* * *
Серьга – детдомовский парень, родился в военную пору, голодал, холодал. Может, поэтому, а может, по другой какой причине в организме у него оказался небольшой, но коварный изъян. Узнал он об этом случайно, когда попал в больницу после аварии – на машине работал в ту пору. Долго лежал с переломами ребёр. От нечего делать заигрывал с медсёстрами, небылицы рассказывал, шутил с докторами, каждое утро делавшими обход. Шутил, шутил, а после переключился на серьёзный, доверительный шепот.
– Доктор! Что такое? – допытывался он. – Давно гуляю, устали не знаю, и хоть бы одна залетела.
– Куда залетела? – не понял седовласый врач. – Ну, в том смысле, что – детишек нет.
Степенный, седовласый врач предложил обследоваться, и вскоре после этого ошарашил парня: не суждено вам, дескать, быть отцом.
Серьга помрачнел.
– А может быть, ошибка? Доктор пожал плечами. – Не исключено.
Ярославцев пытливо смотрел на него.
– А как проверить? Где?
– Да всё там же… – Доктор устало усмехнулся. – Гуляй, казак. Глядишь, да и получится.
– Ну, да! – угрюмо согласился парень. – Как в той песне.
Если долго мучиться, что-нибудь получится.
Однако время шло, и ничего пока не получалось. Серьгу это стало сначала раздражать, а потом повергло в тихое уныние, которое он тщательно прятал от людей, привыкших к тому, что этот парень – вечный зубоскал. И Серьга не разочаровывал людей. Он хорошо умел держать улыбку и хорошо умел держать удар. Два этих качества – помимо прочих – были для него как два крыла, позволяющих орлом лететь по жизни.
Задумавшись, он чуть не проехал мимо росстани, заваленной горбатыми снегами и обставленной частоколом стройненьких берёз.
Чем ближе становилось до Раскатов, тем сильнее горело груди – Серьга волновался как тот школьник, который плохо выучил урок. В конце концов, не выдержал и, остановившись, открутил белоголовку – хлебнул для храбрости. Не сказать, чтобы Серьга боялся, но всё-таки робость прижигала сердчишко – не каждый день приходится на "паровозе" ездить на такое свидание. Судьба решается, можно сказать.
Погоняя дальше свой гремящий "паровоз", Серьга изумлялся: "Ты посмотри, что деется! Приехала в Раскаты какая-то бабенка, взяла за шкирку и встряхнула – душу вынула из человека. Вот ведь как бывает, хоть "караул" кричи!"
* * *
Кареглазая, фигуристая Люся Белозёрова из города в деревню перебралась недавно – месяца три назад. У неё был сынишка – вихрастый, конопатый сорванец, любитель из рогатки пострелять по соседским курам и петухам. Как раз благодаря тому парнишке Ярославцев первый раз и увидел Люсю. Камень из рогатки, пролетевши мимо цели, щелкнул по кабине трактора; во время уборочной Серьга пластался на полях возле Раскатов, заехал в деревню, возле которой была заправочная для хлебоуборочной техники. Женщина, увидев, что трактор остановился, вышла за калитку, давай ругать проказника. А тот оказался с характером – отбежал от матери и опять прицелился в беднягу-петуха. Серьга засмеялся – нравились ему такие непокладистые, глазёнками сердито сверкающие мужички. Он сам в детдоме был такой – только успевали окна застеклять.
– Иди сюда, – позвал он, спрыгнув наземь. – Как тебя звать, стрелок?
– Никак. – Мальчонка смотрел настороженно.
– Хорошее имя – Никак. Ну, подойди. Что? Боишься?
– Ну, вот ещё! – парнишка подошел.
Присев на корточки, Серьга попросил доверительным тоном:
– Отгадай загадку, Никак Никакович. Без крыльев летает, без кореньев растёт. Что такое? – Серьга показал глазами на месяц, берестой белеющий в предвечернем небе.
Не утруждая себя отгадками, мальчонка бухнул напрямую:
– А ты меня на тракторе прокатишь?
– Запросто. – Серьга подмигнул. – Если мамка с папкой разрешат.
Парнишка засопел.
– А папки нету. Он в кладовке. Ну, то есть, в этой, как её?
В командировке.
– И давно он в той кладовке?
Промолчав, мальчишка засмотрелся на чёрные усы – Серьга недавно отрастил.
– Дяденька, а почему у тебя брови под носом растут? Серьга чуть не упал, схватившись за живот, – хохотал до слёз.
– А тебе не нравится? Ну, значит, я их сбрею – эти брови под носом. – Он ещё хотел потолковать с парнишкой, но тут подошла суровая мама – за руку увела сынишку.
И вот тогда-то, при первом взгляде на эту женщину, Серьгу будто молния прожгла. Нечто подобное он испытал в полях однажды летом, когда разгулялась гроза и ослепительно-жарко шарахнула над головой; Серьга за сердце схватился в тот миг, сел на землю, оглушённый, и подумал, что всё – душу богу отдаст.
После уборки он приехал в Раскаты, где жил закадычный дружок. Посидели за поллитровкой, поговорили за жизнь, и Серьга – старательно скрывая сердечный интерес – вскоре узнал, что Люся Белозёрова живёт без мужа. И в тот же вечер сдуру он постучался к ней, но строгая, характером твёрдая Люся даже не пустила на порог – незваный гость, да плюс ещё в подпитии. "Да хотя бы и трезвый, – думал Серьга позднее, – с каких это щей среди ночи будет она привечать незнакомца? Много медведей таких бродит по пасекам, на дармовщинку мёд собирает!"
* * *
Деревенские крыши торчали уже над снегами в полях, а над крышами колосились дымки в тихом воздухе. Это были Раскаты. Километра четыре оставалось до них.
И вдруг Серьга увидел милиционера, выходящего из-за деревьев и по-хозяйски властно машущего своей полосатой дубиной.
В груди заныло. Он затормозил и тут же взял папиросу зубы – водочный запах отбить.
"Сейчас будет лекция о вреде алкоголя, – затосковал он, покидая кабину. – А главное, путёвки нету, чёрт возьми. – Он ухмыльнулся. – Ну, я же непутёвый, так и скажу".
Он спрыгнул с гусеницы, шапку сбил на бровь.
– Я вас категорически приветствую! – улыбаясь, прокричал милиционеру с дубиной.
Однако тот стоял, не шелохнувшись. Стоял, смотрел куда-то за деревья.
И Серьга посмотрел туда. И обалдел, приоткрывая рот, – чуть папиросу не выронил.
Из-за деревьев показались ещё два милиционера, одетые в бронежилеты, с касками на головах, с небольшими боевыми автоматами.
"А чего это они? Кого-то ловят?" – У Серьги малость отлегло от сердца.
Краснощёкие автоматчики задубели в засаде. – Ты один? – хмуроброво спросил старший.
– Один. А что такое?
Не поверив, старший подошел, в кабину заглянул. – Никого по дороге не видел?
– Нет. Ну, то есть, видел Тольку Трусова. Он застрял на своей легковушке, я выдернул.
– А больше никого? – Да нет. А что стряслось?
Милиционеры, приглушённо переговариваясь, обошли зачем-то кругом трактора. Потом один из них открыл планшетку и показал фотографию какого-то бритоголового молодца.
– Посмотри внимательно. Не встречал?
– Нет. – Серьга потоптался, докуривая. – Я могу идти? Ну, то есть, ехать…
– Свободен. – Старший спрятал фотографию. – Если встретишь, так будь осторожен. Позвони в милицию.
– Обязательно. А что он натворил?
– Много чего, – нехотя ответил милиционер. – Расстрел просто так не дают.
– Вот ни хрена себе! – Ярославцев присвистнул, сдвигая шапку на другое ухо. – Как же там охраняют, если они бегут из-под расстрела?
Старший мрачновато пошутил: – Ну, встретишь, так спроси.
– Договорились. – Серьга улыбнулся, ещё не веря счастью своему. – Ну, так что? Я погнал, мужики?
– Давай, да только поосторожней. – Милиционер нахмурился. – Выпил и лезешь за руль…
Серьга забрался в кабину и, чувствуя себя в безопасности, закричал, посмеиваясь:
– Командир, а тут нету руля! Тут фрикционы!
– Давай, давай! – Милиционер сердито махнул рукой. – Дави по холодку!
– Как скажете! – И Серьга со всей дури надавил на газ.
Земля под "паровозом" затряслась. Снег посыпался с вершины сосенки, растущей на обочине. Между ветвями синицы порскнули.
Милиционеры, глядя вослед, покачали головами в касках. Сзади на кабине красовалось грозное предупреждение:
"НЕ ВЕРЬ ЖЕНЕ И ТОРМОЗАМ!"
После встречи с милиционерами настроение стало портиться. Продолжая двигаться к Раскатам, настороженно поглядывая по сторонам, Серьга вспомнил свою бывшую подружку, ту, что пиво подавала в чайной.
"Всё хотела, чтобы я на ней женился. А у самой мужик сидит в тюряге. Так он за кражу загремел, какой расстрел? Правда, там уже мог намотать". Потом он вспомнил другую кралю – и у неё муженёк парился за колючей проволокой. Затем ещё одну зазнобу вспомнил – и у неё супружник за решёткой.
"Мать честная! – Ярославцев поразился. – Все мужики по лагерям. По пионерским. Эх, ну да ладно, оставим эту весёлую тему. Надо вот тут, наверно, повернуть. Так быстрее будет".
Сокращая дорогу, он поехал по заснеженному лесочку, распугивая снегирей и синиц, глухаря, тетёрку. Инстинктивно пригибая голову и морщась – будто берёзовые ветки хлестали не по кабине, а по голове – Серьга ломанулся напропалую. Свежие сугробы, наскирдованные между деревьями, взрывались как пуховые перины – холодные, искрящиеся перья летели на лобовое стекло, на разогретый капот, на котором подрагивали радужные капельки воды, подкрашенные ядом машинного масла.
Под гусеницами трещал кустарник, молоденький сосновый подрост ломался, зелёными ежатами разбегаясь по снегу. Испуганные рябчики взлетали с заснеженных деревьев; дикие голуби – клинтухи, чем-то кормившиеся на полянке.
Родник впереди обозначился – пар над снегом кудрявился. Переехав небольшой ручей, серебристой ниткой раскрутившийся от клубка-родника, Серьга остановился. Выйдя из кабины, помахал руками и попрыгал, разминая затёкшие косточки. Попил зуболомной водички. Умылся, восторженно охая, ощущая родниковую, жгучую свежесть. Посмотрел на небо.
"Красота! – Он поцарапал под сердцем. – Построить бы вот здесь хорошую избу, жениться бы на Люсе Белозёровой и жить, пахать земельку, траву косить – покосы тут шикарные!" И почему-то вспомнилось – в памяти мелькнуло – далекое послевоенное детство, когда он, конопатый отрок, босиком ходил в ночное с табунами лошадей; как хорошо там было, и тут можно устроиться неплохо.
Сорока затрещала невдалеке, отвлекая парня от мечтаний.
Он поглядел – сороку не увидел, только заприметил, как снежная труха рваной лентой с дерева посыпалась.
Серьга хотел вернуться к "паровозу", только вдруг что-то шкурой почувствовал. Что? Это было трудно объяснить.
С ним такое случалось уже в тайге на делянке, где он сутками вкалывал на лесовозе; однажды вот так же – спиной – он почувствовал, а потом увидел матёрого медведя, затаившегося в нескольких шагах за деревом.
Не делая резких движений, парень повернулся, бегло посмотрел по сторонам. Нет, никого поблизости. Правда, чуть позднее он заметил белку. Усмехнулся, поправляя шапку.
"Во, чертовка! Шастает и паровоза даже не боится!" В нескольких шагах от родника белка доставала свои запасы – кедровые орешки из-под снега. Полюбовавшись проворным зверьком, Серьга подумал: "Вот поймать бы! Пацану в подарок!" Высовывая кончик языка от напряжения, он пошел на цыпочках – снег заскрипел крахмалом. Белка вскинула голову, мгновенно отпрянула и замерла, подняв трубою роскошный хвост. Чёрный глаз её, похожий на ягодку, влажно блестел в полумраке под кедром.
"Ладно, – Серьга улыбнулся, – живи, пока я добрый!" Он повернулся – уходить. И в этот миг неподалёку ветка сухо щелкнула. Белка стрелой взлетела на вершину кедра – снег посыпался, хвоинки и тонкая кора, напоминающая луковую чешую.
Присмотревшись, Серьга увидел за кедрами бородатого старика – рвал рябиновые гроздья, пристукнутые морозом.
– Дед! – приветливо окликнул он. – Здорово!
– Видали и здоровей, – приближаясь, ответил старик.
Солнце горело над плечом старика – Серьге плохо видно. Памятуя встречу с милиционерами, парень спросил:
– Ты никого чужого здесь не видел, дед?
– А ты? Родня мне?
– Тоже правильно. – Парень улыбнулся. – Ну, будь здоров. – Погоди. – Старик, покряхтывая, одолел сугроб выше колена. – Ты далеко путь-дороженьку держишь?
– До Раскатов.
– Вот хорошо. А может, подвезешь? Парень пальцем постучал по своей шапке. – А мозги растрясти не боишься? – Ничего. Зато не пешкодралом.
– Ну, полезай. Только нет, погоди, – вспомнил Серьга. – Я сам открою. Дверцу там заедает.
Сели, поехали по бездорожью. В кабине грохотало как в середине тучи грозовой – толком не поговоришь, поэтому сначала ехали молчком, но Серьгу это вскоре утомило: компанейский парень, говорливый.
– Дед! Я почему про чужого спросил? – Он вкратце рассказал о встрече с милиционерами. – Представляешь, дед?..
Расстрел!.. На курок нажать легко, а потом попробуй, воскреси, если окажется, что человек не виновен. Сколько случаев таких! – Парень достал папиросы. – Не куришь, дед? Бери, пока я добрый.
Попутчик папироску молча взял.
– Вот я и говорю… – беззаботно тараторил Серьга. – От сумы до тюрьмы очень близко. Взять хотя бы мой пример. Меня же в армии едва не засудили! Представляешь? За то, что я будто бы стибрил секретную карту. А я тогда дневальный был, убирал у командира в кабинете. Потом хватились – карты нету. Где? Ну, и давай меня трясти как грушу. Крысы штабные.
Через день нашли – за тумбочку упала. Представляешь? Так что с выводами спешить не надо. Он, может, потому и тягу дал, что нет на нём вины. Вот я, например, нагрешил бы, не дай-то бог, так я бы никуда не побежал – пускай стреляют, что ж теперь, лучше поскорее от греха избавиться. Так я рассуждаю, дед? Не так? Ты как на это дело смотришь со своей седоволосой колокольни?
Старик молчал, нахмурившись, сосредоточенно глядел вперёд и папиросой пыхтел, растрясая пепел на бороду, на грудь.
Ярославцев покосился на него и ощутил неясную тревогу. Что-то смутило и насторожило в этом бородатом облике, окутанном облаками табачного дыма.
Серьга хотел повнимательней приглядеться к старику, но впереди маячил новый мост, перед которым дорога шла в наклон – тут не зевай.
Неподалеку от Раскатов построили этот мост в середине лета, устроили торжественную сдачу в эксплуатацию, начальство приезжало, громкие речи толкали, красную ленточку перерезали.
И вот теперь на новеньком мосту снова народ суетился, будто ленточку перерезать собрались. Машина с тёмной будкой подкатила – перед мостом раскорячилась так, что ни проехать, ни пройти. На обочине виднелся мотоциклет с коляской, сверкающей в лучах предвечернего солнца.
Наклоняясь к уху Ярославцева, дед попросил:
– Притормози!
– Что? Растрясло? Ну, я же говорил.
Трактор остановился.
– Разворачивайся! – приказал попутчик, свирепо сверкая глазами.
Парень замер в недоумении. – Дед, я не понял юмора…
– Я сказал, разворачивайся! – Попутчик из-за пазухи выдернул наган. – Живее!
"О! – промелькнуло в голове у Серьги. – Здравствуй, дедушка Мороз, борода лопатой! Так она же приклеена, борода! Как я раньше-то не заметил?"
– Что-то я оглох на паровозе. – Серьга старался не глядеть на оружие. – Растрясло, дедуля? Да? Я ж говорил…
– Заткнись! – Ствол упёрся в висок Ярославцева. – Разворачивайся!
В груди у парня стало жутковато-весело и жарко. Надавивши на газ, он отчаянно рванул фрикционы. Трактор взревел, крутанувшись юлой.
– Ну? – Серьга зубы оскалил. – Что дальше?
– Вперёд!
– В том смысле, что назад?
– Нет! – попутчик потыкал стволом. – Поехали вот там, по льду!
– Ты что? Опупел? Мы провалимся. – Парень ладонью похлопал по дрожащему рычагу. – Ты знаешь, сколько весит мой паровоз?
Попутчик, наливаясь кровью, покрутил барабан над виском Ярославцева.
– Я мозги тебе вышибу! Трогай!
Серьга потянулся к пачке папирос – зажата железною скобкой у лобового стекла.
– Тяжело в деревне без нагана, да? – Он усмехнулся. – Я покурю. Перед дальней дорожкой. А ты, если торопишься, садись на моё место, понужай.
В эту минуту машина от моста отвалила. Покачиваясь на сугробах, стала приближаться к трактору.
"Дедуля" развернулся и ударил рукояткой по голове.
У Серьги зубы клацнули – папироса выпала. Кровь горячей змейкой поползла по виску, по щеке – капнула на белую рубаху. Раскалёнными глазами посмотрев на ряженого деда, он сквозь зубы процедил:
– Ну, ладно! Поедем, красотка, кататься…
Угрожающе урча, трактор медленно пополз по крутому обрыву. Угол наклона оказался опасным – правая гусеница на мгновенье потеряла опору и вхолостую затарахтела по воздуху.
– Всё! – вслух подумал Серьга. – Сейчас перевернёмся!..
Нет, бляха-муха!.. Фу! Вот повезло…
Дальше он молча поехал.
"Выдержит? Нет? – Он вглядывался в лёд. – А если провалюсь и утоплю? Меня же тогда самого расстреляют…"
Ледяная броня возле берега была капитальной – протоку стужа прохватила до самого дна. А вот дальше… Сердце жарко дёрнулось, когда Серьга дальше погнал свой "паровоз". Из-под шапки поползли крупные капли пота. (Надо сказать, что Серьга ненавидел лёд; батя у него на "дороге жизни" под Ленинградом ушёл под лёд, из кабины полуторки выскочить не успел).
Руки-ноги парня сами собой работали, привычно и проворно подстёгивая трактор.
– Куда ты прешь, дубина? – раздался крик под ухом. – А куда? – Ярославцев окрысился. – Куда тебе надо? – К железной дороге!
– Я чужие мысли не читаю.
– Заткнись!
– Не ори, а то пешком пойдёшь.
Серьга исподлобья смотрел куда-то вдаль, уже окутанную сиреневой предвечерней дымкой. Горы на том берегу становились кирпично-красными. Над краем бора – над заснеженными крышами деревни – стальным обломком накалялся тонкий месяц. Тени с берега сползали, чёрными заплатами латали серебристый снег.
Потрясая наганом, "дедуля" снова стал орать над ухом.
– Там полынья! Куда ты прёшься?.. Фары-то включи! Желтоватый свет полоснул по ледяному руслу. Впереди курился тоненький дымок.
– А чо ты испугался, как дешевый фраер? А? – Серьга смотрел, не скрывая презрения. – Тебе же вышка светит. Какая разница, как подыхать?
– Поворачивай, курва! – заревел "дешевый фраер". – Убью! Мне нечего терять!
Лед под ними потрескивал, пружинисто и плавно проседая, – белёсые молнии разлетались по сторонам. Показалась тёмная вода – следом за трактором побежала, "наматываясь" на блестящие гусеницы. Из-под пола откуда-то в кабину потянуло студеным бездонным духом.
– Давай назад! – Детина бороду с себя сорвал отчаянье. – Назад! – А я куда?..
– Назад! Мать твою…
Облизнув пересохшие губы, Ярославцев рывком распахнул свою дверцу.
– Открывай! – закричал пассажиру. – Прыгай, хрен моржовый! Я кому говорю?
Детина подёргал за ручку.
– Сука! – заскулил. – Не открывается!
"Ну, да!" – вспомнил Серьга; пассажирская дверь заедала в последнее время – открывалась только снаружи.
– Вот так-то, – пробормотал он, – вам, козлам, говоришь, не хлопайте дверцей, так вы же не понимаете.
– Иди, открой! – Детина запаниковал. – Ага, сейчас! Забегу впереди паровоза…