Подойдя к двери, Том обернулся, потому что мистер Гринлиф тоже поднялся и начал было что-то говорить, хотя Том его и не слушал. Том вдруг увидел, что идет дождь – по оконным стеклам хлестали серые потоки мелкого дождя. Он оглянулся, точно в последний раз, – торопливо, не в состоянии толком что-либо разглядеть. Мардж будто съежилась и показалась ему крохотной посреди огромной комнаты, а мистер Гринлиф по-старчески суетливо семенил ногами, против чего-то возражая. Но уютный гостиничный номер был вполне реален, как и вид по ту сторону канала, где стоял его дом, – из-за дождя его, однако, не было видно. Возможно, он никогда его больше не увидит.
– Вы… скоро вернетесь? – спросил мистер Гринлиф.
– Да-да, – ответил Мак-Каррон с безучастной решительностью палача.
Они направились к лифту. Значит, так это все происходит, думал Том. Несколько слов, тихо произнесенных в вестибюле. После чего его передадут итальянской полиции, а Мак-Каррон, как и обещал, вернется в номер. Мак-Каррон прихватил с собой несколько бумаг, которые достал из своего портфеля. В лифте Том принялся рассматривать лепной узор, тянувшийся вдоль таблички с указанием этажа: яйцеобразный овал, вокруг четыре выпуклые точки, еще один овал, точки, и так до цифры с указанием первого этажа. "Скажи же что-нибудь разумное, что-нибудь банальное, хотя бы о мистере Гринлифе", – сказал про себя Том. Он стиснул зубы. Только бы его не прошиб сейчас пот. Он еще не начал потеть, но пот, скорее всего, выступит у него на лице, когда они окажутся в вестибюле. Мак-Каррон был ему едва по плечо. Когда лифт остановился, Том повернулся к нему и угрюмо спросил, обнажив зубы в улыбке:
– Вы в первый раз в Венеции?
– Да, – ответил Мак-Каррон. Он направился через вестибюль. – Зайдем сюда? – Он указал в сторону бара. В его голосе звучала вежливость.
– Хорошо, – сказал Том.
В баре было не много народа, но не оказалось ни одного свободного столика, который не стоял бы слишком близко к другим столикам. Неужели Мак-Каррон станет обвинять его в таком неудобном месте, преспокойно выкладывая на стол факт за фактом? Том сел на стул, который придвинул ему Мак-Каррон. Сам Мак-Каррон сел спиной к стене.
Подошел официант.
– Signori?
– Кофе, – сказал Мак-Каррон.
– Капучино, – сказал Том. – А вам капучино или эспрессо?
– Который из них с молоком? Капучино?
– Да.
– Тогда мне его.
Том сделал заказ.
Мак-Каррон смотрел на него, улыбаясь краешком губ. Том ожидал три или четыре начала: "Так это вы убили Ричарда, не так ли? С кольцами-то, выходит, сплоховали?" Или: "Расскажите о моторной лодке в Сан-Ремо, мистер Рипли, и поподробнее". Или просто, спокойно направив разговор в нужном направлении: "Где вы были пятнадцатого февраля, когда Ричард высадился в… Неаполе? Хорошо, а где вы тогда жили? Где вы жили в январе?.. Вы можете это доказать?"
Мак-Каррон, однако, ничего не говорил, а лишь разглядывал свои пухлые руки и слабо улыбался. Ему, наверное, кажется таким простым делом распутать этот клубок, думал Том, что и говорить о нем не хочется.
За соседним столиком четверо итальянцев громко смеялись и болтали, перебивая друг друга. Том хотел бы быть от них подальше, но он сидел не шелохнувшись.
Он весь сжался как пружина, но напряжение искало выхода. Потом он услышал свой собственный невероятно спокойный голос:
– У вас нашлось время поговорить с… Роверини, когда вы были в Риме?
И, едва задав этот вопрос, он понял, что хотел спросить именно это: он хотел узнать, слышал ли Мак-Каррон о лодке в Сан-Ремо.
– Нет, – ответил Мак-Каррон. – Меня ждала записка, что мистер Гринлиф будет сегодня в Риме, но я прилетел в Рим так рано, что решил застать его здесь – а заодно и побеседовать с вами. – Мак-Каррон заглянул в свои бумаги. – Что за человек Ричард? Как бы вы описали его как личность?
Значит, Мак-Каррон решил зайти с этой стороны? Том будет говорить, а он выискивать в его словах дополнительные ключи к разгадке? Или он просто нуждался в объективном мнении, которого не мог получить у родителей Дикки?
– Он хотел стать художником, – начал Том, – но знал, что хорошим художником он никогда не станет. Он пытался вести себя так, будто это ему все равно, будто он вполне счастлив и будто именно такую жизнь он и хотел вести в Европе. – Том облизнул пересохшие губы. – Но по-моему, жизнь повернулась к нему боком. Отец, как вы, наверное, знаете, не одобрял его поведения. Да и с Мардж Дикки попал в неприятную историю.
– Что вы имеете в виду?
– Мардж его любила, а он ее нет, и в то же время он так часто виделся с нею в Монджибелло, что она продолжала надеяться… – Том почувствовал себя увереннее, но сделал вид, что ему трудно даются слова. – Вообще-то, он никогда со мной на эту тему не говорил и о Мардж всегда отзывался хорошо. Она ему очень нравилась, но всем было понятно – да и Мардж тоже, – что он никогда на ней не женится. Но Мардж не отступалась. Вероятно, это главная причина, по которой Дикки покинул Монджибелло.
Мак-Каррон, так показалось Тому, слушал терпеливо и с сочувствием.
– Что вы хотите сказать, утверждая, что она не отступалась? Что она предпринимала?
Том подождал, пока официант поставил две чашки пенистого капучино и сунул счет под сахарницу.
– Мардж продолжала писать ему, хотела с ним увидеться и в то же время, я уверен, вела себя очень тактично и не вмешивалась в его жизнь, когда он хотел побыть один. Дикки рассказал мне об этом в Риме, когда я виделся с ним. Он говорил, что после убийства Майлза у него не было ни малейшего желания встречаться с Мардж и он боялся, что она приедет в Рим из Монджибелло, прослышав о всех тех бедах, которые с ним приключились.
– Почему, как вы думаете, он нервничал после убийства Майлза? – Мак-Каррон отхлебнул кофе, поморщился – оттого, что тот был то ли горячий, то ли крепкий, – и помешал его ложечкой.
Том объяснил. Они были близкими друзьями, и Фредди был убит через несколько минут после того, как покинул его дом.
– Как вы думаете, Ричард мог убить Фредди? – тихо спросил Мак-Каррон.
– Нет, не мог.
– Почему?
– Потому что у него не было для этого причины – мне, по крайней мере, она не известна.
– Обычно говорят так: такой-то на убийство не пойдет, – сказал Мак-Каррон. – А вы как считаете, Ричард мог бы пойти на убийство?
Том заколебался, искренне желая ответить честно.
– Никогда об этом не думал. Не знаю, что это за люди, которые готовы на убийство. Я видел, как он сердится…
– Когда?
Том описал два дня в Риме, когда Дикки, по его словам, рассердили и вывели из себя расспросы полицейских и он даже съехал с квартиры, чтобы не отвечать на телефонные звонки друзей и незнакомых людей. Том связал это с нараставшим недовольством Дикки, с крушением его надежд, потому что он не делал тех успехов в живописи, которых хотел. Он отозвался о Дикки как об упорном и гордом человеке, испытывавшем благоговейный страх перед своим отцом и потому готовым пренебречь его желаниями. Дикки, по мнению Тома, был странной личностью: он был щедр и к незнакомым людям, и к друзьям, но подвержен внезапным переменам настроения – от общительности до замкнутости. Подводя итог сказанному, Том назвал Дикки самым обыкновенным молодым человеком, которому приятно было считать себя неординарной личностью.
– Если он и покончил с собой, – заключил Том, – то, вероятно, потому, что обнаружил в себе некоторые изъяны или несовершенства. Мне легче представить, что он покончил с собой, нежели считать, что он убил кого-то.
– Но я вовсе не уверен, что он не убил Фредди Майлза. А вы?
Мак-Каррон был совершенно искренен, Том был в этом уверен. Мак-Каррон даже ожидал, что он сейчас станет защищать Дикки, потому что они были друзьями. Том чувствовал, как страх покидает его, будто что-то очень медленно в нем растворяется.
– И я не уверен, – сказал Том, – но не могу в это поверить.
– Но это многое бы объяснило, не правда ли?
– Да, – сказал Том. – Все.
– Ну что ж, это только первый день работы, – сказал Мак-Каррон, оптимистично улыбнувшись. – Я еще не читал отчет в Риме. Возможно, после того как я окажусь в Риме, мне захочется еще раз поговорить с вами.
Том пристально смотрел на него. Кажется, все позади.
– Вы говорите по-итальянски?
– Не очень хорошо, но читать могу. С французским у меня лучше, но я справлюсь, – ответил Мак-Каррон, будто речь шла о предмете второстепенной важности.
Но это же очень важно, подумал Том. Он представить себе не мог, как Мак-Каррону удастся через переводчика вытянуть из Роверини то, что он знал о деле Гринлифа. Не сможет Мак-Каррон пообщаться и с такими людьми, как хозяйка дома, в котором жил Дикки Гринлиф в Риме. А ведь это очень важно.
– Я разговаривал с Роверини в Венеции несколько недель назад, – сказал Том. – Передайте ему от меня привет.
– Передам. – Мак-Каррон допил свой кофе. – Как вы думаете, где, по вашему мнению, он мог бы скрываться?
Тому было неудобно сидеть на стуле, и он переменил позу. Это уже ближе к делу, подумал он.
– Насколько мне известно, Италия нравится ему больше других стран. На Францию я бы не поставил. Греция тоже ему нравится. Как-то он говорил о том, что хочет побывать на Майорке. Испания, думаю, тоже не исключается.
– Понятно, – вздохнув, сказал Мак-Каррон.
– Вы возвращаетесь сегодня в Рим?
Мак-Каррон поднял брови.
– Наверное, если мне удастся поспать здесь несколько часов. Я две ночи не спал.
А держится хорошо, подумал Том.
– Думаю, мистер Гринлиф уже поинтересовался расписанием поездов. Есть два поезда утром и еще несколько днем. Он собирался уехать сегодня.
– Мы уедем сегодня. – Мак-Каррон взял счет. – Большое спасибо вам за помощь, мистер Рипли. У меня есть ваш адрес и номер телефона на тот случай, если я снова захочу с вами повидаться.
Они поднялись.
– Вы не против, если я поднимусь и попрощаюсь с Мардж и мистером Гринлифом?
Мак-Каррон был не против. Они снова поднялись на лифте. Том с трудом удерживал себя от того, чтобы не начать насвистывать какую-нибудь мелодию. В голове у него крутилась "Papa non vuole".
Когда они вошли в номер, Том внимательно посмотрел на Мардж, ожидая увидеть с ее стороны признаки враждебности. Но вид у Мардж был явно трагический. Как будто она овдовела.
– Я бы хотел и вам задать несколько вопросов, мисс Шервуд, – сказал Мак-Каррон. – Если вы не возражаете, – добавил он, обращаясь к мистеру Гринлифу.
– Конечно нет. Я как раз собирался спуститься в вестибюль за газетами, – ответил мистер Гринлиф.
Мак-Каррону еще работать и работать. Том распрощался с Мардж и мистером Гринлифом – на тот случай, если они поедут в Рим сегодня и он больше их не увидит. Мак-Каррону он сказал:
– Буду рад приехать в Рим в любое время, если от меня будет какая-нибудь польза. До конца мая я собираюсь быть здесь.
– До этого времени мы что-нибудь узнаем, – улыбнувшись, произнес Мак-Каррон с уверенностью ирландца.
Том спустился в вестибюль вместе с мистером Гринлифом.
– Он снова задал мне те же самые вопросы, – сказал Том мистеру Гринлифу, – а еще интересовался характером Ричарда.
– Ну и что ты думаешь на этот счет? – спросил мистер Гринлиф. В его голосе прозвучала безнадежность.
Том знал: покончил ли Дикки с собой или же где-то скрывается – и то и другое в глазах мистера Гринлифа предосудительно.
– Я сказал ему то, что считаю правдой, – сказал Том, – а именно что он может и скрываться, а мог и покончить с собой.
Мистер Гринлиф, оставив это высказывание без комментариев, лишь похлопал Тома по руке.
– До свиданья, Том.
– До свиданья, – сказал Том. – Дайте о себе знать.
"У нас с мистером Гринлифом все в порядке", – подумал Том. И с Мардж тоже все будет в порядке. Она проглотила объяснение насчет самоубийства, и теперь ее мысли будут направлены только в эту сторону.
Том провел день дома, ожидая телефонного звонка от Мак-Каррона и разговора с ним, пусть и несерьезного, но звонка не было. Позвонила лишь Тити, местная графиня, и пригласила его на коктейль во второй половине дня. Том принял приглашение.
А следует ли ожидать неприятностей со стороны Мардж? – думал он. Она ведь никогда не доставляла ему неприятностей. Самоубийство Дикки – это idée fixe, которая замечательно вписывается в ее ограниченное воображение.
28
Мак-Каррон позвонил Тому из Рима на следующий день и спросил имена всех, кого Дикки знал в Монджибелло. Кажется, Мак-Каррону только это и хотелось узнать, потому что он не торопясь записывал все фамилии и сверялся со списком, который дала ему Мардж. Большинство фамилий Мардж уже сообщила, но Том снова прошелся по списку вместе с их трудными адресами – разумеется, Джорджо, лодочник Пьетро, Мария, тетушка Фаусто, чьей фамилии он не знал, хотя и довольно туманно объяснил Мак-Каррону, как добраться до ее дома, лавочник Альдо, семейство Чекки и даже старый Стивенсон, художник-отшельник, живший за деревней, – Том никогда его не видел. У Тома несколько минут ушло на перечисление, а у Мак-Каррона, наверное, уйдет не один день на проверку. Он назвал всех, кроме синьора Пуччи, который занимался продажей дома Дикки и яхты и который, несомненно, расскажет Мак-Каррону, если тот еще не узнал это от Мардж, что Том Рипли приезжал в Монджибелло устраивать дела Дикки. Если Мак-Каррон даже знал, что он занимался делами Дикки, то Том не воспринимал это слишком серьезно. А что касается таких людей, как Альдо и Стивенсон, то пусть Мак-Каррон попробует что-то у них выведать.
– А в Неаполе кто-нибудь есть? – спросил Мак-Каррон.
– Насколько я знаю, нет.
– В Риме?
– К сожалению, я не видел его в Риме среди друзей.
– Вы никогда не встречали этого художника… э-э… Ди Массимо?
– Нет. Лишь один раз его видел, – ответил Том, – но я с ним не знаком.
– Как он выглядит?
– Да мы и виделись-то мельком на улице. Я оставил Дикки, который собирался с ним встретиться, одного, поэтому меня близко не было. Ростом пять футов девять дюймов, лет пятидесяти, черные волосы с сединой – вот и все, что помню. Довольно плотного телосложения. Помню, на нем был светло-серый костюм.
– Гм… ну хорошо, – рассеянно произнес Мак-Каррон, записав услышанное. – Ну что ж, пожалуй, этого достаточно. Большое спасибо, мистер Рипли.
– Всегда рад. Удачи вам.
После этого Том несколько дней просидел дома, что на его месте сделал бы всякий, выжидая, пока поиски пропавшего друга не развернутся вовсю. Он отказался от трех или четырех приглашений на вечеринки. Газеты снова стали проявлять интерес к исчезновению Дикки, воодушевленные присутствием в Италии американского частного сыщика, которого нанял отец Дикки. Когда фотокорреспонденты из "Эуропео" и "Оджи" явились, чтобы сфотографировать дом и его самого, он велел им удалиться, а одного особенно настойчивого молодого человека просто взял под локоть и вытолкнул из гостиной. Однако в течение пяти дней не произошло ничего важного – ни телефонных звонков, ни писем, даже от tenente Роверини. Порой Том ожидал самого худшего, особенно в сумерках, когда чувствовал себя более подавленным, чем в другое время суток. Он представлял себе, как Роверини и Мак-Каррон вместе развивают теорию о том, что Дикки мог исчезнуть в ноябре, думал о том, как Мак-Каррон проверяет, когда он купил машину, и нападает на след, разузнав, что Дикки не возвращался после поездки в Сан-Ремо, а Том Рипли приезжал, чтобы договориться о продаже принадлежавших Дикки вещей. Он вновь и вновь вспоминал о том, как мистер Гринлиф устало и равнодушно попрощался с ним в то последнее утро в Венеции, как-то и не по-дружески, и воображал себе, как мистер Гринлиф с чувством негодования возвращается в Рим, потому что все усилия найти Дикки безрезультатны, и неожиданно требует провести тщательную проверку Тома Рипли, этого мерзавца, которого он послал за океан на свои деньги, чтобы тот попытался вернуть домой его сына.
Но по утрам Том снова был оптимистом. Хорошо, что Мардж, несомненно, верила в то, что Дикки тосковал эти месяцы в Риме. Все его письма она сохранила и, наверное, покажет их Мак-Каррону. Замечательные, кстати сказать, письма. Том был рад, что так тщательно обдумывал их, когда писал. Мардж следует занести скорее в актив, чем в пассив. Как все-таки хорошо, что в тот вечер, когда она нашла кольца, он отложил в сторону свой башмак.
Каждое утро, лежа в спальне, он наблюдал, как за окном, с трудом пробиваясь сквозь зимний туман, над мирным городом поднимается солнце, как оно несколько часов до полудня заливает все вокруг своими лучами, и это спокойное начало каждого дня сулило ему покой в будущем. Дни становились теплее. Было больше света, дождь шел реже. Скоро наступит весна, и в одно прекрасное утро, еще более прекрасное, чем эти, он покинет свой дом и отправится на пароходе в Грецию.
Через неделю после отъезда мистера Гринлифа и Мак-Каррона Том позвонил мистеру Гринлифу в Рим. Мистеру Гринлифу нечего было сообщить, но Том ничего и не ждал. Мардж уехала домой. Пока мистер Гринлиф в Италии, думал Том, газеты будут печатать сообщения об этом деле ежедневно. Но сенсационного материала о деле Гринлифа явно не хватало.
– А как ваша жена? – спросил Том.
– Нормально. Напряжение, впрочем, все-таки сказывается. Вчера вечером я как раз с ней разговаривал.
– Сочувствую, – сказал Том.
Он подумал, что надо бы написать ей хорошее письмо, несколько дружеских слов, пока мистер Гринлиф в отъезде и она одна. Жаль, не подумал об этом раньше.
Мистер Гринлиф сказал, что уедет в конце недели через Париж, где французская полиция также вела поиски. Мак-Каррон едет с ним, и если в Париже ничего не произойдет, оба отправятся домой.
– Мне, да и кому угодно, ясно, – сказал мистер Гринлиф, – что он либо мертв, либо намеренно скрывается. На свете нет ни одного уголка, где бы не знали о том, что его разыскивают. Кроме разве что России. Но он, по-моему, никогда не стремился в эту страну, а?
– В Россию? Нет, этого я от него не слышал.
Очевидно, мистер Гринлиф придерживался той позиции, что Дикки либо мертв, либо черт его знает где. В ходе телефонного разговора позиция "черт его знает" была превалирующей.
В тот же вечер Том отправился к Питеру Смит-Кингсли. У Питера были английские газеты, которые ему прислали друзья. На одной из них был запечатлен Том, выставляющий фотокорреспондента "Оджи" из своего дома. Том видел этот снимок и в итальянских газетах. Снимки, на которых он был изображен в Венеции, и фотографии его дома добрались и до Америки. Боб и Клио прислали ему авиапочтой его фотографии и материалы из нью-йоркских бульварных изданий. Все это казалось им ужасно интересным.
– Меня от этого тошнит, – сказал Том. – Я торчу здесь только затем, чтобы оказывать кому-то любезности и помогать чем могу. Если кто-то из газетчиков еще попытается ворваться в мой дом, я его пристрелю.
Он действительно был раздражен и возмущен, и это слышалось в его голосе.
– Вполне тебя понимаю, – сказал Питер. – В конце мая я уезжаю домой. Если хочешь поехать со мной и пожить в Ирландии, то буду очень рад. Уверяю тебя, там чертовски спокойно.