллички были, мы бы и осели где-нибудь в деревне. А с Нелличкой - боялась мать. Люди-то разные. Если бы кто-нибудь узнал, кто мы, мы бы погибли, все трое.
- Повезло вам.
- Не думаю, что здесь дело в везении. Хотя - раньше и я так думала. Отец нас вывел, Паша, только отец, да с Божьей помощью. Ибо не могли мы выйти иначе. Просто не могли. Мать молилась за нас, всю дорогу молилась…
Бабушка помолчала. Казалось, что вспоминает она выжженную крымскую степь, и крики немцев, и рычание немецких мотоциклов…
Пашка не перебивал бабушкиного молчания. Ему на мгновение показалось, что он тоже видит и слышит всё это.
- Мать у меня была женщиной героической, как я теперь могу это себе представить, - продолжила бабушка. - Она и после войны такой оставалась. И верующей оставалась, в церковь ездила, за тридевять земель. Там, где действовала ещё церковь-то. А я - после войны вступила в комсомол. А вот в партию - не стала. Не смогла.
- Почему?
- Просто так, потому что все вступают - не могла. А веры в партию, крепкой веры, настоящей - не было у меня. Недостойной я себя считала, вот как…
- Ба, а эта девочка, которую вы спасли, она как - жива осталась?
- Жива, конечно. Мы её сдали на руки тётке. После войны - виделись, она к нам приезжала. Потом - переписывались, а потом - растерялись. Сейчас уже не знаю, жива ли она.
Бабушка прикрыла глаза.
- Иди, Паша, - сказала она. - И пусть люди будут для тебя - все равны. Хоть чёрные, хоть жёлтые. Святые, когда исцеляли страдающих, не видели разницы. Но ве твоя - да будет в тебе, как звезда. И пусть не поколеблет её ни пуля, ни злато. Это не мои слова, но я согласна с автором…
Глава 17
Василий Андреевич, по весне, совсем стал ослабевать. Совсем стал худым, и ел плохо. Всякая пища вызывала у него боли в животе.
Ночью, уже в конце мая, стало ему плохо. Стало его кровью рвать. Антонина перепугалась и вызвала "Скорую".
Увезли Андреича. А утром пришла Антонина домой - вся чёрная. В маленькой бабушкиной комнатке все и собрались.
- Что там, мама? Как отец? - дело было в субботу, и мальчишки дома были.
- Плохо, ребята. Совсем плохо с отцом. Сейчас кровотечение пытаются остановить. Меня выгнали, а его в реанимацию перевели.
- А что говорят?
- А что? Говорят, что на девяносто процентов - там уже рак распадается! Куда, говорят, глядели? Почему не приходили раньше?
Антонина отвернулась к окну.
- А почему мы раньше-то не приходили? - продолжала она. - А потому что думали, что ничего подобного с нами быть не может! Или мы слепые все были, и не видели, что чахнет человек рядом с нами? Я не видела? Вы не видели? Или твой опыт, мама, ничему нас не научил?
И тут Антонина заплакала навзрыд.
- Я, я во всём виновата! Я же чувствовала! Возиться не хотелось, по врачам его таскать…
- Ма, перестань. Ты не виновата ни в чём, - вступился за мать Васька. - Отец сам не хотел идти. Ты же его сколько раз; уговаривала.
- Плохо уговаривала…
- Ма, ты сказала, что на девяносто процентов - это рак. А на десять? - спросил Пашка.
- А на десять - язва желудка, большая язва.
- Ма, так, может, там будет язва?
- Дай-то Бог, Паша, дай-то Бог. Надо Андрею позвонить. Да надо же ехать туда… Денег надо искать где-то. Там нужны деньги - за операцию платить. Сказали - потом скажем, сколько. А у нас - и денег-то нет, как всегда. На работу надо к Васе позвонить. На одну, и на вторую… Может, они помогут… Надо же делать что-нибудь… У Антонины подкосились ноги, и она опустилась на бабушкин диванчик.
- Подожди, дочка, - сказала бабушка Шура. - Не надо тебе сейчас в больницу. Иди, напейся валерьянки, и поспи, хотя бы часа два. А то ты всю ночь на ногах, и ещё неизвестно, сколько тебе ночей предстоит. А в больницу мы отправим Васю, как самого крепкого. А ты, Паша, иди в церковь. Иди, иди! И закажи там все молебны, какие положено. Ты в этом разбираешься - больше всех. Дай ему денег, Антонина. И к священнику подойди, проси, чтобы молились за болящего Василия. Понял?
- Понял, ба…
- Иди, иди, с Богом. А я позвоню Андрею, всё ему спокойно расскажу. И насчёт денег - тоже поговорю. И с Андреем, и н работу Васину позвоню. А ты, Тоня, как от дохнёшь - поедешь, да Ваську сменишь.; Всё, Тоня, успокойся. Всё!
Все послушались бабушку. Она правильно сказала. Так и следовало поступить. И Тоня пошла на кухню - пить валерианку.
Бабушка сама вышла в прихожую и проводила уходящего первым Пашку. Когда Пашка ушёл, бабушка сказала Ваське, стоящему в дверях:
- Вася, а это правда, что когда ваша команда проиграла, от твоего расстройства в метро пожар случился?
- Ба, и ты туда же… Да он просто случился, этот пожар… И он маленький был,1 совсем небольшой такой пожарчик…