Пару раз щёлкнул зажигалкой, потом вздохнул, положил зажигалку, неумело перекрестился, и вышел из кухни, не закурив.
Бросить пачку в мусорное ведро - рука не поднялась.
"Может, потом отдам кому-нибудь… Хоть бомжам, что ли…" - подумал Василий Андреевич.
Глава 22
- Паша, ты что летом делать будешь? - спросила мать - Экзамены сдал, так может, пойдёшь, подработаешь где-нибудь. Отец на больничном сидит, а может, и инвалидность оформлять придётся. А тебе и ботинки тёплые надо покупать, и куртку на новый сезон. Ты ведь взрослый уже.
- Да, мамочка. Я знаю. Ма, я уже давно сказать тебе хотел… И всем сказать хотел.
- Что, сынок?
- Ma, я знаю, куда буду после одиннадцатого класса поступать.
- Куда же?
Разговор происходил на кухне, во время ужина.
Пашка сначала опустил голову, потом вздёрнул подбородок вверх, и произнёс:
- В семинарию… В духовную семинарию!
За столом воцарилось молчание.
- Я ожидала чего-то подобного, - сказала Антонина.
Василий Андреевич же просто сказал: Пашка оглянулся, ища поддержки, и обратился к бабушке:
- Ба, ну хоть ты им скажи…
- А почему ты так занервничал, Паша? - спросила бабушка Шура. - Разве ты не видишь, что вся семья - рада, очень рада твоему решению. Ты правильно решил,! и я поддерживаю тебя. Ты первый, у кого хватило смелости встать на этот путь. И веры хватило, и мужества. Первый - после своего прадеда. Только это - трудный путь, Паша, поэтому тут никто не прыгает и не бьет в ладоши.
- А как же ты… - Антонина не успела договорить.
- Ма, я уже служил! Я помогал священнику, во время литургии! Я читал уже! Я же в школу воскресную хожу, уже почти полгода!
- И что, на тебя… рясу надевали? - поинтересовался отец.
- Не рясу, а облачение.
- Облачение…
- Мама, я буду на курсы ходить, а наш священник даст мне рекомендации. И я поступлю, обязательно поступлю, вот увидишь!
- Да я и не сомневаюсь в тебе, - сказала Антонина.
- Мама, я буду священнику помогать, всё лето - буду помогать! Мам, я немного буду получать. В смысле денег. Священник сказал…
- Да ладно уж! - Антонина махнула рукой. - Всё, что ни получишь - всё твоё!
- Надо же! Священник! Пашка наш -: и вдруг - священник! - не мог успокоиться отец.
Удивительное дело - Васька молчал. Стоял в дверях и молчал.
А бабушка Шура сказала:
- Эх, жаль, что я не доживу! А то бы ходила исповедоваться к тебе, отец Павел.
И потрепала Пашку по вихрам, направляясь к себе в комнату.
Глава 23
- Паша, покажи мне, как на компьютере буквы набирать.
- Ба, ну ты даёшь!
- Я когда-то неплохо печатала.
- У тебя ещё хватает сил, ба… компьютер осваивать…
- Я не претендую на то, чтобы осваивать. Я хочу - просто ввести туда некоторые свои записи. И стихи. Самые лучшие, что у меня когда-то получались. Вот, видишь, эти три тетрадки старые?
- Это твои стихи, ба? Вот бы прочесть!
- Ты вряд ли поймёшь что-нибудь, если даже и захочешь. А вот когда я их введу в компьютер - тогда ты сможешь их прочесть. Я думаю, что я ещё успею.
- Что успеешь?
- Успею ввести их в компьютер. Ты только мне покажи. И напиши на листочке, только крупно. Как ставить точку, как запятую, как пробел. И так далее.
- Конечно, ба. Конечно, я тебе всё напишу. А хочешь, я тебе наберу всё сам?
- Нет, не хочу.
- Понял. Ба, а ты что, и сейчас пишешь стихи?
- Пишешь - это громко сказано. Одно… Одно я написала за этот год. После длительного перерыва… лет в пятнадцать был перерыв.
- Пятнадцать? Почти, как моя жизнь, - сказал Пашка.
- Всё в мире относительно.
- Ба, но это одно - ты мне прочтёшь?
- Это одно… Ну, ладно. Прочту. Бабушка открыла одну из своих тетрадок. Она открыла её с конца и начала читать. Вначале голос её был слабым, и в нём преобладали дребезжащие стариковские нотки. Затем голос бабушки окреп, и она; заканчивала читать уже раскованно и свободно.
Она понимала, она знала всё то, о чём читала. Это чувствовалось.
Однажды - раскроешь объятья
И примешь Господни дары.
Все примешь - от тайны зачатья
До мудрости зрелой поры.
Весь опыт душевного жара.
Но будет высокой цена,
Чтоб сладостью главного дара
Тебе насладится сполна.
Распятье мученьем и болью
Как милость, ты примешь светло.
Ты примешь Свободную волю
Терновым венцом на чело.
- Ба, это же здорово!
- Я рада, что тебе нравится, Паша, - сказала бабушка, после некоторого молчания. - Может, оно и неплохое, это стихотворение. Но, ты знаешь… Я когда читала Псалтырь… Там есть такие места… Такая высокая поэзия. Стихи, продиктованные Святым Духом. Высочайший образец, понимаешь? Я так рада, что мне удалось их прочесть… Прикоснуться к ним…
Бабушка посмотрела на Пашку и улыбнулась:
- Ну, ладно! Показывай мне, как тут по клавишам щёлкать. На сколько хватит сил, на столько и наберу. Если что не успею - только и остаётся надеяться, что ты доделаешь.
- Обещаю, ба.
Пашка помялся немного, и сказал:
- Ба, а я так тебя в церковь и не свозил…
- И что тебя тревожит в этом вопиющем факте?
- Я же обещал… Ба, давай - хоть завтра съездим!
- Нет, Паша. Я не вынесу перемещений, лестниц, ступенек. Нет, Паша. Теперь уж - ты мне священника приведёшь домой. Когда я тебе скажу.
- Конечно, ба.
- А за намерение - спасибо. Я в одной книжке прочла: "Господь - и намерение целует". Представляешь, как здорово!
Глава 24
У Пашки закончились занятия в школе, и он уже открыто ходил в церковь. Начал служить. Даже принес матери первые заработанные деньги. Не на куртку, конечно. На футболку новую хватило. Пашка был горд, и ходил в этой футболке, не снимая.
У Васьки - сессия была в разгаре. Васька лежал на диване и читал учебники.
- Васька, ты чего это на диване вылёживаешь? - интересовался отец. - И на тренировки не ходишь! За ум, что ли, взялся?
И хотел бы взяться, да не за что! - тарировал Васька. - Каникулы у меня. Рэгбийные каникулы.
- Это что-то новенькое, - сказал Василий Андреевич. - Ну-ну, поглядим.
Пашка сдал уже три экзамена. Получил, как ни странно, все четвёрки. Остался один экзамен - и всё.
Васька пришёл к бабушке в комнатку. Когда Пашка был на вечерней службе.
- Ба, надо поговорить. Ты свободна?
- Да.
Васька повел богатырскими плечами и сказал:
- Ба, я не могу больше быть берсерком.
- Ты перестал на тренировки ходить?
- Я не могу больше играть. Играть ради физкультуры, или ради игры - мне не интересно. А играть, как берсерк - я больше не могу. После того, как я сидел тогда в больнице… В коридоре…
- Нельзя одновременно служить и Богу, и Мамоне. Это я Библию цитирую. Нельзя молиться Богу, и одновременно быть берсерком.
- Я знаю, ба. Я сам это читал. Я теперь у Пашки книги беру.
- Значит, Вася, ты взрослеешь, и твоя ветрянка уходит в прошлое.
- Да, ба. Ба, это трудно, но я сейчас тебе скажу… Пока - только тебе, понимаешь… Я ведь боец, ба. Я не воспитатель, не инженер, не врач, не экономист. Я боец, ба.
- Куда ты клонишь, Вася?
- А ты сама говорила, какая борьба является наивысшей, наиважнейшей для человека. Я думаю об этом с того дня, как узнал, что у отца язва, а не рак.
- Возможно, так оно и было. И мы здесь - совершенно не при чём.
- Скорее всего. Я понимаю. Но то, что было со мной, это тоже было, ба.
- Вася…
- Бабушка, я буду монахом. Я выбираю путь бойца.
- Нет, Вася, ты остынь, остынь. Почему сразу - монахом? Вон, Павел…
- Павел - он совсем другой, ба. Он поэт, он мыслитель, он воспитатель… Я же не такой, ты знаешь. Пусть Пашка будет священником, пусть служит, пусть приход имеет. Найдёт матушку себе, и детей народит с десяток, если Бог ему даст. Я же не такой, ба. И ты это знаешь, как никто.
- Ты не такой, но и священники нужны разные. К нему пойдут поэты, а к тебе - воины.
- Нет. Может быть, потом. Уже оттуда, из монастыря.
- А женщины, Вася? Ты же не любил ещё ни разу, как следует! А если тебя захватит эта страсть? Учти - всё, что запретно, манит нас с удвоенной силой!
- Я познал страсть, ба. Страсть битвы. Неужели ты думаешь, что я поддамся на другие страсти?
- Ты хорошо мне ответил, но страсти нападают на монаха не так, как на мирского человека. Гораздо сильнее. Ты же читал об этом?
- Я только об этом сейчас и читаю, ба, - ответил Васька.
- Ты знаешь, Вася, тайну твою я сохраню. Но не стоит этот вопрос решать так. С лёту, что ли… Надо тебе поехать в монастырь, да пожить там некоторое время. Надо поговорить с монахами, и надо благословение брать…
- Я знаю.
- Я думаю, тебе в Оптину надо. В Оптину пустынь. Экзамен сдашь, и езжай. Я не знаю, есть ли там старцы сейчас. Но обитель возродилась, и давно уже. И не напирай, Вася. В таких делах нельзя напирать, и своевольничать нельзя. Езжай в Оптину, Вася.
Васька потянулся на стуле, во всю свою богатырскую мощь.
- Я так и не свозил тебя на игру, ба.
- Ты жалеешь обо мне, или об игре?
- Я жалею о невыполненном обещании.
- Значит, ты уже перешагнул ступеньку, Вася.
Глава 25
Экзамен Васька сдал на трояк. Дней десять после экзамена он пролежал на диване, с книгами в руках.
Мать и отец пытались сдвинуть его с дивана, но это было бесполезно. Это было всё равно, что пытаться Илью Муромца снять с печи. До срока, до срока, конечно.
В первых же числах июля Васька встал сам, и начал собираться.
- Ма, я на сборы еду. На неделю. Вся команда едет, ма…
- Всё это прекрасно, - ответила Антонина. - Но денег-то нет. Папкин больничный, моя зарплата и бабушкина пенсия. Неплохо было бы - и тебе поработать летом, Вася. На сборы - я тебе выделю, конечно. Рублей пятьсот. Но ты подумай…
- Ма, я со сборов приеду, и всё тебе скажу.
- А что это ты на сборы собираешься, а форму не берёшь? - зорким глазом подметил отец.
Васька замешкался и сказал, глядя в пол:
- А нам - всё на сборах выдадут. Новую форму дадут…
- Что, и бутсы?
- Нет, бутсы я просто ещё не сложил.
- А…
Перед отъездом Васька притащил бутсы к бабушке.
- Спрячь, ба. Ну, не тащить же мне их с собой!
- Ладно уж, давай! Конспиратор! - и бабушка спрятала бутсы к себе в тумбочку. - Храни тебя Бог, Вася.
И бабушка перекрестила огромного своего внука.
Васька тоже перекрестился.
- Дождись меня, ба.
- Дождусь. Езжай с миром.
И Васька вышел из дома, закинув на плечо свою видавшую виды спортивную сумку.
В тот же вечер бабушке стало плохо.
Она вышла на кухню со своей чашечкой. И вдруг стала клониться к полу, потом присела на стул, и всё-таки упала.
- Мама!
Антонина склонилась перед матерью, и ей вдруг показалось, что она не дышит.
- Мама! Мама! Вася, "Скорую" вызывай!
Потом они осторожно подняли мать и перенесли её в большую комнату, на диван.
Бабушка Шура пришла в себя, и смогла проглотить корвалол, который накапала ей в стаканчик Антонина.
Усталый врач "Скорой" был очень недоволен тем, что его вызвали.
Ворча, он вколол бабушке что-то "сердечное", собрал свою сумку и вышел в прихожую, сопровождаемый Василием Андреевичем.
Антонина склонилась к матери:
- Мама, ты как?
- Ничего, - сказала бабушка Шура, - оставляю я тебя, дочка. Ты теперь будешь… старшая женщина в семье…
- Мама, не надо…
- Надо. Ты теперь главная… молись за всех… молись за всех…
- Мама…
И Антонина отошла к окну. Она не хотела плакать при матери.
- Зачем вызывали? - выговаривал врач Василию Андреевичу, когда они вышли в прихожую. - Вы что, не видите, какая она? Или вы не знаете, что у неё за болезнь? Да у неё уже весь живот заполнен опухолью! Как она ещё вообще живёт?
- Но близкий же человек… - оправдывался Василий Андреевич. - Упала… Что давать-то ей? От сердца?
- От сердца? - переспросил врач и задумчиво посмотрел на Василия Андреевича. - Мать, что ли?
- Нет, тёща. Мать жены.
- Ну-ну, - сказал врач.
Потом он написал на бумажке название лекарства и протянул бумажку Васе.
- Вот, возьми. Ей подавай, а лучше - сам попей.
- Спасибо, - сказал Василий Андреевич.
Он взял пакет с бутылкой вина, приготовленный заранее, и протянул врачу.
- Возьмите, пожалуйста, - сказал Василий Андреевич.
Врач взял бутылку, и всё-таки сказал то, что ему очень хотелось сказать. Хотя, следуя правилам врачебной этики, можно было бы - и промолчать.
- Надо же! Тёща! - сказал врач. - Другие - и о матери так не переживают!
- Человек хороший, - просто ответил врачу Василий Андреевич.
Глава 26
- Ба, ты что это? - пришёл к бабушке Пашка. - Не надо, ба. Ты не пугай нас.
- Да я не хочу вас пугать. Ноги ослабли… - как бы оправдывалась бабушка. - Сама испугалась…
- Ба, ты лежи! Я тебе принесу поесть.
- Ладно, Паша, ладно. Я уже не могу есть, Паша. Только пить. У меня начинается мой первый, и мой последний… Последний и решительный… пост.
Бабушка перевела дыхание и снова обратилась к Пашке:
- Приведи мне священника, Паша. Пора. Исповедоваться хочу и причаститься. Не откладывай, Паша.
Пашка опустил голову.
- Хорошо, ба.
Священник пришёл в воскресенье, во второй половине дня. Он пробыл у бабушки часа три.
- Какая замечательная у тебя бабушка, Паша, - сказал священник, уходя.
- Да, - ответил Пашка.
Антонина и Пашка зашли к бабушке после ухода священника.
Бабушка лежала на своём диванчике. Маленькая, иссохшая. Косынка её сбилась с волос и лежала рядом, на подушке.
- Какое счастье, дети… - сказала она. - Какое счастье…
А вечером, в понедельник, вернулся "со сборов" и Васька.
- Как - чуть не умерла? Такого быть не; может, чтобы баба Шура умерла! Она мне обещала… Она в сознании?
- В сознании. Почище, чем у нас с тобой - сознание-то, - ответил сыну Василий Андреевич.
- Я пойду к ней!
- Ну, загляни… если не спит…
- Ба, я приехал! - и Васька протиснулся в комнату бабушки.
Дыхание бабушки было слышным. Она как бы вздыхала, затем останавливалась, и вздыхала снова.
Очень, очень плохо выглядела бабушка. Вернее будет сказать - иначе выглядела бабушка. Совершенно иначе. Васька как вошёл, так и отпрянул. Инстинктивно.
- Входи, Вася… Я дождалась тебя… Ну, что старец… сказал?
Васька вошёл и сел на пол, возле бабушкиного диванчика. Одним пальцем он погладил сморщенную кожу на высохшей бабушкиной руке.
- Ба, какое чудо - этот монастырь! Какая ты молодец, что послала меня туда! И старец есть, ба. Есть!
- Беседовал… с ним?
- Да, ба. Он мне знаешь, что сказал?
- Могу… предположить…
- Говорит: "Ты, братец, хочешь - прямо с рэгбийного поля, и в монастырь! Ты же в церкви ни разу не был, не знаешь церковной молитвы, и вообще не знаешь ничего".
- Верно, Вася…
- "Ты, говорит, должен начать там, в миру. И ко мне теперь приезжай, говорит, раз в три месяца, не меньше. А можно - и чаще. И будешь исповедоваться. А пока - продолжай учиться, и ходи в церковь. А чтобы сила тебя не томила - иди, говорит, работать. Работу выбери тяжёлую. И смотри, говорит, в глубь себя, в своё сердце. И на людей смотри - как они поступают, чем соблазняются. И только возноситься над людьми - оборони тебя Боже", - говорит. Вот так я съездил, ба…
- Ночевал где?
- Первую ночь - в храме спал, на лавке. Здорово, ба. Лежал и смотрел на чудеса Господни. Там - как раз надо мной была такая фреска.
Васька посмотрел вверх, как будто снова увидел эту фреску.
- А исповедание первое - ночью было, - продолжал он. - Представляешь - ночью! Сначала - ломало меня, с ног падал. Потом - такая лёгкость, ба. А на улицу вышел - там звёзды. Прямо на кресты опускаются звёзды, ба…
- Как прекрасно… - чуть слышно отозвалась бабушка.
- А потом уже пристроили меня, там, в комнатку одну. Это уже после того, как со старцем поговорил. Потом я ему ещё раз исповедовался, перед отъездом. Ох, и разбил он меня, ба, в пух и прах! Но велел не говорить никому.
- Я тоже… вчера исповедовалась… и причастилась, и соборовалась… Умру теперь, как православная…
- Ба, не умирай! - и Васька встал на колени перед бабушкиным диванчиком. - Живи, ба!
- Ладно, ладно… Только не плачь… Может, поднимусь ещё… А ты - вставай, да иди… трудную работу ищи…
- Да, ба. Я уже думал.
- Ты помолись, Вася, и работа… сама тебя найдёт… Бог поможет… Иди… Иди с Богом…
Глава 27
Васька встал на следующий день пораньше.
- Всё, ма. Детские игры закончились, - сказал он Антонине за завтраком. - Пойду, на работу буду устраиваться.
- Давай, сынок, а то - совсем зажимает нас. Не хочется у Андрея денег просить.
- Конечно, ма. Я теперь буду работать. Легче станет. А там - и отец оправится.
- Дай-то Бог, дай-то Бог. А спорт как же, Вася?
- Перерыв.
Антонина подошла к Ваське, заканчивающему забрасывать в топку своего могучего организма последние куски яичницы с колбасой. Она погладила сына по голове.
Васька потёрся щекой о её руку, как это бывало с ним в раннем детстве.
- Ты подумал, прежде чем решать, сынок? - спросила Антонина.
- Всё в порядке, мама, - ответил ей взрослый её сын.
"Вот и дожила, - подумала Антонина. - Вот и этот стал взрослым".
Когда за Васькой закрылась дверь, Антонина зашла к матери, в её маленькую комнатку.
Мать лежала так спокойно, что Антонине сначала показалось, что она спит.
- Мама! Может, чаю тебе сделать? - спросила Антонина с порога.
Нет, не ответила мать. И Антонина встала на колени рядом с низеньким и ровным материным диванчиком.
- Мама… Пашка, иди сюда!
Пашка дома был. Он только проснулся. На долговязой его фигуре болтались только шорты. Фигура просунулась в дверь бабушкиной комнаты.
- Чего? Бабуля… - и он осёкся, и тоже понял всё, и опустился на пол рядом с матерью.
- Нет больше бабули твоей, - сказала Антонина. - И мамы моей больше нет…
Как же спокойно она лежала, баба Щура… Как спокойно…
Совершенно белые её волосы, лежащие на белой подушке, отливали лёгкой голубизной. И от этого казалось, что всё пространство вокруг её головы, светится неясным, голубоватым светом.
Экая великая художница - эта смерть! Конечно, жизнь - художница не менее великая. Но жизнь - она художница-реалистка. Это она прочертила на бабушкином лице глубокие морщины, заострила нос, скомкала подбородок. И всё это было так, всё это было правдой.