Глава 4
Жили Васька и Пашка в одной комнате. Трудно было более разных людей под одной крышей поселить.
Васька, особенно если не было дома родителей, всегда музыку на полную громкость врубал. Как врубит что-то такое… несусветное. Ещё хорошо, если "битлов". А то - и что-нибудь вроде Мерлина Мэн-сона.
Пашка такого выдержать - был не в силах. Пашка убегал на кухню. А если совсем невмоготу становилось, то к бабушке.
- Васька, тебя бабушка зовёт!
- Что, нажаловался уже?
- Да где же - нажаловался? От твоей музыки сейчас перепонки лопнут!
Против бабушки Васька не возражал. Васька тоже любил бабушку, но по-своему, конечно. Он любил её так же, как любил всё остальное на свете - просто. Просто любил. Помочь, перенести, передвинуть… Короче - передвинуть шкаф. Истинно, и по-мужски.
А для тех, кого Васька любил, любит, или полюбит, Васька бы мог свободно передвинуть пару-другую высоких гор.
Девушки у Васьки не было. Если не считать школьных, и позабытых уже Любовей, то у Васьки не было вообще никого.
- Васька, ты когда уже женишься? - посмеивался над Васькой отец. - Хоть бы ты уже женился, да к тёще жить ушёл.
- А, избавиться хотите от меня? А вот и не выйдет! Моя невеста ещё не родилась, - отшучивался Васька.
- Ему надо в баскетбольную команду за невестой идти, - это уже Пашка кусал брата за больное место.
Но зря. Всё равно, Васькиной толстой шкуры прокусить было невозможно.
- Да нет, я лучше в синхронное плавание подамся.
- А почему в синхронное? - покупался Пашка.
- А чтобы мелкого, но много. Может, и брательнику чего-нибудь перепадёт. Тебе, Пашенька, тебе.
У Пашки тоже - туговато было с женским полом. На уровне "неясного томления духа", как выражалась бабушка Шура. И сколько надо было ещё томить его, этот дух… И в какой печи…
Роста Пашка был - чуть пониже брата, и худее его - ровно наполовину. Но Пашка же ещё рос!
И хороши же были оба брата, когда рядом стояли!
- Васька, убери с полу свою форму! Воняет! - это Пашка не выдерживает, и сдвигает Васькину форму ногой, с прохода.
Васькина форма, и правда, чистоты воздуху не добавляла.
- Не воняет, а в рабочем процессе сушки. Высохнет - уберу.
- Ты там, на тренировках своих, потеешь, как свинья! - выпаливает Пашка.
За такое можно было и схлопотать. Пашка это понял только тогда, когда уже сказал.
Да он и не говорил вовсе - оно само вылетело.
Но Ваську сложно было разозлить. Такие простые вещи его, как правило, не прошибали. Вообще, трудно было проследить за Васькиным мыслительным процессом.
Васька задумчиво посмотрел на Пашку и сказал тихим и спокойным своим баском:
- Свиньи не потеют. Свиньи - не потеют, браток.
Пашке стало стыдно. И он ретировался в комнату бабушки.
Войдя, он присел на стул, около небольшого письменного стола.
- Ба, а свиньи потеют? - глубокомысленно спросил он.
Бабушка немного знала своих внуков. Она отодвинула свою книгу и посмотрела на Пашку поверх очков, съехавших на нос:
- Ты знаешь, кто-то из мудрых сказал: "Есть такие вопросы, которые недостойны ответов".
- А… - многозначительно протянул Пашка.
Глава 5
Муж Антонины, и отец всех троих братьев, Василий Андреевич, был человеком скромным, но достойным. По его имен был назван Васька, а по имени его отца старший, Андрей.
Васька, вообще-то, нёс на себе двойную ношу. Рано умершего мужа бабы Шуры то же звали Василием.
Но Ваське это было по плечу. Василий Андреевич был когда-то инженером. Завод тогда процветал, были военные заказы. Трёхкомнатная, просторная квартира, в которой жила вся семья, была тоже получена от завода. Сюда, в ближнее Подмосковье, и забрал свою Антонину Василий. От матери забрал, из Москвы.
В Москве бабушка Пелагея, и совсем ещё молодая Шура, с двумя детьми - сыном Лёшкой и дочерью Антониной, жили в коммуналке. Правда, две комнаты занимали.
Лёшка в те времена в основном жил в общаге. Заканчивал институт народного хозяйства. А Тоня училась в своём пединституте, на дошкольно-педагогическом отделении, на втором курсе.
А как замуж пошла, как забеременела, так и перешла на заочный.
Вася-старший долго держался за свою инженерную должность. Даже когда начались перемены, и завод начало лихорадить.
В настоящее же время, уже года четыре, завод был практически закрыт, основные цеха были "законсервированы", а люди - кого сократили, а кто сам убежал. Вася был одним из последних, кто уходил сам. Когда уже деньги совсем платить перестали. Ушёл в маленькую частную контору, частную компанию, в которой нужна была ещё Васина инженерная мысль. А куда было ещё податься человеку предпенсионного возраста!
Заработок - иногда был неплохой, а когда заказов не было - то увы! Тогда и денег не было.
Василий Андреич и Тоня сидели на кухне. Тоня мыла посуду, после ужина. Андреич же сидел просто так.
Тоня, а как бы ты посмотрела на то, что я подрабатывать буду? - неожиданно спросил он.
- Где это? - Тоня-то знала, что по специальности трудно сейчас мужу работу найти. Почти невозможно.
- Тоня, но жить-то надо… Что же это мы, еле концы с концами сводим… Три мужика в доме, а заказов всё нет!
Тоня молчала. Она давно уже всё продумала и взвесила, но толкать мужа туда, куда он не хотел… Да пока он сам не созрел… Нет, не могла она.
- Не умираем же с голоду, - сказала Тоня.
- Не умираем… Да и не живём…
И Василий Андреич замолчал. Он взял сигарету из пачки и долго разминал её в пальцах, как будто это могло что-то изменить.
И в процессе курения, и вообще…
Вася-старший давно оплакал свой завод. Рана уже не кровоточила, а так - болела ноющей болью. Когда сильнее, когда слабее.
Бывало, выйдет Вася на балкон, закурит. Да сидит всё, думает. Раньше, в такие вот мгновения, Антонина его не трогала, потому что он рационализаторские предложения обдумывал. Сколько дипломов всяких было у Васи, сколько свидетельств об изобретениях! А теперь…
Посидит Андреич, скажет в пространство крепкое словцо… Вот и всё рационализаторское предложение.
- Да я уже и устроился, - сказал он.
- Куда?
- Охранником, в частное охранное предприятие. Сутки - через трое. Можно - через двое. А можно - двое суток - через двое.
- А вообще туда переехать - нельзя?
- А контора твоя как же?
- Договорился.
- Вася…
- Да ладно, Тоня. Прорвёмся. Нет таких преград, которых не брали бы большевики.
- Интересно, те большевики… в гробах своих не переворачиваются? - спросила Тоня.
Василий Андреич промолчал.
Глава 6
Бабушка Шура одолела Библию неожиданно быстро. И Ветхий, и Новый Завет.
- Неси мне, Паша, ещё книг по религии.
- Каких тебе, ба?
- Каких угодно. Теорию, и практику. Можно - "Жития святых". Эх, мне бы до церкви как-нибудь добраться…
- А можно ведь! - Пашка обрадовался, что у него появляется союзник. - Можно ведь, на такси.
- Да, хоть ненадолго…
Да, надолго - бабушка не могла. Конечно, операцию бабушке сделали. Но это была такая операция… Опухоль-то удалили, но… Конец кишки вывели бабушке на живот. Нельзя было иначе, так врач объяснил.
И всё содержимое кишечника выходило теперь через эту кишку, в специальный та кой мешок… Короче, надо было периодически всё вычищать.
Бабушка держалась стойко. Она сама меняла все свои приспособления. Иногда - с помощью Антонины.
Но никогда не жаловалась бабушка. Никто - ни слова жалобы не слыхал от неё. Даже на прогулки выбиралась бабушка иногда, когда хорошо себя чувствовала. И когда лифт работал. Только уходить от дома она не могла надолго. Не более, чем на полчаса.
- Ба… - Пашка не уходил.
- Чего тебе, Паша?
- Ба, я тут проходил возле реки…
- Ну, и что?
- Ну, так красиво было… Ба, я стих сочинил!
- Стихотворение сочинил? Прекрасно! - бабушка отложила книгу. - Прочитай! Или нет, давай, лучше я сама прочту. Давай твой листок. Так…
И бабушка начала читать Пашкино стихотворение. Читала она медленно, как бы взвешивая и смакуя каждую строку.
Ты видишь - вот вода,
И вверх ногами - дом,
Машины, города,
Весь мир - вверх дном.
Ты видишь - человек
Купается в реке,
И дерево, и свет -
В его руке.
И мысль его спешит
Неведомо куда,
Нечаянно дрожит
Вода, вода…
Есть тайна - ты и он.
Есть диво - ты и я.
Есть тайна - почему?
Как мысль твоя.
Бабушка опустила листок и какое-то время посидела молча.
- Ну как, ба?
- Это - твое первое стихотворение?
- Нет. Там у меня ещё есть. Только я их никому не показывал. Я и это не хотел тебе показывать… Только оно само вырывается. Там так красиво было… на речке. Ну как, тебе нравится?
- Стихотворение хорошее. Ты хорошо чувствуешь ритм и размер. Ты торопишься и выплёскиваешь в стихотворение все свои впечатления. Они, конечно, того достойны. Но я бы… изменила кое-что. Если хочешь, давай попробуем, прямо по строчкам. Только чур, без рыданий!
- Ба…
- Ну, ладно. "Ты видишь - вот вода,", а дальше, про дом - там бы я поставила не "и", а "в ней…".
- Почему?
- Потому что можно подумать, что они стоят рядом - и вода, и дом.
- "В ней - вверх ногами - дом". Так?
- Так, Паша. А дальше - я бы сказала:
В себе несёт вода
Весь мир - вверх дном.
В себе! Потому что перечисление: "машины, города…" Ну, согласись, что здесь вообще перечисление это не вяжется. Не понятно, причём тут машины, и города, да ещё во множественном числе.
- Ну, а второй куплет тебе тоже не нравится?
- Второй - нравится. Но я бы сказала так:
Ты видишь - человек
Купается в реке,
И этот мир - дрожит
В его руке.
Весь мир, а не дерево и свет. Как он их удерживает-то? Деревья со светом?
Пашка покраснел, и сидел уже - достаточно насупившись.
- А мир - как он удерживает? - спросил он, и вздёрнул нос вверх.
Мир - образ собирательный, а дерево - конкретный предмет. Ладно, дальше поехали.
- Ба, ну третий-то… не надо переделывать!
- Послушай, можно ведь вообще ничего не трогать. Стихи - материя тонкая, насилия не переносит…
- Ладно, давай…
- А вот третий-то мне и не хочется переделывать. Тут ты что-то такое ухватил…
И мысль его спешит
Неведомо куда,
Нечаянно дрожит
Вода, вода…
- Хорошо? - оживился Пашка.
- Хорошо.
- А дальше?
- Ну, извини, Паша, тут я немного похозяйничаю. С последними строчками.
- Есть тайна - Я и Он.
Есть диво - мир и я.
Неведомый закон,
Загадка бытия.
Теперь давай прочитаем, что же у нас вышло. Перепиши набело, и прочитай сам.
Пашка переписал. Почерк у него был мелкий. Буковки лепились одна к одной, как бисеринки. Бабушка Шура искоса поглядывала на него. Кажется, глазом было заметно, как щемило её старое сердце, и как разрывалось оно от любви к Пашке.
Но бабушка "хранила лицо", как говорят японцы.
Пашка читал:
Ты видишь - вот вода,
И вверх ногами - дом,
В себе несёт вода
Весь мир - вверх дном.
Ты видишь - человек
Купается в реке,
И этот мир - дрожит
В его руке.
И мысль его спешит
Неведомо куда,
Нечаянно дрожит
Вода, вода…
Есть тайна - Я и Он.
Есть диво - мир и я.
Неведомый закон,
Загадка бытия.
- Ну, как? - спросила бабушка Шура. - Разница есть?
- Ба… Это же совсем другое стихотворение!
- Да нет, не другое. Это твоё стихотворение, но в моей обработке. Мы постарались сохранить твоё впечатление, но немного добавили моих мыслей. Однако твоё стихотворение и без моей обработки имеет право на существование.
- А в чём же разница?
- Чем больше стихотворение в себе содержит, тем в большем количестве сердец оно найдёт отклик. Обработав его таким образом, мы расширили его диапазон.
- Класс… Ба, а ты сама стихи писала?
Писала. Потом как-нибудь я тебе и об этом расскажу. А сейчас - иди уже… положи их рядом, как два разных стихотворения… И подумай ещё. Сам подумай. Пашка потоптался немного у порога и произнёс:
- Ба, это ты не у стихотворения расширяешь диапазон, а у меня.
- Это ты, Пашка, не перестаёшь мой диапазон расширять, - и бабушка пристально посмотрела на Пашку.
Взгляд её был устремлён на Пашку, но проникал как бы за него. И от этого по спине у Пашки пробежал холодок.
Неведомый закон,
Загадка бытия.
Глава 7
Василий Андреич никогда особенно не пил. Считал это дело - ниже своего достоинства. А как завод закрыли, и стал Василий Андреич тосковать, то начал у него живот болеть.
Да противно так! Ноет и ноет… И Василий Андреич, потихоньку, совсем почти от спиртного отказался.
Только вот курить меньше не стал. Дымил, как паровоз.
Антонина его всё толкала - к врачу пойти, проверить, что там болит у него в животе. Но Василий Андреич отказывался. Ни в какую идти не хотел!
- Справлюсь я Тоня, сам справлюсь. Само оно началось, само и пройдёт. Не волнуйся.
- Да как же не волноваться-то, Вася? Сейчас - столько народу… вон, наши сверстники уходят, один за другим…
- Все уходят, и мы с тобой пойдём. Я первый, а ты - за мной.
- Нет, ты мне это брось! А кто будет этих оболтусов поднимать? Хочешь, как всегда, всё самое трудное на мои плечи скинуть?
Молчит Вася-старший. Худеет, да молчит.
А тут - стал у Антонины денег просить. Иной раз возьмёт сто рублей, а покупок принесёт - на все пятьсот.
- Где это ты новую подработку нашёл? - допытывалась Антонина. - Что это ещё за тайны мадридского двора?
Но чаще пропадала эта сотня неизвестно куда. Отцова тайна продержалась недолго. Пашка отца и вычислил. Пристрастился Василий Андреевич к "однорукому бандиту". К игровому автомату, который в магазине стоял, пристрастился отец, и носил ему кровные сторублёвки.
- Вот уж зараза, я вам скажу, вот уж и зараза! - возмущённо сокрушался Вася-старший, когда его "вычислили". - Ну что тут поделаешь! Тоня, дай стольник!
- Не дам. Сколько ты уже туда стольников отнёс?
- Тоня… Дай хоть пятьдесят…
- Па, играть в эти автоматы - грех. Это у тебя страсть развивается. Азарт, и всё прочее, - это Пашка вступает. Со своей партией - в общий хор.
Грех… - Вася-старший чешет в затылке. - Грех. Конечно, грех. Тоня, дай сто рублей! Пойду, на сто рублей нагрешу! Как, Господи, простишь мне, на сто-то рублей? - и Вася-старший возводит глаза к небесам.
Глаза упираются в потолок. Ответа не слыхать.
- Пойду я, нагрешу на сто рублей. Или на пятьдесят…
Тоня уже роется в кошельке, а Пашка продолжает наступать:
- Па, Бог смотрит не на сумму, а на то, что в сердце у человека! А там у тебя - всё равно страсть к игре!
- Нет, вообще-то как здорово это у тебя получается - отца учить! Что ты знаешь о том, что у меня в сердце, сынок? Пойду сейчас, двести рублей выиграю, и куплю нам мороженого… на всех. Подарок. Понял, или нет? А если не понял, то подойдёшь ко мне, когда поймёшь. И изложи, пожалуйста, всё понятое - в письменном виде.
Нет, неизвестно ещё, кому было труднее. Василию Андреевичу, или Павлу Васильевичу, то есть Пашке.
Легче же всех, несомненно, было Антонине. Вернее, ей стало легче всех. По крайней мере, её кошелёк полегчал на сто рублей.
Глава 8
Прошёл уже почти год, как бабушка жила вместе со всем семейством, под одной крышей.
Начиналась весна. Пашка переходил в одиннадцатый класс, а Васька неумолимо придвигался к летней сессии.
К весне - пришла Васькина очередь бабушке помочь. Стол передвигать. Бабушка попросила, чтобы стол поставили у окна.
- На небо смотреть буду, - сказала она.
Этаж-то был - девятый.
Стол Васька передвинул легко, одной левой.
- Спасибо, Вася, - сказала бабушка. - Как у тебя дела? Не надоело ещё мячик-то гонять?
- Ба, ну ты бы хоть раз посмотрела, как мы играем!
- Как?
- Ну, как… Это рассказать невозможно.
Васька посидел молча некоторое время. Молчала и бабушка.
- Ты понимаешь… - снова начал Васька, - ты понимаешь, когда игра начинается… когда бой уже пошёл… я себя уже не ощущаю. Я весь там, на поле. Я как бы есть, но меня - уже нет, понимаешь?
- Кажется, я тебя начинаю понимать.
- А когда уже полностью входишь… когда ты там полностью находишься… то как бы совсем башню сносит. Я тогда ничего не чувствую. Ни боли, ни страха. Я иду напролом, вперёд иду. На мне может человек пять повиснуть, а я их не вижу. У меня для этого всего слов нет. Я не могу это словами обозначить. Это всё - безбашенно, понимаешь? Но прекрасно! Ба, ты не знаешь, что такое подавляющий захват!
- Что же это такое?
- Это когда я должен остановить противника налету. А противник - не слабее меня, понимаешь? Я говорю, что этому названия нет.
- Упоение, - сказала бабушка. - Это - примерно подходящее слово. Хотя - и не совсем. Пожалуй, точнее будет сказать, что это страсть. Страсть, которая захватывает тебя целиком. Я ведь теперь пытаюсь смотреть на мир с православной точки зрения.
Но это - ты все-таки послушай.
И бабушка начала читать Ваське стихотворение.
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю…
Если бы это была не бабушка, разве стал бы Васька что-то подобное слушать!
Всё то, что гибелью грозит,
Для сердца грешного таит
Неизъяснимы наслажденья…
Бабушка остановилась и спросила:
- Похоже ли на то, что ты чувствуешь?
- Что это ты такое… прочитала? Это кто сочинил?
- Это Пушкин. "Пир во время чумы". "Маленькие трагедии". Ты разве не читал? Правда, в школе это факультативом шло. Раньше.
- Ба, у нас такая была по русскому училка…
- Да ты и сам…
- Да я и сам… - и Васька усмехнулся. - Но это здорово. То, что ты прочла.
- Неплохо было бы тебе это перечитать. Но главное, что следует знать… Это то, что некоторые страсти красивы, но только поначалу. По сути же своей, все страсти - гибельны. Любая страсть порабощает и ведёт к гибели.
- Почему это - сразу к гибели? Я не собираюсь гибнуть!
- А тебя и не спросят. Ты отдаёшься, а тебя берут. Я тебе сейчас скажу нечто иное. Ты знаешь, я бы раньше такого не могла сказать. Я раньше была совершенной материалисткой, и в такие дела не верила.
- А кто ты сейчас, ба?
- Я верующая. У меня изменилось мировоззрение, и я считаю дух - первичным, а материю - вторичной.
- Так это так и есть!