- Ты чего, как старичок, скрючился? Коля был на уроках?
- А вы мне подъезд, пожалуйста, откройте.
- Ты что мне мозги крутишь? Был или нет?
- Был. До свидания.
- Маме своей скажи: если ей нужны такие же, как она брала, пусть ко мне зайдет. Только, скажи, теперь дороже.
- Кто дороже?
- Она знает, она брала. Коля на всех уроках был?
- На всех.
- Маме передай. Не забудь! - и дальше пошла, к десятому подъезду, сама маленькая, а две сумки - до земли.
И опять захотелось! И две капли уже наружу выпрыснулись. Только прыгать! Выше! Чаще! В роще! В чаще! До задыхания! До полного наплевать, что там у них в гараже! До грудной жабы, ква-ква-квакающей в горле! А-нам-все-рав-но! На-по-лу-ле-жит-то-пор. Ле-хин-шар-фик-ос-лаб! Рас-хо-те-лось-по-чти! Вот бы за дяденькой успеть, нырк, чирк, фырк, юрк - вскочил! И уже на втором, нет, на втором с половиной этаже - рухнул. Грудная жаба в груди все еще прыгает, и от нее черные круги по воздуху, как по воде. Лифт гудит. Едой отовсюду пахнет. Раньше такие черные круги получались, если на лампочку быстро взглянуть, зажмуриться и на глаза пальцами надавить. А теперь сами плывут - здорово, удобно!
"У тебя от бабушки не должно быть секретов! Ты что сейчас делал под одеялом?" - "Колено чесал". - "Честное слово?" - "Честное слово". - "Все равно руки надо под щечку положить". - "Неудобно мне так!" - "Всем удобно, а ему неудобно! Нельзя неправильно спать!"
А теперь будет можно.
Руки, руки! Я - ваш хозяин, как меня слышно? Прием! - Мы - руки, мы - руки. Слышно нормально, прием! - Руки, руки! Я - ваш начальник-генерал. Приказываю прекратить сближение. Приказываю начать отдаление. Как поняли? Прием! - Поняли! Хорошо даже поняли. Пытаемся перейти к отдалению. Мешают пальцы! - Пальцы! Пальцы! Я - ваш генерал. Как меня слышите - нормально? - Фить, фить, фить, фьюить! - Пальцы, пальцы, кто на связи? - Быр-быр-быр, пук-пук! - Приказываю устранить помехи! Слушай мою команду: равняйсь, вольно! Воль-но-о! Я кому говорю? - Мы ничего не понимаем, пальцы не выходят на связь. - Пись-пись-пись! - Молчать!! - П-с-с…- Отставить! Смирно! - Пс-с!
Ужасно! Горячо! Хорошо! Ужасно! Хорошо-то как! Хоть лети! Как же ужасно хорошо! И нестыдно-легко-легко. Только надо подальше уйти. Подальше, повыше. И не особо большая лужа получилась. Я маленькая тучка, я вовсе не медведь, ах, как приятно тучке… Пролилась и улетела на третий, нет, на третий с половиной этаж. На четвертый - где дядя Юра живет и всегда немного страшно: здесь летом гроб стоял в оборочках, как бабушкин фартук. Если брюки сами собой просохнут, никто и не догадается. Там, где крышка гроба стояла, - детские санки. А если Диана вдруг выйдет? "Ну ты, чудо в перьях, - что, до горшка не добежал?" Надо ответить: "Я в лужу упал!" Но она же бесстыжая, она принюхиваться начнет, таких, бабушка говорит, раньше за сто первый километр выселяли. Надо сказать: "Я от Белкина заразился. Называется энурез. Вот я на вас как дыхну!" Но бабушка говорит: "И как она никакой заразы не боится?"
Лифт наверху открывается, и сразу собака лает - это же Тимошка, на восьмом. Он и лапу умеет подать, а палку принесет - не из-за сахарка, из чистой дружбы. От мокроты и прилипшести только сейчас по-настоящему противно делается. Сделалось уже. И зачем-то он все-таки пришел на свой этаж. Чьи-то шаги за дверью? Там - мама? Мамочка, только не ругай меня. Я знаю, это я сам виноват. Я же бил тебя по печени - помнишь? До сих пор себе этого простить не могу. Я тебя, наверно, все-таки не ногами бил, а руками - ты же не могла видеть, чем. Руками! Вот им за это! Все по-честному. Награда нашла героя. Ты же когда поешь что-нибудь вкусненькое… Только надо негромко реветь. Ты после вкусненького таблетки пьешь, за бок держишься. Прости меня! Я больше… я никогда больше…
- Их сука - опять! Ты посмотри! - крик на одном этаже, но на все этажи помноженный. - В стране жрать нечего, а она себя поперек шире! И не держит уже!
- Тише. Что ты нюхаешь? Ты еще лизни, - но шепот тоже умножается, и в сумме - шипение.
- Она завтра твоему внуку кучу в коляску наложит!
Неужели не понимают, что такую лужищу не мог сделать карликовый пудель? Господи! И уже в какую-то дверь кулаками стучат.
- Зина, не глупи. Я пошел.
- Тоже в штаны наложил? Мужик! Нет! Я этому сейчас положу конец!
А вдруг они по следу пойдут? Опять в дверь стучат. А если пойдут? А я тогда лбом на наш звонок надавлю - чик-трак, я в домике! И коврик у нас мягкий - надо же какой! - раньше на нем не сидел - удобный. Ногами так не почувствуешь. Больше всего, конечно, щекой почувствуешь, а еще больше - руками. Руки - это вообще, оказывается, такая удивительная вещь - от них всё! От них драка, от них и любовь, когда, например, кошку гладишь или под шейкой чешешь, а она мурлычет, жмурится - это ведь самое лучшее, что ты можешь для нее сделать. Люби ты ее в сто раз больше - ничего ты для нее лучше не сделаешь уже. И кровь из пальца руки берут, чтобы потом жизнь спасти. И Вика ведь палец резала, чтобы… Руками рисуют, едят, чешутся, одеваются, раздеваются, играют на пианино, если умеют, чинят, ломают, опять чинят, хватают, отпускают, чешут спину, набирают телефон, если мокрое к телу прилипло - руками можно бы было отлепить, чертят на работе чертежи, домой их в руках приносят и дальше чертят, руками теплые вещи к зиме вяжут, палками лыжными от земли отталкиваются и, как на рапирах, дерутся. Разговаривают даже! Глухонемые, например, или если на уроке надо незаметно подсказать. И ругательства нехорошие руками тоже есть. В древности, раз ты украл рукой, - руку человеку и отрубали. Все по-честному. Если, например, взять глаза, или нос, или уши - они, конечно, лучше рук: не дерутся, не царапаются, не крадут, попу не подтирают, не воняют - табачищем, как у Капусты. Зато они, как девушки-крестьянки в доме Троекурова, - за всех, для всех стараются. Чтобы глаза могли читать - они свет зажгут, чтобы уши могли балдеть - они кнопку нажмут. Особенно много нос о себе понимает: фу, фи! А руки и в мусорное ведро полезут и один раз в унитаз - но все равно тогда уплыло Викино колечко. И зимой руки больше всех мерзнут и в реке больше всех гребут. И вообще руки - это неполучившиеся крылья. Надо только правильной конструкции на них надеть перистое облачение. В этом смысле руки вообще лучше всего прочего, вместе взятого! И еще они в том смысле лучше, что самое пушистое - кошку или кроличий хвостик, - самое нежное, самое гладкое, как, например, фольгу от конфет, они могут почувствовать, полюбить как никто! И мамины плечи на пляже - теплые-теплые, гладкие-гладкие - они могут посыпать струйкой песка, а когда песок утечет, а его остаток сдуется и плечо снова засверкает, они по нему заскользят подушечками, до шелушинки дойдут: "Мам, можно я ее ногтем подцеплю?" - "Только осторожно!" - и когда эта шелушинка с тихим треском, как крик кузнечика далеко за рекой, оторвется, тогда - но это лучше другой рукой, которая незнакома с шершавостью чешуйки - по этому месту плеча быстро проскользнуть. Ни для чего, просто так. Хорошо! Левая рука, безусловно, умней правой. Она же ничего не делает и много думает: ну вот зачем она родилась и что оставит после себя? Лифт опять вверх поехал - перегруженный, что ли? весь дрожит! Поэтому левая рука всегда с удовольствием приходит на помощь правой. Во-первых, конечно, руки в тысячу раз порядочней ног: они ни за что никого не раздавят, а нога - пожалуйста. Ушам и тем приятен хруст тараканьей смерти. И глазам - любопытен. Одни только руки этого вынести никак не могут. Вот они, оказывается, какие! А то, что они под одеялом могут, допустим, не только колено чесать, но и пиписю трогать - это потому, что им скучно с коленом. Колено тупое, а писюлька живая, она до того живая - что ты весь от нее живой делаешься, весь! Что же в этом плохого? Если руки человека кормят, чтобы он был живой, - это, бабушка, по-твоему, хорошо. А здесь же то же самое почти, только они уже теперь проверяют: ты живой? весь живой? - да, да! очень живой! Хорошо ведь? Ужасно хорошо! Только…
Когда гроб на табуретках во дворе летом поставили, дяди Юрина мама в нем со сплетенными руками лежала - не живая! Вика говорила, всех мертвых так в могилу кладут. А душа еще дней девять-десять или даже сорок кругом летает и видит все. Неграмотные люди раньше думали, что это - привидения, а на самом деле это - летающая душа. Потому так страшно на кладбище ходить. Вика говорит, одни бандиты поймали девушку, замучили, убили ее, отрубили ей ноги, потом поставили их перед дверью и записку написали: "Мама, я пришла домой". А Белкин рассказывал, что один мальчик не подозревал, что у него дедушка лунатик, увидел, как он ночью по бельевой веревке идет, - и умер от страха. А еще одна мать не любила своих детей…
Телефон звонит - совсем рядом.
- Я слушаю, - говорит за дверью папа. - Нет, не приходил. Что? Бред какой-то… Ну давай будем вместе искать.
Это - с работы. Там у них опять что-то сломалось, и надо искать - что! Сейчас он скажет: совдепия чертова!
- Татуль, ты не волнуйся. Ну сказал он тебе "честное пионерское" - это же для них сейчас!..
Мама? На другом конце - мама.
- Татуль, я не спорю. Хорошо. Найти в красной книжке телефон и сказать "от Вербицких". Я понял, понял.
И опять телефон звонит - за Дианиной дверью. Диана кричит:
- Кто? Жопа! - и хохочет вдруг.
Папа говорит:
- Добрый вечер. Я… Нам порекомендовали к вам обратиться Вербицкие.
Диана говорит:
- А больше ты ничего не хочешь?
Папа говорит:
- До завтра мы не можем ждать.
Диана кричит:
- Сам туда сходи! Был? Еще раз сходи! - и опять хохочет вдруг: - Ну ты меня, Фунт, заколебал! Ты че? У парня дизентерия! Не, я невыездная.
Папа говорит:
- Вы не имеете морального права!
Диана говорит:
- Я больше с козлами не тусуюсь.
- Тогда порекомендуйте нам кого-нибудь… Ну то есть, конечно, не лишь бы кого-нибудь.
- Пупок развяжется!
И тихо-тихо стало - оба молчат. У кого-то на плите картошка сгорела, как в лесу, только дыма не видно.
Папа радостно:
- Пишу! От Мирзоева.
Диана ехидно:
- Так ему кто игрушку купил - тот и папа.
- Огромное вам спасибо!
- А ху-ху не хо-хо?
Душа - это и есть я сейчас. Всех слышу, а меня - никто. Они все есть: ходят, говорят, а я их потрогать не могу. Хотя, конечно, тело еще мешает немного. И мокрятина липкая. А то бы улететь к морю и жить там - всей душой. Днем под водой жить, среди водорослей, рифов, а всю ночь смотреть на звезды, как спутники между ними медленно-медленно плывут. Это очень сложно - сразу отличить звезду от спутника. Особенно когда долго смотришь и уже все звезды тоже подрагивают. А ты все смотришь, смотришь и вдруг кричишь на весь двор, нет, на весь Афон - потому что явно же это падает наш корабль с нашими космонавтами. И тетя Айган и дядя Арсен сбегаются и над тобой смеются: "Э-э! Был бы корабл - программа бы "Врэмя" сказал!" А ты кричишь: "Это он сейчас, сейчас упал!" А тетя Айган говорит: "Э-э! "Врэмя" бы все равно сказал!" Шершавой ладонью по голове гладит и уходит. Цикады же позванивают в черноте, как электронный телефон за дверью директора: пилик, пилик - а там никого! Их в траве столько же, сколько звезд. И подрагивают они так же, просто их не видно. А звезды далеко, и их не слышно. Когда же папа с мамой наконец приходят из кино…
Дверь вдруг начинает хрустеть замком. Но подняться без рук, оказывается, невозможно почти.
- Я как почувствовал! - Это папа вышел на порог. - Мама уже не знает, куда бежать! - под локти схватил и сразу на ноги поставил. - Ей мальчики во дворе рассказали. Бред какой-то! В самом деле! - и то ли руки Сереже разжать хочет, то ли ждет, что все сейчас шуткой обернется.
И снова железный лязг - Диана в щель лицо просунула, потом и плечи - в своем халатике скользком.
- Слышу мужской разговор - дай, думаю, разживусь сигареткой! - и носом шмыгает, и ускользающий атлас обратно на плечо тянет. - Вот только узнала: у подруги муж час назад на машине разбился. Мне бы хоть бычок!
Бычок по гороскопу - это папа. Стоит и смотрит исподлобья.
- Да. Большое несчастье. Он сам был за рулем?
- Слушай, дай закурить. Ну, что ты?.. - Диана то место ладонью трет, куда при ангине кладут горчичник. - Душа болит! Вина нет граммульки?
Папа принимается рыться в карманах, когда вдруг открывается лифт и из него - мама:
- Мне Вейцман сказал… Покажи руки! Я этого гипнотизера посажу! Ты помнишь его фамилию?
Хлоп! И никакой Дианы! Она только участкового милиционера и маму боится.
- Он мне до конца своих дней будет пенсию платить! - Мама на нервной почве кладет свою сумку на плиту и тоже начинает Сережины руки дергать, как будто это поломанный шпингалет в уборной. - Ты до Мирзоева дозвонился?
- Он твоих Вербицких еле вспомнил.
- Ты сказал, что мы две таксы платим?
- А ты сказала так сказать?
- Идиота кусок! Ничего нельзя доверить!
- Можно. Я выпросил у него другого сенса. Не знаю уж, экстра или нет.
- Юмор твой, знаешь! Господи! Он же весь мокрый. Уписался? Чей он дал телефон?
- Серебро. Фамилия сенса: Серебро.
Быстрые мамины руки, как две мышки, бегают по пуговицам и молниям, стягивая мокрое.
- Мирзоев - гений. Он нашей Нелечке ребенка сделал! Андрей! Не стой! Держи его за плечи. Сережик! Эй! Ты почему молчишь? Ты можешь говорить?
- Ты же видишь, что не может!
- Боже мой! Неси его лыжные брюки. И трусики. Сынуля, ручкам не больно? Головка не болит? Давай и носки снимем.
- Эти брюки?
- Лыжные! Теплые! Ну что за козел!
- Если взяла отгул - надо дома сидеть! За ребенком смотреть!
- Я взяла отгул?!
- Мне твой Кузнецов сказал…
- Он же меня сам отпустил к заказчику, он забыл!
- Он сказал, что ты пошла с сыном к врачу! Ты же у нас ведьма. Накаркала!
Они думают, что я не говорю. И что я не слышу. И что я даже не душа. У папы руки медленные, как две черепахи в панцирях.
- Когда ты брала отгул под мамин сердечный приступ…
- Уйди с моих глаз! Звони Серебру!
А сухие трусы - это, оказывается, еще и безумно тепло. И сухие брюки. Всего-всего обняли, как будто любят-любят! Я вас тоже, брюки, ужасно люблю!
- Пап.
- Что? Он что-то сказал, Тата! Мне показалось…
- Показалось - перекрестись! Вот мы и одеты.
Раз плюс раз - бабушкин звонок.
Мама кричит:
- Не вздумай ей говорить.
Папа уже от двери:
- Но она сама у…
- Не у!.. Сережа, иди в свою комнату!
Бедная бабушка опять звонит: раз плюс раз. Папа открывает.
- Зачем ты? Такая тяжесть!
Две полные сумки капусты - голова к голове. Бабушка их ставит на пол и гордо растирает разрумянившиеся руки:
- Можно ли было не взять? Два часа - и мы с капустой! Ой, какие люди в очереди злые стали! Сереженька, будем мириться?
- Ольга Сазоновна, мы все сейчас на пару часов уедем.
- Куда же на ночь глядя? Ему уроки делать! Сережа, скажи бабушке, что случилось!
- Сережа, иди к себе. Я кому сказала? - Мама в спину подталкивает и в темной комнате оставляет. И нечем зажечь свет. Зато из темноты голоса слышней - лица же не мешают.
Мама кричит:
- Нелечка! Как хорошо, что я тебя застала! Скажи мне честно: что такое этот Серебро? Да нет! Экстрасенс!
Папа считает:
- Раз, два, три, четыре, пять…
Бабушка говорит:
- Мне давно пора, как ты говоришь, андеграунд.
- Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Мама, это же в другом смысле!
- Ты сам мне объяснял: это - "под землю".
- Двадцать! Не под землю, а под землей. Течение такое. На, выпей. Мама, пей!
- Я знаю, там река мертвых течет. Теперь опять в это стало модно верить! - Бабушка заплачет сейчас. - Только бы не лежать, чтоб от вас и часа не зависеть! Только бы сразу!
Шкаф, кресло, стол выступают из темноты, как крупные звери из зарослей. Они и пахнут похоже с тех пор, как их в прошлом году сюда привезли. Но если Серебро - это тот самый, который в школу сегодня приезжал… Их, может быть, всего два или четыре. Ну ясно, что не больше! А-а, скажет, как же, как же! Давно тебя жду! Я ведь сразу тебя насквозь увидел! Ну-ка, говори при всех: для чего тебе руки? колено чесать или не колено? Позор! Позор и грязь! Микробы и позор! Все слышали? И обязательно бабушке его передайте, чтобы недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах. На полу лежал топор, весь от крови розовый, - это сын играл с отцом в Павлика Морозова. Нет, вы послушайте! Если бы Казя сегодня испугалась машины и укусила его за ногу или лучше если бы Га-Вла в зал его не пустила: опоздал - сам виноват! Лучше если бы Серебро выступал бы в Индии, заразился там малярией и сейчас бы под тремя одеялами там дрожал!
- Серебро! Серебро! Я же знаю, ты меня слышишь! В моих руках - часть твоей силы! Я же унес ее с собой! Что - испугался? И сети расставил. И ловишь меня! Серебро, я приказываю: замри, замри, умри!
Свет. Я не вижу ничего. Кто-то вбежал. Папа. И бабушка. И мама. Все стоят.
- Я - сам гипнотизер! Я не поеду! Не двигаться! Стоять!
- Сереженька, - это бабушка.
Бабушка не поддается. Крадется ближе.
- Бабушка, замри! Я - гипнотизер!
- Уже замерла, - а сама крадется.
- Ольга Сазоновна, стоять, - мама - сквозь зубы и глаза закрыла.
И папа прищурил. Но видно же: некрепко спят.
- Дети! Вы все - дети! Папа, собирай цветы! Тебе десять лет. Собирай! Их тут целое поле!
- Собирай, - мама шепчет.
- Но, Татуль…
- Собирай, прыгай, бегай! - Мама быстрей всех поддалась. И папа нагнулся и воздух хватает.
- И тебе, мама, десять. Скажи, девочка, громко: сколько тебе лет?
- Десять, - говорит мама.
- Он же горит весь.
- Бабушка! А тебе как раз именно сегодня десять лет исполнилось!
- Почему сегодня? - Бабушка наполовину уже!
- Сегодня, сегодня! - кричит мама, брошку от себя отстегивает и, как медалью, бабушку награждает. - С днем рождения, Оленька! - и целует ее и обнимает, как никогда, как в детстве.
- Надо же! - Бабушка брошку рукавом трет. - Можешь ведь, Наташа, можешь!
- И цветы вот - я собрал! - Папа охапку воздуха держит, не знает, куда деть.
- Расти большая! - Мама за края юбки берется и книксен делает.
- Ему надо ложиться спать в девять! - Ну опять ее в старость несет! - И пить натуральные соки, а не ваши полувитамины!
- Мы к девяти вернемся, - и все цветы на пол уронил.
Вот я сейчас! Вот я всех вас сейчас! Насквозь! Надо делать пассы! Вся же сила - в руках! Я - ОН! Пассы! Пассы-лаю!
- У нас - праздник! За руки! Всем! - Так не может кричать мальчик, я - ОН! И стрелы и молнии из рук: - Папа! Мама! За руки! Водим!
И мама вдруг больно левую хватает:
- Праздник-праздник-хоровод! - и правую тоже, но правая же - папе.
- Я вас! Я вас всех - вас сейчас! - Жаба в груди вздрагивает и клокочет.
- Сереженька, все уже хорошо!
Огромная - а хочет через горло!
- Мы никуда не едем, ну? - Мама тесно обняла всего.
- А-а-а! Гы-а! - Я Олег. Мне пчела горло жалит.
- Папа нам сейчас постель постелит.
И лицо жалит:
- А-а! Гы-а! А!