– Открой, сказал, падла! Убью!
Серьга наотмашь ударил по руке пассажира. Наган полетел, кувыркаясь, и пропал под ногами.
Парень бросил рычаги и на подножку выскочил, но потом опять – за рычаги. Стискивая зубы, посмотрел назад. Чёрная вода, подкрашенная светом зари, тянулась далеко за трактором – как чернозёмная пахота. Гусеницы всё глубже и глубже вязли в той пахоте.
Надо было прыгать, а он всё медлил, медлил – жалко чёртов "паровоз".
"Батя тоже думал, что успеет!" – пронеслось в голове. Студёная вода – крупными брызгами – на стекло летела из-под гусениц. В кабину – в раскрытую дверцу – с перезвоном заползали куски оловянного льда с пятаками багровых вмороженных листьев. Серьга собрался руку протянуть – пассажирскую дверцу попробовать открыть. Но пассажир в это время нагнулся – нашарил наган под ногами.
"Да пропади ты пропадом!" – подумал Серьга, выскочив быстрее пули.
* * *
В районной милиции парня мурыжили несколько часов подряд, заставляя рассказывать, а потом писать и переписывать показания по поводу утопленного трактора и человека наганом.
– Слушай! – возмущённо рыкнул Серьга, обращаясь к молодому, упитанному лейтенанту. – Я тут за ночь роман накатал. Сколько можно?
Прочитав последний вариант показаний, лейтенант остался доволен.
– Лев Толстой отдыхает рядом с такой загогулиной! – похвалил он, пряча бумагу в папку. – Ладно, свободны пока. – Что значит, "пока"?
– Там будет видно.
– Да? – Ярославцев занервничал. – Вам очки не купить? – Какие очки?
– А такие! – Серьга шишку потрогал на голове. – Тут куда уж виднее! Меня, бляха-муха, чуть не прихлопнули, и я же крайний. Лихо получается.
– Успокойтесь. – Лейтенант поправил фуражку. – Идите, женитесь.
Остановившись у порога, парень огрызнулся. – А вот это тебя не касается!
– Не тебя, а вас.
– Правильно. Всех вас это ничуть не касается. Нечего лезть. Лейтенант собрался покурить. Шумно дунул в папироску.
Сунул в рот.
– Вы хоть знаете, кто это был?
– Кто? Где?
– Ну, в тракторе с вами…
Серьга пожал плечами. – Бандюга. А что? Разве нет?
Помолчав, лейтенант чиркнул спичкой, но не прикурил – неожиданно резко погасил огонёк.
– Это был гражданин Белозёров. Муженёк её.
– Да иди ты… – растерянно выдавил Серьга.
– Да, да! – Лейтенант зажёг вторую спичку. – Это был он. В бегах…
Округляя глаза, Ярославцев покачнулся, точно обухом треснутый. Вышел на крылечко отделения и потоптался, не соображая, куда идти.
Студёная заря цвела вдалеке над крышами.
"Это утро? – обескуражено гадал он. – Или это вечер?" Только теперь к нему пришла чугунная усталость, и он, слабея в коленках, поторопился присесть на лавочку под фонарём.
Покурил, глядя в небо, где гасли морозные крупные звёзды. Покачал головой, глядя в землю.
* * *
Потом он долго ехал на автобусе. Отрешённо глядел за окно.
Перед глазами мелькали заснеженные сосны, берёзы, поля со стогами, пригорки, до камней зализанные ветром. Кустики полыни торчали из сугробов. Суровая, пустынная дорога, чуть озарённая холодным солнцем, то там, то здесь была испятнана "кровушкой" залётных снегирей.
Дорогу почти всю уже прочистили, но кое-где встречались свежие заструги, которые приходилось штурмовать с разгону, и не всегда удачно: и шофёру, и пассажирам приходилось шуровать лопатой. Пассажиры бухтели, недовольные такой затяжною поездкой, а Серьга, тот напротив, был доволен – ничего хорошего там, куда он ехал, не предвиделось.
В посёлке уже знали о происшествии, причём вся эта история успела обрасти такими слухами, что бабка, у которой он квартировал, сильно изумилась, когда увидела живого квартиранта.
– А мне сказали, ты, милок, утоп! – прошептала старуха, крестясь.
– Нет, – утешил Серьга. – Оно не тонет…
Самокритика эта прозвучала довольно серьёзно. На него навалилась тоска и печаль: "паровоз" утопил, человека угробил; какой бы ни был, но человек. Серьга хотел выпить и забыться, но по горькому опыту знал – потом будет ещё хуже. Надо на трезвую голову пережить всю эту дребедень. Хорошо бы уехать куда-нибудь на самую далёкую делянку, зарыться в косматую хвойную глушь и на пару с волком от тоски повыть.
Размышляя на эту тему, он переоделся и пошёл на работу. Мужики в гараже его встретили – кто с сочувствием, кто с затаенным злорадством: "Добегался, красавчик, допрыгался!".
Завгар по прозвищу Гар Гарыч – постоянно гаркал на мужиков – едва не с кулаками набросился на бедолагу.
– Ты чо наделал? Я тебя под суд…
– Правильно, – равнодушно согласился парень. – Сначала под суд, а потом под расстрел.
– Ты не умничай! – Завгара больше всего разозлило странное спокойствие парня. – Зачем ты сел на трактор? Кто тебя просил?
– Свояк твой. Бракодел несчастный.
– Какой бракодел? Чо ты гонишь?
– У твоего свояка, – стал рассказывать Серьга, – баба дочку родила, вот он и попросил машину из сугроба выдернуть.
– Допустим. – Гар Гарычу крыть было нечем. – А в Раскаты зачем попёрся?
– А вот это не твоё собачье дело.
Завгар побагровел – никогда ещё с ним Серьга так не разговаривал.
– Чо? Как ты сказал? Я не расслышал.
– Ни чо! Пыль с ушей надо смахивать…
– Ты зубки-то мне не показывай, а то я их могу пересчитать! – Гар Гарыч кулаком шарахнул по столу, будто кувалдой. – Что? За Люськой решил приударить? Ты у меня за всё ответишь, сучий потрох! Я тебе такую Люську покажу…
Серьга слушал, слушал, сидя в прокуренной коморке у завгара. Поднялся, подошёл к столу.
– А может, тебя тоже утопить? Как трактор, или как Муму. Мне ведь это запросто. Семь бед, один ответ.
Завгар, здоровенный бычина, растерялся, глядя парню в глаза – необычайно глубокие, невыразимо печальные.
* * *
Ясные зори стояли до самой середины декабря. Мороз давил, да так, что люди лишний раз носы на улицу не высовывали, даже за ёлками в бор не спешили. Потом отпустило немного. В синем, выстывшем небе облака полосками потянули своё волокно – это значит, к теплу. Ярким солнцем, вынимающим слезу, снега заполыхали в полуденной округе.
Прошёл почти месяц, прежде чем Серьга снова приехал в Раскаты. (Трактор, поднятый со дна, долго пришлось ремонтировать, потом направили в тайгу на лесосеку).
Люся Белозёрова встретила его с какой-то тихой, потаённой радостью.
– А где парнишка? – громко с порога спросил Ярославцев. – Спит.
Серьга на шёпот перешел. – А я привёз вам ёлку. – Вот спасибо. А где?
– Там, в сенях. – Он покашлял в кулак. – Ты извини, что я так поздно.
– Ну, что же теперь? Проходи. Он робко потоптался у порога.
– Я только что с делянки. Понимаешь?
– Понимаю. Проходи. Есть будешь?
Парень улыбнулся – широко и нежно. – Не заработал ещё.
– Как это?
– Пойду, пока светло, штакетины поправлю возле ворот, снег со двора покидаю…
– Да ладно, потом.
– Потом суп с котом.
– Почему? – Хозяйка улыбнулась. – Суп у меня с курицей. Серьга засмеялся, выходя во двор.
Вечер был морозный, тихий – даже на другом краю села слышно, как хрустят шаги запоздалого какого-то шагальщика. Луна, уже почти полная, медленно вспухала над тайгою, над берегом. Снега, разгораясь голубовато-холодным огнём, сияли на десятки, а может быть, на сотни километров завьюженной матушки-Сибири. Воробьи под застрехи прятались, негромко переговариваясь о чём-то перед сном. Сахаринки изморози витали в воздухе, сластили на губах.
Вернувшись в избу, парень долго молчал. Сидел, кулаками похрустывал под столом. Потом поднялся, глядя женщине в глаза.
– Люся! Давай-ка, выходи за меня замуж!
Ресницы у хозяйки вздрогнули.
– Что? – Она улыбнулась. – Прямо сейчас?
– Я серьёзно! – Серьга подошёл и взял её за плечи. – никому ещё не предлагал. Ну, честно. Всё будет путём. Усыновлю парнишку. Без проблем. Я сам детдомовский – не сладко без отца. Ну, что молчишь? Не нравлюсь, так и скажи.
Пауза вышла томительной, мучительной. – Нравишься, – тихо призналась женщина. Крепкой ладонью Серьга погладил её по голове. – Ну, вот и всё. Замётано.
Женщина вздохнула, глядя куда-то на реку, мерцающую белыми лунными зайцами.
– Серёжа! Дело в том, что нам…
– Что – вам? Ну, говори. – Нам надо уезжать отсюда.
– Во! – Он руки опустил. – Вы же только приехали! – Не знаю, как сказать. – Она к столу присела, потеребила край скатёрки. – Трудно мне здесь будет. После всего того, что на реке… Ты понимаешь?
Он помолчал, глядя в окно. Ёлку в дом занёс. Потом только твёрдо заверил, пожав плечами:
– Уедем, какой разговор?! Хоть завтра соберемся и уедем. Женщина молча прижалась к нему.
Парень обнял её. Поцеловал.
Тихо было в горнице, тепло, уютно. Всё крепче, всё гуще пахло оттаявшей ёлкой, сулящей скорый Новый год и, может быть, новую жизнь. Потрескивала печь, бросая золотистые блики на потолок. Луна обворожительно сияла за окном. И глаза сияли – от любви.
Распродажа ангелов
Вечерний тонкий месяц улыбался в чистом тёплом небе Средиземноморья, туманы барашками брели по-над берегом Итальянской Ривьеры, маяк на кромке мола моргал бессонным глазом – далеко из окна было видно.
Ночь опускалась на землю, на море. Ночь. Тишина. И только слышно порой, как неумолимо, нервно секундная стрелка трепещет на больших часах в рабочем кабинете – стрелка точно торопила, подталкивала к принятию решения: лететь в Россию.
Моложавый итальянец снял очки, протёр глаза и прошёлся по кабинету. Постоял у зеркала, кончиками пальцев поправил чёрные, назад зализанные волосы. В чёрных глазах его полыхало что-то демоническое.
Он хотел закурить, но подумал, что надо бросать эту пагубную привычку – ребёнок должен видеть хорошие примеры, потому что неразумное дитя всё будет повторять как зеркало или, точнее сказать, как маленькая, очаровательная обезьянка. Понюхав сигару, Франческа – так его звали – чиркнул золочёной зажигалкой, но тут же решительно задул огонёк и спрятал сигару с зажигалкой в дальний угол выдвижного ящика.
Франческа трудился в одной преуспевающей аграрной фирме, занимающейся выращиванием табака – две тысячи гектаров разбросаны по областям; фирма культивирует первоклассные табачные листья нескольких сортов и, прежде всего, сорт "Havanna", который используется для кубинских сигар. Табачная рассада, над которой успешно колдовал Франческа, ежегодно проходила селекцию на фирме, а затем отправлялась для выращивания в аграрные филиалы. Дело интересное, однако же, греховное, думал Франческа – табак столько вреда приносит людям, просто ужас. И в то же время творческий процесс производства сигар настолько нравился ему, что это греховное дело итальянец не мог оставить; процесс изготовления хороших сигар напоминал ему процесс изготовления хорошего вина – созревание и того и другого определяется на нюх и на вкус.
А между тем курить хотелось – спасу нет. Но Франческа терпел, повторяя себе: ребёнок должен видеть хорошие примеры.
Прогулявшись по кабинету, Франческа снова сел за стол, очки надел, приобретая вид серьёзный и внушительный – вид профессора миланского университета.
Перед глазами лежала плотная казённая бумага, содержащая секретные сведения: здоровый русский мальчик трех-четырех годов стоит 20 тысяч долларов, китайский мальчик – 10 тысяч долларов. Список был подробный, на нескольких страницах содержались сведенья "Федерального банка данных о детях, оставшихся без попечения родителей". Сообщались даты рождения, внешность, характеры детей и прочее. И там же записаны номера телефонов, куда нужно звонить по вопросам усыновления или опекунства.
Перечитав секретный список, Франческа – немного театрально, с наигранной усталостью – бросил бумагу на стол. Бросил так, как будто перед ним находились люди, с которыми он не хотел торговаться. И также театрально – все итальянцы прирождённые актёры – Франческа налил себе рюмку спиртного. Пригубив, он снова взялся изучать секретные списки и даже не заметил, когда и как в пальцах оказалась дымящаяся "Havanna", которую он опять-таки держал немного театрально. Поймав себя на том, что курит, Франческа, неодобрительно покачав головой, раздавил сигару в пепельнице.
Осторожно войдя в спальню жены, Франческа негромко окликнул:
– Ты спишь, Паола?
Тишина вздохнула над кроватью, и этот вздох тоже был немного театральным.
– Не спится. Ну, что ты решил, дорогой?
Присев на край постели, Франческа погладил горячую, работой ненатруженную руку жены, ощутил биение какой-то нервной жилки.
– Завтра утром летим. – Он кончиками пальцев поправил на висках чёрные, блестящие волосы. – Я заказал билеты.
– Хорошо, – тихо откликнулась Паола, у которой имелись проблемы по женской части – после многочисленных обследований врачи сказали, что родить она не сможет.
Над кроватью висело бра, прикрытое изящным абажуром. – Посмотри. – Франческа свет включил. – Вот фотография. Нравится? – Красивый. Русский? – Русский. Сирота.
– Хорошо. Ну, давай будем спать, если утром в дорогу. – Давай, – согласился Франческа, но демонический огонь, разгоравшийся в чёрных глазах, красноречиво говорил жене о том, что спать ей пока не придётся на этом "прокрустовом" ложе любви – тут всегда им тесно в жаркие минуты бурной страсти.
Потом они лежали, опустошённые, вполголоса разговаривали по поводу предстоящего путешествия.
Лететь решили налегке; во-первых, ненадолго, а во-вторых, смутила неразбериха с багажом, случившаяся в Риме, в аэропорту – тысячи сумок и чемоданов целую неделю не могли улететь вслед за своими владельцами; багажная система справиться не могла с пиковыми нагрузками. Это был довольно редкий случай, но…
– Если даже в Риме багажный хаос! – Франческа поморщился. – Можно представить, что будет в России.
– Значит, мне придётся взять только самое необходимое, – неохотно согласилась Паола.
– Надо брать необходимое не тебе, а мальчику! – напомнил Франческа, повышая голос оттого, что жена в первую очередь озабочена тем, как она будет выглядеть.
Ранним утром супружеская пара поехала в такси.
За окнами мелькал привычный калейдоскоп, состоящий из миниатюрных улочек старого города, из фресок, из горчащего "эспрессо". Иногда открывались головокружительные виды. Вдоль дорог росли кипарисы, за которыми пряталось восходящее солнце. Время от времени в приоткрытое окно врывался тонкий аромат тальятелли с белыми грибами – итальянская яичная паста, приготовленная в форме плоских ленточек, золотистых или зелёных.
И чем ближе был аэропорт, тем сильней супружеская пара волновалась – оба они с трудом переносили полёты. Вот почему громоздкий "Боинг" показался неуклюжим мастодонтом, рождённым ползать по земле. Вцепившись в подлокотники кресел, они переживали неприятную минуту – затаив дыхание, следили, как "Боинг" набирает сумасшедшую скорость. От страха закрыв глаза, оба они – страстные католики – стали молиться Римскому папе Иоанну Павлу Второму. Молитва помогла им забыться, хотя в это время они пропустили много интересного.
"Боинг", набирая высоту, прошёл над Апеннинским полуостровом, над южными склонами Альп, полыхавшими от восходящего солнца. В туманной дымке под крылом промелькнули: остров Сицилия, Сардиния и ещё ряд мелких островов.
Потом, когда самые ужасные минуты – взлёт и набор высоты – остались позади, супружеская пара с облегчением вздохнула, но всё-таки не расслабилась. Они всю дорогу держались за руки. Стараясь забыться, заснуть в мягких креслах, надели специальные чёрные повязки на глаза. Но это оказалось делом бесполезным; супружескую пару не покидала тревога – под ними целых десять тысяч метров, если не больше. И другая тревога не давала покоя.
– Франческа, – на ухо говорила жена, – а может, деньги надо было перечислить?
– А если там проблема с банкоматами? Россия такая страна…
– А документы…
– Я всё решил, Паоло, не беспокойся.
– Да как же не беспокоиться? Господи! Когда собаку собираешься купить, и то…
Демонически-чёрные глаза итальянца сверкнули. – Сравнила тоже! Всё, тихо, спи.
Через несколько часов, слегка измятые, измученные, но всё-таки заряженные чисто итальянским оптимизмом, они приземлились в международном аэропорту Шереметьево, забывая отметить тот факт, что никакой неразберихи с чемоданами у пассажиров не произошло.
Московская осень выдалась необычайно мягкая, на деревьях лист ещё крепко держался, хотя уже полностью окрасился багрецом и золотом.
Итальянцы зашли в ресторан, находящийся в центре, поужинали, немного привередничая, говоря, что лазанья в домашних условиях – куда как лучше.
– Весь секрет заключается в соусе, – напомнила женщина, с помощью ножа и вилки трогая нежнейшие слои теста, запечённые с начинкой, соусом и сыром.
– У тебя хорошо получается. – Франческа пальцы сложил щепоткой и поцеловал их, тут же распуская веером. – Просто блеск!
– А как тебе эти спагетти?
Скривив одну щеку, Франческа пошутил: – Шнурки под соусом.
Посмеиваясь, они вышли на улицу. Уже вечерело. Накрапывал дождь – капли пролетали мотыльками под фонарём. Франческа, твёрдо решивший покончить с куревом, тоскливо покосился на табачный киоск. После еды особенно сильно захотелось пососать любимую "Havanna".
Жена перехватила его взгляд.
– Закури. – Улыбнулась. – Что мучиться?
– Нет! У мальчика перед глазами должен быть только хоро-ший пример!
– Молодец. – Жена к нему прижалась. – Ты такой волевой…
Муж посмотрел на табачный киоск.
– Да у них тут и нету нашей "Havanna". Только "Беломор в канаве".
Они сняли номер в гостинице и хорошо отдохнули, предварительно занявшись любовью и похохатывая от того, что старая кровать едва не развалилась.
Затем был ещё один перелёт, теперь уже в российскую глубинку, затерявшуюся в тайге, в холодных предгорьях, кое-где присыпанных первоснежьем – сверху виднелись рваные простыни снега, застелившие поляны, перевал.