А на меня опять навалилась грусть. Я вспомнил своих школьных товарищей: Длинного, Потапа, Шмеля, Жабу, Диму Иоффе, Серегу Кораблина, Давыдова, Киршина, Серпухова, Чернову Марину и других, с кем пели под гитару песни.
Кого-то уже давно нет на этом свете. Нас было так много, что кто-то, наверно должен обязательно стать успешным в этом непростом мире.
И если вдруг однокашники или твои друзья остались внизу, за кормой твоего корабля, это совсем не значит, что ты был самым лучшим, умным и более удачливым. Это значит, что они отдали тебе свои мысли, свою любовь и свои надежды. И надо быть благодарным всем им за то, что они просто были рядом с тобой, дарили тебе свою любовь. Потому, что ни у кого из них не спрашивали разрешения, отнимая их мечту, чтобы передать шанс тебе!
…В переполнившей меня лиричности, я посмотрел на молчаливый телевизор, где транслировали съезд ведущей партии. Мне показалось, что я это уже все когда-то видел, а может, мне передалось это с памятью генов. Сытые, холеные, самодовольные физиономии, мягкие кресла с позолоченными вензелями, безупречно белые колонны.
Создавалось впечатление, что все эти люди с открытыми ноутбуками, словно пультами управления, заседающие в президиуме и заполняющие зал, находятся на каком-то далеком галактическом корабле, стуча по клавишам, управляют звездным полетом, направляясь в светлое будущее. Судя по их удовлетворенным лицам, им осталось совсем недолго до райских кущ.
А может они уже там, и только притворяются, что путь не пройден!
…К столу подошел официант с моей солянкой, и я от неожиданности вздрогнул. Посмотрел на Марго. Она продолжала безучастно глядеть в беззвучный ящик, но взгляд ее был устремлен мимо него, куда-то в пространство. Она тоже была в своих мыслях где-то далеко. Ведь у нее тоже были одноклассники и друзья.
Красивый глиняный горшок стоял передо мной и благоухал, усиливая аппетит. Я в надежде посмотрел вокруг него. Вот досада - нигде не было ложки.
- Эй, любезный, - успел крикнуть я вдогонку официанту, пока он не скрылся, - а ложка-то где?
"Хлестаков" понимающе улыбнулся и пропал в подсобке.
Я посмотрел на стол. В центре стояла куча приправ и соусов. Передо мной и Марго - чистенькие накрахмаленные салфетки.
Народу в ресторане прибавилось. Видимо он пользовался популярностью в обеденное время. Среди прочих были иностранцы.
Марго очнулась от своих мыслей и тоже стала рассматривать интерьер помещений. Она обратила мое внимание на предметы старинной утвари, расставленной в нишах и на подоконниках, напоминающие о старорусском быте. На стенах висели деревянные, потемневшие от времени половники, в углах помещения стояли грабли и метлы. На полках - старые медные самовары и утюги. Они создавали особый деревенский колорит, не вязавшийся с черными фраками официантов. Было ощущение, что здесь все перевернуто с ног на голову: крестьяне в лаптях сидят за столом в окружении предметов деревенского обихода, а господа дворяне их обслуживают.
"Вот так, наверно, должны выглядеть "слуги народа", - подумал я, - о которых так много нам рассказывали в школе".
Солянка продолжала остывать.
"Хотелось бы поесть ее горячей, - подумал я, - пока она не стала застывать жиром на губах".
В этот момент я увидел нашего официанта выходящего из подсобки. Видимо у него была иная цель, но встретившись со мною взглядом, он сделал вид, что ударил себя ладонью по лбу и вернулся обратно. Через секунду он уже торжественно направился ко мне с ложкой, завернутой в белую бумажную салфетку.
- Извините-с, забыл! - сказал он, кладя ее передо мной и собираясь уйти.
Радуясь, что наконец-то смогу отведать первого блюда, я вдруг с ужасом осознал, что нет самого главного! Успел снова его остановить:
- А хлеб-то у вас есть?
- Ну да, - сказал он, - но вы же не заказывали!
- А что в вашем ресторане хлеб нужно заказывать?
- У нас нужно и можно заказывать все! - он почтительно склонился и затем, мотнув головой закидывая чуб, направился от стола.
- Черный, пожалуйста, - успел я крикнуть ему вдогонку.
Марго улыбалась. Она глядела на меня и ждала смогу ли я себя перебороть и попробовать солянку без хлеба. Сдержаться я не смог.
Когда я голоден, то могу проглотить все что угодно. Правда, к моему приходу в квартире практически ничего не остается, и мне приходится готовить снова. Соседки, словно лазучие тараканы, уничтожают все съестное, так что я всегда предварительно захожу в магазин.
Солянка оказалась неплохой. Но отхлебнув пару ложек, я все же решил не лишать себя удовольствия присоединить к ее вкусу кисловатость ржаного хлеба.
Марго продолжала молчать. Она подперла кулаком подбородок и рассматривала посетителей. Меня радовало, что она не пристает ко мне с расспросами и не докучает женскими проблемами. Я подумал, что она относится к тому типу женщин, с которыми можно молчать. Сначала мне так не казалось.
В этот момент Марго принесли суши. На деревянной подставочке несколько аккуратно лежащих бугорков, которые показались мне похожими на личинки с разноцветными выгнутыми спинками.
- Я люблю запеченные, - сказала она, уловив мой любопытный взгляд.
Марго заполнила соевым соусом белый фигурный подсоусник и взяла упаковку с деревянными палочками. Сняв бумагу, легко разъединила палочки и вложила их в правую руку. Этим инструментом, как мне показалось, она владела не хуже японки.
Увидев мой удивленный взгляд, она рассмеялась:
- Это первое, чему меня научил Питер! Однажды, когда я еще училась в школе и жила в деревне, по телевизору увидела, как палочками едят суши. И решила непременно поехать в Санкт-Петербург поступать в институт.
- Ну и как, поступила?
- Нет. Провалилась на экзаменах. Зато у меня было предостаточно времени, чтобы научиться манипулировать этими палочками.
Я не выдержал и отхлебнул еще пару ложек солянки.
- Кто же тебя кормил? - спросил я.
- Первое время танцевала стриптиз в Конюшенном дворе.
- А ты умеешь? - откровенно удивился я, тут же подумав, что спросил совершеннейшую глупость. Ее ответ совпал с моим предположением.
- Все женщины умеют! - сказала она без нотки сомнения в голосе, и снова улыбнулась, - Когда кушать хотят.
Я усмехнулся.
Кто-то скажет про меня, что я импотент или извращенец - оправдываться не собираюсь. Меня не возбуждает стриптиз. Может, я не видел настоящего, но другого у нас в городе нет, и поначалу я неоднократно пытался насладиться этим искусством. Через некоторое время стал относиться к этому критически.
Вместо "эротической, сексуальной красоты женского тела" в наших клубах я вижу кривляющихся девчонок. Заученные движения и поглаживания оставляют равнодушными, в первую очередь, ее саму. Складывается впечатление, что ей уже давно надоело себя гладить, но так требует начальство.
Она даже не ощущает собственных поглаживаний - я вижу это по ее мимике. Она заводит глаза, когда рука уже перестает ласкать тело и хватается за шест. Облизывает губы, когда переворачивается. Она очень хорошо выучила все жесты и манипуляции со своими конечностями, но все перемешалось у нее в голове от усталости и окружающего скотства.
Скорее всего, ее кривляние даже унижает меня. Потому что она думает, будто бы меня уже пробил пот, и я не знаю, как унять свое волнение, а в штанах у меня надулся огромный пузырь.
Что бы с ней стало, если бы все глядящие на нее мужчины сняли штаны и показали свои висящие хвостики?
Конечно, она обозвала бы всех импотентами и пьяницами. Но большинство мужиков, в отличие от меня, машут ей руками, подмигивают, пытаются засунуть под трусики денежку. Быть может, им кажется, что они выглядят очень привлекательными и заводными, что их возбуждает эта механическая кукла?
Одно время я даже пытался включиться в этот спектакль и курил сигару не в затяг, оценивающе глядя на сцену. Но дальше ощущения расслабленности мои потуги не шли.
Девушка принимала подношения ценителей стриптиза, но спускаясь со сцены, шла ко мне, а не к ним. Наклонялась надо мной и брала у меня из руки сигару. Аккуратно клала ее на пепельницу, чтобы не стряхнуть пепел - это она умела. Что же она знала еще?
Мужчины смотрели на меня и думали, что я заказал себе ее танец. Но это не так. Трогать ее нельзя - я это помнил. Но меня не заводила ее нагота даже на расстоянии двух сантиметров.
Скользящие по мне ее холодные расчетливые руки напоминали руки профессионального карманника. Словно щупальца осьминога, они обвивали меня, но не давали прикоснуться к телу, подставляя холодные присоски.
Меня гораздо сильнее возбуждала девушка, сидящая в дальнем конце зала, отгороженная полумраком колонн от лучей прожекторов. В темном затянутом под горло платье она стояла неподвижно, как тень, глядя на беснующихся перед сценой мужчин.
Я чувствовал, как она горяча, словно мог потрогать прилегающее к ее телу нижнее белье и почувствовать дрожь в ее теле. Она видела, как меня пытались вовлечь в плотскую игру, и ради нее я был готов закатить глаза и волнующе дернуться всем телом, словно в предчувствии оргазма. Увидеть, как она словно эхо повторит мое движение, а затем, заразившись, еще и еще…
…Принесли салат.
Я недоуменно посмотрел на нашего официанта. Он ответил мне, тем же, немного наклонившись. Я, словно в кривом зеркале, увидел отражение собственного недовольства.
- Хлеб-то где? - спросил я, начиная раздражаться.
- Черного нет, - спокойно ответил он, ставя на стол тарелку.
- Ну, так давайте белый, - с негодованием произнес я, проглатывая очередную порцию выделившейся слюны.
Меня трудно вывести из себя, но в данной ситуации я начинал чувствовать, что терпения осталось немного. Во что выльется мое раздражение, никто предугадать не мог.
- Один момент! - ответил тот, как ни в чем не бывало, и ушел в подсобку, активно виляя узкими бедрами.
К нему нужен иной подход, - подумал я, горько усмехнувшись, пытаясь скинуть с себя напряжение.
Обслуживание выводило меня из себя. Марго это веселило. Я чувствовал, что ей интересно, чем закончится наш затянувшийся обед. Кроме того, она с удовольствием наблюдала за моими реакциями, возможно, делая для себя какие-то выводы.
Меня ее мнение не интересовало. Я всегда делаю то, что хочу, и не люблю попадать в зависимость от кого-то, тем более от этого вихлявого придурка. От нетерпения и чтобы слегка сгладить свое недовольство, я отхлебнул еще пару ложек солянки.
В этот момент я увидел, как наш официант направляется к нашему столику, торжественно неся над головой небольшую плетенку с хлебом. Это оказались круглые булочки, покрытые сверху слегка запеченной корочкой.
"Наконец-то", - подумал я и с жадностью вонзил резцы в сдобную мякоть.
Прежде чем я успел распробовать, что булочки подслащены, мой убийца успел скрыться в своей подсобке.
Первый разжеванный кусок я все же сумел проглотить, заев его несколькими ложками солянки. Больше взять ее в рот я не смог. Поняв, что иного мне не добиться, я налег на содержимое горшка, которое к тому времени уже успело поостыть. Активно поедая едва теплое первое, я подумал, что мои бабки слопали бы эти булочки, не поперхнувшись.
- А греческий салат ты будешь кушать после солянки? - спросила меня Марго, улыбаясь. Возможно, она хотела отвлечь меня от мыслей о ненавязчивом сервисе этого ресторана.
Я не знал, что ей ответить и попытался философствовать вслух:
- Честно говоря, мне все равно когда его кушать, до или после, хотелось бы, чтобы он был вкусный и ароматный, как в Греции.
- Ты бывал в Греции? - спросила она меня удивленно.
- Нет, - ответил я грустно и замолчал.
В этот момент на меня нахлынула необъяснимая лиричность и, после некоторой паузы, оторвавшись от еды, романтично продолжил:
- Просто мне хочется, чтобы все было как в Греции: светило солнце, плескалось теплое море, рос виноград. Чтобы финиковые пальмы прогибались под тяжестью плодов, а ананасы росли, как положено, а не на деревьях, как в моей детской книжке. Зимой снег не заваливал тротуары, заставляя пешеходов скатываться под колеса едущих машин. Чтобы не падали сосульки на головы прохожих. И кто-то позаботился о стариках…
- Да ты просто Набоков! - воскликнула Марго, прервав меня, и ловко засунула в рот очередную личинку.
Я удивился, подумав, что неосознанно начинаю раскрывать душу перед этой малознакомой мне девочкой, жующей японскую еду, ради которой она бросила свою деревню, родительский дом, однокашников. Надеется, что заморская пища заменит ей свежий огурец, сорванный с грядки или сочный помидор, который ее отец, подражая Мичурину, с каждым годом пытается вырастить все крупнее.
- Ты читала Набокова? - спросил я.
- Нет, - ответила она, засмеявшись - Но мне говорили, что он большой художник слова. И твоя торжественная речь выглядит не менее эффектно. Просто я родилась в Рождествено, и там на горе стоит его дом. Прямо у реки. Высоченный, с колоннами. Мама по телефону сказала, что его недавно отреставрировали. А сколько я помню, он всегда стоял в лесах. Мы лазили вокруг, играя в прятки. Пацаны рассказывали, что в нем водятся привидения. Постоянно пугали нас. А проживающий в вагончике сторож гонял всех метлой и говорил при этом, что в доме жил великий русский писатель Набоков. Мой дом стоит почти напротив. Иногда ночью я видела мигающий свет в окнах особняка и верила, что там ночуют привидения. Рядом с ним проходит дорога и мост, по которому едут машины. В темное время свет их фар отражается в окнах дома Набокова, и кажется, что там внутри перемещаются огни. Словно кто-то ходит по нему с горящими свечками в руке. Переходит с первого на второй этаж, заглядывает на мансарды.
Я зарывалась под одеяло от этой жути и засыпала…
Я представил себе этот огромный, с колоннами и балюстрадами, дом на горе, которую омывает река, рядом мост и маленькая избушка на противоположном берегу, где под одеялом лежит калачиком и дрожит от страха маленькая девочка.
Неожиданно почувствовал, как что-то ностальгическое защемило у меня под ложечкой. Я вспомнил Длинного. И как мы со Шмелем ездили к нему в Череменецкий монастырь, располагающийся на острове посреди огромного озера. В своей черной сутане Длинный выглядел еще более худым и высоким. Он все время молчал. Водил нас по тропинкам среди обломков памятников. Показывал кельи, которые совсем недавно были еще спортивной базой отдыха. И ничего не говорил. Только едва улыбался. А может, это нам казалось, поскольку давно не видели его задранную губу. На острове жило всего четыре монаха. Четыре молчаливых тени.
- А давай поедем к тебе жить? - неожиданно вырвалось у меня, - так не хочется ни от кого зависеть! Если не работает отопление, можно наколоть дров и затопить печь. Если не работает водопровод - сходить на реку за водой. Летом - грибы и ягоды. Рыбу можно ловить круглый год…
- В такую глухомань? - засмеялась она. Я там не была уже года три.
- А как же ты с родителями общаешься?
- Купила им телефон, вот и общаемся. Да меня все там засмеют, если вернусь в свою халупу жить, да еще с тобой! Скажут: королева Марго вернулась в свой дворец и принца с собой притащила дрова колоть! Да может, там и дома-то уже нет. Река постоянно весной подмывала наш участок, и мы переселялись в сарай, который стоял повыше на косогоре. А когда уровень спадал - возвращались.
Президент обещал возместить убытки от наводнений. Бандиты требовали продать за копейки. Санэпидемстанция обещала штрафовать. Сплошные проблемы…
Мне стало грустно оттого, что я так быстро попался на удочку своей мечты. Тянешь рыбу, тянешь, а вытягиваешь старую корягу.
Так бывает. Если постоянно думать о мечте, разглядывать ее в своем воображении, представлять, как она будет выглядеть, то просто затираешь. Краски тускнеют. Она становится дряхлой. Чувства неосознанно сглаживаются. И оказывается, что ты слишком расточительно думал о ней и тем самым растратил ее, всю свою мечту, и теперь от нее ничего не осталось. Так, что даже сам перестаешь верить в ее осуществление.
Вот так и сейчас получилось, что, размечтавшись, я уцепился, как за соломинку, давно взлелеянное моим воображением желание и совсем забыл о своих бабках, живущих в полумраке существующей для них реальности, о Кузьме, который продолжает бороться за торжество справедливости.
- А я хочу жить в голубом городе, - неожиданно продолжила Марго. Помнишь, раньше была такая пластинка, ее постоянно по праздникам заводили мои родители: "…снятся людям иногда голубые города…"
Это про меня. Я постоянно вижу в своих снах голубые города. Совершенно разные: маленькие и большие, с небоскребами и одноэтажными домами. Все они словно замороженные, будто покрыты инеем. Но я знаю, что там есть люди. Никто никуда не торопится, все живут медленно и счастливо. Там нет зависти и злости. О них заботятся те, кто их придумал. А я, паря над башнями и шпилями, никак не могу приземлиться. Пытаюсь ухватиться за выступ крыши или балкон, но это не удается, и меня воздушным течением несет дальше. Кто-то нашептывает мне в ухо: впереди будет лучше! Но я чувствую, что мне этого не надо. Мне хочется сюда, вниз, и…. я просыпаюсь.
…Я вспомнил о мультиках с разноцветными маленькими человечками, которые тянули меня за собой из полумрака чердака, не давая остановиться. Бежали рядом, подталкивали, переливаясь всеми цветами радуги, и мы проносились мимо каких-то строений, геометрических фигур и светящихся линий. Возможно, они тоже были голубые и похожи на инопланетные города, но мне некогда было их разглядывать, и я устремлялся дальше, пока кто-то не стаскивал с меня полиэтиленовый пакет, и я возвращался в реальность.
Солянка моя совсем остыла, и я доедал ее уже с намечающимися на темно-красной поверхности оранжевыми разводками.
Греческий салат оказался очень вкусным, и я расправился с ним, пока Марго пила чай. Залпом осушив стакан с натуральным апельсиновым соком, я нашел взглядом официанта и показал ему жестом выписать счет.
- Приговор, пожалуйста, - негромко произнес я попутно.
Видимо, тот был готов заранее, и коричневая мягкая папочка с торчащим изнутри беленьким язычком листка, легла на наш стол.
Счета я читаю всегда, потому, что привык знать, кому и за что отдаю свои деньги. На этот раз одна запись оказалась лишней. Пирожное мы не заказывали. Я решил, что сладостей из "Метрополя" от меня официант не получит, и взмахом руки подозвал его к столу, ткнул пальцем в счет.
Жалостливая улыбка официанта выдала его с потрохами. В ней было не столько извинений, сколько сожаления о горькой неудачной попытке полакомиться за чужой счет. Это была его мечта, зависящая от нас. Быть может, он очень долго ее обсасывал внутри своего сознания и был похож на лису из басни, когда предназначенный сыр уже был съеден. Я отсчитал деньги ровно до копейки и положил в папку, которую тут же воткнул ему в руки.
Помог Марго надеть шубу, накинул свой пуховик, и мы двинулись к выходу.
Открывая стеклянную дверь, я услышал знакомый голос нашего официанта:
- Молодой человек!
Я обернулся. Официант стоял, вальяжно прижавшись спиной к барной стойке, немного изогнувшись назад, положив на нее локти. Точно в таких же позах рядом с ним стояли еще трое аналогичных типов в таких же фартуках.