До церкви надо было ехать на трамвае. А хорошо было в Ленинграде, в начале лета! Хорошо! Трамвай звенел, листва шелестела… Хорошо!
К церкви подходили со страхом, подталкивая друг друга вперёд. Наконец, Танька Макарова потянула за ручку массивную церковную дверь.
Церковь сразу окружила их своим особым полумраком, и своим непривычным запахом.
- Что же вы без платков? - встала у них на пороге ворчливая старушка.
- Мы не знали…
- То-то, не знали! Знать надо!
- Да мы - в первый раз… - пыталась оправдаться Настя.
- Первый, первый, - не унималась старушка. - Чего пришли-то? Опять - на экскурсию? Нечего тут глазеть! Тут - храм Божий, а не выставка!
- Уймись, Вера, - из глубины храма вышла другая старушка.
В отличие от первой, это была настоящая "петербургская" старушка. И даже просто повязанный платок не мог спрятать её умного, доброжелательного, "интеллигентного" взгляда.
- Что же вы хотели, девочки? - спросила интеллигентная старушка.
- Младенца помянуть.
- Вот как… крещённый младенец-то.
- Нет… Не крещённый. Она и прожила-то… одни сутки…
- Не поминает церковь не крещённых, - сказала старушка.
- А как же… а как же быть-то? - спросила Зинка.
- Церковь - не поминает, а вы - можете поминать. В домашней молитве можете поминать. Каждая из вас, в своей молитве.
- А мы и не молимся… - сказала Настя. - Мы и не знаем ничего, по вере-то… только чувствуем. Потому и пришли.
- А вы-то сами - крещённые? Или комсомолки?
- Я - да. И крещённая, и комсомолка.
- И я.
- И я.
- Помилуй вас Бог, дети, - сказала старушка. - Если крещёные, молитесь вы Господу нашему, Иисусу Христу. Молитесь, как можете, и когда можете. И выведет вас Господь на дорогу правильную, и Сам вас приведёт в храм, когда ваше время придёт. Приведёт, как сегодня привёл. Берите вы по свечке, да идите к иконам. И помолитесь о том, что у вас на сердце лежит, да покайтесь в том, в чем вас совесть укоряет. Имя-то дали девочке?
- Юлия.
- Юлия… а за новопреставленную Юлию - помолитесь дома.
- А как вообще молиться-то? - спросила Настя.
- Как? "Господи, помилуй меня, грешную", - вот как, - сказала старушка, и сокрушённо покачала головой.
Он взяли по церковной свече, и пошли к иконам.
Церковный полумрак обнимал их своим покоем, как путников, зашедших отдохнуть после тяжёлой дороги. И их молитвы, первые в их жизни, поднимались вверх, к церковному куполу, а оттуда - прямо к небесам.
- Помилуй меня, грешную, Господи, - просила Бога Таня Макарова. - Меня помилуй, и дай мне силы вытерпеть всё, что со мной происходит… И не возненавидеть никого, и обиды простить. Дай мне, Господи, выстоять, и выдержать все предательства…
- Помилуй меня, грешную, Господи, - просила Бога Настя Кулешова. - Помилуй меня, и дай мне хоть немного уверенности в себе. Помоги мне разобраться в своей жизни, Господи, и в своей любви. И дай мне силы… выдержать все предательства…
- Помилуй меня, грешную, Господи, - просила Бога Зина Ипатьева. - И меня помилуй, и дай мне силы… до Серёжки добраться… пусть он полюбит меня… только меня… и дай мне силы… выдержать все предательства…
Глава 11
Жизнь продолжалась. Зинка Ипатьева сдала зачёты раньше на неделю.
Она решилась на самый, пожалуй, главный поступок в своей жизни. Зинка поехала в Североморск.
Она поехала к тому, кого любила давно и безнадёжно. И к тому, кто был теперь свободен.
Зинка поехала к Серёжке.
Настя же передала с ней записку, для Костика. Записку, абсолютно не значащую ничего. Ведь Костик не писал ей, не писал почти полгода! Не ответил Костик на её письмо, и даже не передал привета.
О чём же было писать? О том, что опять ничего не получилось?
Девчонки ждали Зинку.
Зинка вернулась через неделю. Она вошла в комнату - весёлая и спокойная. И похорошевшая! И даже сумку с вещами не поставила, а бросила.
И кинулась обнимать девчонок.
- Девчонки!!
- Зинка, ну как?
- Как, Зинка? Как он там? Как ты? Всё в порядке?
- В порядке, в порядке всё! Девчонки, можете поздравить меня!
- Что? Что он сказал?
- Сейчас, подождите! Расскажу всё! Зинка уселась на свою кровать, и сказала:
- Девчонки, как же я вас люблю!
- Ура! - ответила Настя.
- Дела-то как?
- Дела, как положено. Ну, приехала я, нашла его. Слава Богу, были они на базе, то есть не в плаванье. Нашла Серёжку - в общаге офицерской. Ну и общага, девчонки!! Конюшня - и то лучше!
- Давай, давай. Ближе к делу!
- Серёжка, после всей этой истории - в больницу попал. У него псориаз начался. Вся кожа была в бляшках. И суставы начали болеть. Сейчас уже лучше.
- Не мудрено, что псориаз. Это всё - от нервов. От нервно-психических нарушений, - с умным видом сказала Раиска.
Костик сказал, что сначала Серёжка так сильно пить начал, что его чуть со службы не уволили.
- Бедный Серёжка! Вот уж кого жаль!
- Жаль, - продолжала Зинка. - Он и сейчас… пьёт. Костик говорит, что меньше, но пьёт. Я его в общаге застала пьяным. Сильно пьяным. Утром он протрезвел. На службу пошёл. Я в комнате убрала, в магазин сходила. Приготовила всего… еды всякой. Пришёл он вечером, поздно уже.
- Ну?
- Ну, слово за слово… Зина, мол, ты настоящий друг… Я тебе доверяю, как себе… Никого у меня теперь нет… Выходи, говорит, за меня замуж!
- А ты?
- Ну, и я… говорю ему, что люблю его.
Что давно, давно люблю его…
- Ну?
- Ну, пошёл он, ещё бутылку водки принёс, и выпил её. Сам выпил, по полстакана себе наливал. И целоваться полез. Л мне вдруг так противно стало. И тут он говорит: "Наташенька, как я тебя люблю!"
- Да…
- Ну, я встала, и за стол села. А он - заснул. Вот и всё.
- И всё?
- Да. На следующий день я проснулась, и как будто покрывало у меня спало с глаз. Спокойная стала, как танк. И уехала через два дня. Всё перестирала ему, и Костику заодно. Борща наварила, и сказала, что если пить будет, то я его перестану своим другом считать. И он до моего отъезда - в рот не брал, ни капли!
- Ну, Зинка! Ну, ты даёшь!
Раиска не знала, что сказать. Зато Танька знала.
- Зинка! Какая ты молодец! Можно сказать, что ты - от болезни исцелилась!!
- Да, у меня чувство такое, что я выздоровела. Как от болезни… Не любила я, а так… Мне теперь даже страшно - вдруг бы я с ним осталась… Вдруг бы я воспользовалась… Это ведь тоже - всё равно, что предавать, да? Да, Танька?
Зинка закрыла лицо руками и посидела так несколько секунд. Потом отняла ладони от своего лица и улыбнулась. Как бы даже чуть-чуть виновато улыбнулась.
- Я вдруг поняла, что не люблю его, - продолжала Зинка. - И он - совершенно меня не любит. Сколько же лет это было со мной… Слепая я была, слепая, и дурная… И завистливая… Это была зависть, а не любовь… Вот так.
Зинка говорила такие слова, а лицо её сияло. Она действительно напоминала человека, вставшего на ноги после тяжёлой болезни.
- И он… - продолжала Зинка, - он любит Наташку, до сих пор любит, не смотря ни на что! И мне нельзя вставать между ними. Не стоит счастье своё… воровать…
Макарова обняла Зинку.
- Молодец! Как хорошо, Зинка! Какая ты молодец!
- Слава Богу, - сказала Зинка Ипатьева. Серьёзно так сказала.
Глава 12
- Слава Богу, - ответила ей Макарова.
- Да. Вот так я и съездила. Сама себе не верю.
- Молодец!
- Теперь - про Костика расскажи, - сказала Настя.
Настя замерла. Она готова была услышать всё что угодно.
Но страшно! Страшно-то как было!
- А Костик - вроде бы один. Пока… В общаге живёт. Не женат. Правда, там одна официантка вьётся вокруг него… Он про тебя спрашивал. Говорит, что писал тебе, а ты не ответила. Он и понял, что ты его. того… отвергла. Тогда, зимой.
- Как не ответила? Вы же знаете, что письмо писала. Я - письмо это на тумбочку к Наташке положила, как мы с Серёж-: кой договаривались.
- Да… Наташке тогда - только до твоего письма было! У неё тогда совсем другие были заботы, - вступила в разговор Раиска.
- Не передала Наташка письмо твоё. Видно, забыла Серёжке отдать. И тебе не; сказала ничего. Или забыла, или побоялась… - Зинка развела руками.
- Как? - только и могла произнести Настя.
- Не передала, и не сказала. Никому,! и ничего… Если бы просто забыла передать, то чего бы ей было нам не сказать? Можно было бы письмо по почте отправить, - отозвалась Зинка. - Может, она боялась, что ты Костику написала всё… про неё саму.
- Другого ничего и не придумаешь, - сказала Раиска.
Единожды предав… - сказала Танька Макарова. - Если она Серёжку, мужа своего, не пожалела… То, что ей до тебя с Костиком?..
Настя молчала. Казалось, что всё сказанное до неё просто "не доходит". Молчали и девчонки.
Зинка посидела на кровати, потом вытянула ноги, и сказала:
- Устала я всё-таки. Ну вот, про Костика. Когда выяснилось всё, Костик твой сразу ожил, и стал про тебя спрашивать. Как ты, да с кем… Сказал, что очень рад, что никого нет у тебя. Так и просил передать. Но официантка эта - раз десять в комнату заглядывала! Увидит меня, и убегает. По-моему, у них уже что-то есть.
До Насти начало "доходить"… На глазах у неё показались слёзы.
Как Наташка могла не передать письмо? Не специально лее она… Нет, невозможно поверить, что она из-за себя… что она - сознательно не передала это письмо… Неужели правда?
Вот как оно бывает… Предательство…
Предали тебя, Настя.
Казалось, что Настя давно свыклась со своим одиночеством. Свыклась со своей; единственной, робкой, так и не получившейся любовью. Костик не ответил на письмо, и Настя жила себе, как прежде. Жила, понимая, что не в силах изменить происходящего.
Но вот узнала Настя, наконец, почему Костик молчал…
Нет, не свыклась, не свыклась Настя со своим одиночеством.
Не свыклась, а просто спрятала свою любовь - за вечную свою неуверенность.
Спрятала от всех, и от себя. Спрятала так глубоко, как только могла.
И Настя снова увидела перед собой бледное, измождённое лицо своей матери.
"И я - такая же! - отозвалось сердце Насти. - Ничего, ничего не получается у меня! И даже письмо моё - теряется… Не могу… Никогда, никогда ничего не получится у меня… Как же так? Предательство… Костик ждал, а теперь… Теперь у него официантка… Всё. Теперь - всё".
Вот она, вечная неуверенность, вечная покинутость. Подступила комом к Настиному горлу. Жива она, вечная покинутось, жива! Вот она! Крадётся, как разбойник в ночи, караулит её, бедную девушку Настю, поджидая своего часа.
Поманит надеждой - и снова, снова нападает, и снова затягивает Настю в свои тёмные сети…
- Господи, да что же это… Как же так? Как? Что теперь делать? А-а-а…
Она сползла со стула на пол и плакала, и металась… Почти, как мать…
Смотреть на то, как мечется и причитает Настя, было страшно.
- Успокойся, Настя. Успокойся! Ну-ка, прекрати!
Макарова силой подняла Настю, усадила на стул и стала трясти её за плечи.
- Ну-ка, успокойся! Ничего пока страшного не произошло. Вспомни-ка, как ты сама меня уговаривала! Настя, ты же хирург!
Макарова принесла стакан воды и силой заставила Настю сделать несколько глотков.
- Настя, успокойся. Настя, если ты любишь - иди до конца. Ты слышишь меня Настя?
Настя очнулась.
Нет, она не вспомнила, как уговаривал? Таньку.
Другая картина вдруг ясно представилась ей. Она вспомнила, как уходили по коридору общежития Наташка и её мать. Как они держали свои головы… И как Наташка, гордая Наташка сказала своё "простите"…
Нет, Настя не злилась на Наташку. Что уж! Наташка сделала так, как сделала. И уже получила своё наказание.
За своё предательство каждый отвечает сам. И не только за предательство - за всё! Каждый за всё отвечает сам!
Но и горе, и наказание надо суметь принять с достоинством. С каким достоинством приняли Наташка и её мать - и горе своё, и наказание - вот что вспомнила Настя…
Кто-то может предать тебя, но ты сам… но ты сама… Не предавай себя!
Удержи себя от предательства… Не смешивай себя с грязью.
"Не дай мне утопить себя в этом болоте. Господи… Господи, помоги! Не дай мне теперь… не дай мне теперь… предать саму себя, Господи…" - думала Настя.
Настя вытерла слёзы и перестала причитать.
"Нет, нельзя. Нельзя. Нельзя. Надо… надо что-то делать!"
Настя, Настя! Конечно, ты ещё не успела разобраться в том, как интересно устроены в жизни некоторые вещи и явления.
Например, так бывает: иногда, чтобы избавиться от чего-то ужасного, необходимо вкусить этого "ужасного" - полной чашей.
Такой полной, чтобы переливалось через край.
Почувствуешь себя на грани своих возможностей, на исходе своих сил… Дойдёшь до последней ступени своей зависти, до края своей гордыни, до края своей тоски…
Вернее, не так. Бог подведёт тебя к этой грани, к этой твоей грани, чтобы ты увидел бездну, лежащую за ней…
И, как не стоит силой врываться в светлые двери, так не стоит переступать той самой, критической своей грани, к которой подведёт тебя Бог.
Conditio, sine qua поп. Первый курс, латынь. Условие, без которого нельзя.
Отойди, не переступай своей критической грани, и это сделает тебя мудрым.
И только после того, как ты отступишь от этой грани, - ты почувствуешь себя свободным.
Надо внимательнее посмотреть вокруг.
На Поливину: после чего она, наконец, говорит своё "простите".
На Ипатьеву: после чего она сама уходит от Серёжки.
На весь мир…
Надо быть внимательнее…
Надо разглядеть тот край, который у каждого свой…
Conditio, sine qua non.
Спасибо, Господи.
"Не смешивай сама себя с грязью. Не топи себя в болоте. Не предавай сама себя!" Казалось, что эти слова просто появились сами. Это был - как бы ответ. Ответ оттуда, с небес.
Настя не думала, а смотрела на эти слова со стороны. Потом она протянула руки к этим словам, потрогала их, погладила их, и приняла их в самую глубину своего сердца.
Что-то изменилось там, внутри…
Настя встала и подошла к окну.
"До конца… Я себе верю, и пойду до конца. Пойду до конца, даже если там, впереди, не ждёт меня хорошего ничего. Я просто буду знать, что я не от тоски в угол забилась, а до конца пошла. Не в болото с тоски я упала, а пыталась построить переправу. Или мостик…"
Настя представила себе это болото, и эту переправу - тоненький деревянный мостик, пролегающий через тьму.
И Настя улыбнулась.
"И даже если не получится ничего - всё равно это будет не от трусости моей, не от сомнений, не от тоски. А от чего? От Бога, наверное. Но не от тоски!"
Насте показалось, что Костик улыбается ей в ответ.
"Я люблю тебя, и я себе верю - мысленно сказала Настя Костику. - Я верю! Господи, помоги!"
Господи, помоги нам! Даже если мы не знаем Тебя, и не верим Тебе… Вернее, думаем, что не знаем, и думаем, что не верим.
Помоги нам, Господи!
Помоги нам, когда мы горды и заносчивы. Когда мы лживы. Когда навязчивы и завистливы.
Помоги нам, Господи, когда мы - тоскливы и слабы.
Дай нам мудрости, Господи! Помоги нам разглядеть, для чего Ты ставишь нас в наши неразрешимые ситуации.
И для чего Ты заставляешь нас смеяться и плакать.
Помоги нам понять, для чего Ты заставляешь нас переживать все наши немудрёные, и мудрёные истории.
Истории нашего детства, истории нашей любви, истории нашей жизни…
И Настя встала со стула, поправила свою чёрную кофту, пригладила перед зеркалом свои непокорные волосы.
Потом она повернулась, и спокойно спросила Зинку:
- Сколько стоит билет до Североморска?
Эпилог
Освободившись от своей подруги, а вернее, освободившись от своей зависти, Зина Ипатьева расцвела и похорошела. Она быстро вышла замуж - в середине шестого курса.
Вышла за курсанта из военно-медицинской академии, с которым познакомилась на танцах в общежитии.
Прошла с ним все тяготы его службы. Работала и в госпиталях, и в поликлиниках.
Родила сына, назвала его Сергеем. Не в честь любви - в честь дружбы.
И всю жизнь - благодарила Бога, и всю жизнь караулила себя, чтобы не начать снова завидовать - чему-нибудь, или кому-нибудь.
Танька Макарова вышла замуж за одноклассника, уже когда институт закончила. Вышла за простого, работящего парня. И работала участковым врачом в своём родном городе. Долго работала. Наверное, и сейчас работает.
Трое детей родилось у Таньки Макаровой - старшим был сын, а потом появились две девочки, близняшки.
Святослав снова промелькнул в её жизни, когда сыну было года четыре. Мать Святослава позвонила Танькиной матери. Она спрашивала, замужем ли Танька. Может ли Танька приехать и помочь Святославу.
Потому что Святослав спивался. Он так и не нашёл себя, не нашёл применения своим недюжинным способностям.
Поплакала Танька, а утром встала, и повела сына в сад, а сама - на работу пошла.
А в выходной - пошла в церковь, как всегда. И свечу поставила, за здравие раба Божьего Святослава.
Ставила Танька, а вернее, Татьяна Петровна, в жизни своей много, много свечей. За всех своих близких, за всех своих больных и за всех своих старых друзей.
За всех тех, кто проходил по её жизни, как кометы проходят по небосводу. Оставляя на этом небосводе - либо дымный, либо сияющий след.
Сын Таньки Макаровой почему-то мечтал о море, с самого детства. И убежал из дома в мореходку. И побывал потом во многих странах, и ходил по многим морям.
Приезжая домой, сын всегда садился на кухне и рассказывал матери обо всех этих далёких странах, о тропических морях и о портовых городах, полных экзотики.
И Таньке казалось, что она сама была в этих далёких странах - так, как мечтала когда-то, в юности.
А в реальной жизни - выезжала Татьяна Петровна только по грибы, в соседний лес. И то - не надолго. Потому что отбоя не было ей от больных - ни днём, ни ночью, ни летом, ни зимой.
Постоянно звали Татьяну Петровну к больным. И сейчас зовут. И она встаёт и идёт - не думая ни о своей усталости, ни об их благодарности. Вот так.
Раиска вышла замуж на пятом курсе. Её, можно сказать, сосватали. Родители познакомили Раиску с будущим мужем, и Раиска не противилась. И уехала заканчивать институт поближе к дому. В свою любимую Одессу.
Далее история её теряется, и пропадает во мгле. Наверное, всё у неё хорошо. Наверное.
Наташка… Наташка долго болела. На шестой курс вернулась после академического отпуска, пропустив год. Закончила институт - еле-еле, и вернулась домой.
И когда Серёжка приехал в отпуск… Через два года после этой истории…
Он пришёл домой к Наташке и снова предложил ей свою руку, и своё сердце. Предложил во второй раз.
И Наташка приняла предложение. Было ли это его слабостью? Было ли это её новsv враньём, из-за нежелания быть одной? Пусть каждый решает, как хочет.