Судя по всему, от предупреждения она воздержалась, потому что около шести вечера появился мужчина и первым делом воскликнул:
– Это еще что за тролль?
– Добрый вечер, месье, – подчеркнуто вежливо ответил оскорбленный.
Полчаса спустя Энида пришла за сыном. Уже по тому, как ее разглядывали родители Акселя, она поняла, что внешность ее ребенка произвела большое впечатление. "Нет, это не наследственное", – захотелось ей уточнить.
– Тебе понравилось, как ты провел время, милый? – спросила она по дороге.
– Да. Можно я пойду к Акселю в следующую среду?
Она согласилась. Это стало чем-то вроде еженедельного ритуала. Загадка становилась все более интригующей: как эти люди, имевшие такой магический телевизор и проводившие возле него бо`льшую часть времени, могли оставаться глупыми и даже хуже, чем глупыми, – вульгарными и ничтожными? Как получалось, что волшебные движущиеся картинки не развивали их ум? Деодат хотел узнать об этом побольше и спросил у Акселя, нельзя ли остаться у него на ночь.
– Без проблем, – ответил приятель.
В следующую среду Энида не зашла за сыном в половине седьмого, и ребенок смог наконец выяснить, как проходят вечера у других. Чистая фантасмагория: все это время они провели у телевизора. Около восьми часов мать заказала пиццу, ее вскоре доставили, и мать разложила ее сразу по тарелкам: таким образом не пришлось садиться за стол и отрываться от созерцания.
Зато программы менялись и становились не такими хорошими. На экране появились настоящие люди. То, что они говорили, вряд ли могло считаться интересным. Да и речь их была просто отвратительной, хотя вроде бы производила впечатление на семью Акселя. Иногда мать Акселя спрашивала, не хочет ли кто добавки. Отец протягивал тарелку, другой рукой призывая к молчанию.
Деодат постарался сосредоточиться на том, что говорилось. Едва он начинал понимать затронутую тему, как она менялась. Единственное, что было общим во всех сюжетах, – это тоскливая скука.
Довольно забавная реклама прерывала это занудство, но потом дело пошло еще хуже. Началась дискуссия между несколькими индивидуумами, каждый из которых говорил от имени Франции, как будто она им принадлежала. Наверно, в предыдущем эпизоде произошло нечто серьезное.
– Тебе это интересно? – прошептал Деодат на ухо Акселю.
Вместо ответа тот вяло пожал плечами.
– Может, пойдем спать? – предложил гость.
Отец жестом заставил их замолчать. Мальчики направились в комнату Акселя.
– Вы смотрите телевизор каждый вечер? – спросил Деодат.
– Мои родители любят быть в курсе.
– Но тебе это скучно, верно ведь?
– Ну, знаешь… – ответил тот, прежде чем пристроить голову на подушку и заснуть.
Такое поведение привело Деодата в глубокое смятение. Зачем приятель страдал от невыносимой скуки? Его вроде никто не заставлял: они вольны были уйти, не спрашивая разрешения. Тогда почему он терпел эту передачу?
Спальня Акселя была забита игрушками. Хотя Деодат приходил к нему каждую среду, они ни разу не играли ни с одной из этих чудесных штучек. Если бы он не боялся разбудить приятеля, он открыл бы аккуратно расставленные коробки, прикоснулся к желанным предметам – Лего, машина Бэтмена, солдатики из Лего Дупло. Он позволил себе утвердиться во мнении, что Аксель, возможно, не очень смышленый. И не исключал, что свою роль в этом сыграло вездесущее телевидение. И причиной были не обязательно передачи. Похоже, сам аппарат порабощал волю Акселя.
На следующее утро Деодат испытал облегчение, отправляясь в школу, которую, впрочем, совсем не любил. У него было ощущение, что он возвращается в мир, защищенный от небытия. В столовой он услышал, как Аксель рассказывает о нем гадости ("Он ест неряшливо, он не переодевается, ложась спать") и подошел спросить, в чем причина такого предательства.
– Да, знаешь, – ответил бывший приятель, пожимая плечами, – просто к слову пришлось.
– Я больше не буду приходить к тебе по средам.
– Почему?
Деодат знал, что проблема Акселя не только в том, что он глуп. Наверняка это было связано с телевидением, хотя природы связи он не понимал. Но ему стало грустно при мысли, что он больше не увидит чудесные мультфильмы.
Его родителей встревожил конец того, что они считали дружбой.
– Это так серьезно – то, что он тебе сделал?
– Нет.
– Тогда прости его.
– Уже простил. Просто все не так, как раньше.
Понятие дружбы еще не коснулось мальчика. Он не испытывал в ней особой потребности. При этом он вел себя с достоинством, ведь дружба появляется не затем, чтобы удовлетворить чье-то желание. Она возникает, когда встречаешь человека, который делает возможными эти высшие отношения.
Деодат видел, что в школе некоторые ученики были друзьями. Он воспринимал это как заключенный пакт, взаимную лояльность, что вызывало уважение, но не больше. А кроме того, он понимал, хотя это его совсем не огорчало, что Аксель, злословя на его счет, поднимает собственный авторитет. Он видел, сколько детей купились на подобную низость, и это не вызывало в нем желания сблизиться с одним из них.
Однажды, когда он играл во дворе в вышибалы, ему на голову шлепнулся птичий помет. Он не сразу понял, что произошло. Хохот одноклассников все разъяснил. Он помчался в туалет посмотреть на себя в зеркало и увидел на волосах беловатую субстанцию. Он не осмелился прикоснуться к ней. К его изумлению, на него вдруг нахлынула радость. Смывая под краном помет, он пытался проанализировать свое возбуждение: "Нас там было около сотни, а упало на меня. Птица меня выбрала".
Инстинктивно он понял, что подобную интерпретацию событий следует держать при себе. Если в классе узнают, что свою невезуху он рассматривает как избранничество, его песенка спета. Он сознавал, что у него нет шансов убедить хоть кого-нибудь в правильности своего объяснения. И тем не менее сам он не сомневался.
Будь Деодат учеником пророка, он бы истолковал этот знак как божественный символ. Но он обладал редким свойством видеть вещи такими, каковы они есть, и восхищаться ими именно в этом качестве. Данный случай обернулся для него озарением. Перед ним открылся новый мир – мир птиц.
Он пожалел, что не сработал исследовательский рефлекс и он не рассмотрел помет. Так что было неизвестно, был то голубь, воробей или иная порода.
Он, кого человеческие существа начали серьезно разочаровывать, радовался, получив столь ясный призыв поднять глаза к истинным обитателям неба. Зачем придумывать образ ангела, если существуют птицы? Красота, грациозность, великолепное пение, полет, крылья, загадочность – эта порода обладала всеми качествами священных посланников. С тем дополнительным преимуществом, что не было нужды воображать их: достаточно было на них посмотреть. Но умение видеть никогда не было сильной стороной рода человеческого.
"Но я смогу видеть. Уже могу", – решил Деодат. Созерцать эту поразительную категорию реальности, которая жила в нескольких метрах над нами. И речи не было о стремлении увидеть незримое: даже без бинокля птица доступна взгляду. Не слишком связанный с нашей расой и в то же время не вполне ей чуждый, птичий род являл собой чудо параллельной цивилизации, мирного сосуществования.
Вернувшись на школьный двор, ребенок вгляделся в кроны каштанов. Он увидел крылатых обитателей парижского неба: воробьев, голубей и многих других птиц, чьи имена были ему еще незнакомы. Он поклялся себе, что научится определять их.
– Део, играть будешь? – крикнул один из мальчиков.
Он вернулся к игре в вышибалы и незамедлительно вышиб нескольких игроков своей команды подряд. В конце концов его прогнали с поля.
Новообращенный был не способен думать ни о чем другом и ждал окончания уроков с болезненным нетерпением. Когда прозвенел спасительный звонок, он со всех ног кинулся на улицу, где стояла на посту верная мать, открывая ему объятия.
– У нас есть дома книга про птиц?
– Нет.
Лицо ребенка исказилось. К счастью, Энида быстро сообразила:
– Ты сможешь посмотреть про птиц в словаре.
Вкладка "Птицы" в старинном "Иллюстрированном Ларуссе" раскрыла взору Деодата свои сокровища. Он разглядывал их, лежа на животе, несколько часов подряд, совершенно зачарованный.
Словарь представлял на одной странице все птичьи семейства. Воробьиные, хищные, голенастые и водоплавающие сгрудились огромной стаей, чего природа никогда бы не допустила. Это было истинное произведение искусства, пиршество красок и изящества.
Мальчик, руководствуясь чисто научным подходом, просмотрел и другие вкладки Ларусса: он ознакомился с семейством кошачьих, с рыбами, динозаврами, змеями. Никаких сомнений, только вкладка с птицами производила на него такое впечатление. Хотя разворот, посвященный рыбам, был не менее красочным, Деодат не почувствовал ни малейшего влечения к этой породе с недоуменными или недовольными мордами.
Художник, иллюстрировавший словарь, придал птицам выражение загадочное, но не сводимое ни к какому человеческому настроению: рыбы выглядели надутыми, а птицы хранили свою тайну.
Он также посмотрел в оглавлении названия пород, изображенных на вкладке. О радость! В своей щедрости Ларусс в статье "Дрозд" упоминал самца дрозда и его супругу, дрозда-самку, а в статье "Синица" еще и лазоревку – да на этих страницах птиц было не счесть. Придется пролистать весь словарь: никогда не знаешь, на какую тайную разновидность наткнешься на следующем развороте, – так, гуляя меж двух просек, вспугивают вспорхнувшую птицу.
Раньше Эниде приходилось заходить в спальню сына и будить его, чтобы он собирался в школу. Отныне она обнаруживала, что мальчик уже проснулся и лежит на ковре в гостиной перед раскрытым словарем. Всякий раз она спрашивала, давно ли он встал. Ответ был неизменен:
– Не знаю.
– Лучше бы ты выспался. Тебе это необходимо.
– Птицы мне нужнее.
– Ты их всех теперь знаешь.
– Нет. Есть еще те, которых не нарисовали. И потом, важно не только их узнать. Главное, быть с ними.
Соседка услышала об увлечении сына повара птицами. Она предложила мальчику зайти к ней в гости, чтобы познакомиться с ее кенарем. Деодат вернулся домой, охваченный сильнейшим гневом:
– Мама, Джонни сидит в клетке! Мадам Бутон настоящий монстр.
– Люди, у которых есть птицы, вынуждены держать их в клетках. Иначе те улетят и погибнут. Здешний климат им не подходит.
– Значит, нужно отвезти их в родную страну.
– Это невозможно.
Ребенок долгое время пребывал в угнетенном состоянии духа, не желая верить. Садизм ему подобных вызвал у него отвращение.
Энида, совсем было собравшаяся купить сыну в подарок на Рождество бенгальские огни, испытала глубокое облегчение при мысли, что ей удалось избежать подобной ошибки. Она раздобыла в книжном магазине том "Птицы мира" издательства "Бордас".
Вот так в возрасте шести лет Деодат получил в качестве подарка на Рождество книгу, которая заменила ему Библию. Справочник сначала перечислял девяносто девять разновидностей неворобьиных, прежде чем приступить к подробному описанию семидесяти четырех разновидностей семейства воробьиных: несколько странный подход к классификации, который, однако, не смутил юного читателя.
Эта абсурдная сортировка, без сомнения, объяснялась тем, что для большинства людей любовь к птицам в действительности сводилась к любви к отряду воробьинообразных. И правда, как не испытывать нежности к синицам, славкам, снегирям и малиновкам? Деодат их обожал, но не больше, чем хищных или голубиных. Заодно он открыл для себя, что попугаи, а еще больше – лапчатоногие служили для большинства представителей человеческого рода объектом насмешек. Получается, эти земляные черви осмеливались выставлять на посмешище столь благородные семейства! Мальчик был вне себя. Решительно, нет пределов человеческой низости. Кто видел все великолепие стаи диких гусей, тот не может не склониться перед этими аристократами небес.
Гуси не были единственными жертвами дурацкого человеческого презрения. Деодат узнал, что по-французски журавль – синоним женщины легкого поведения, утка вызывает целый ряд гротескных сравнений, как и ее несчастный кузен индюк. Он продолжил свое исследование и нашел некоторое облегчение в том, что речь идет о дефектах именно французского языка. По-английски индюк называется turkey, что близко к "турку" и отсылает нас к Блистательной Порте. По-японски утка звучит как kamo, что созвучно имени божества, а журавль, который именуется красивым словом tsuru, сам является объектом культового поклонения.
Можно было бы написать целую диссертацию о потребности французского языка высмеивать эти великолепные создания. Инстинктивно Деодат заподозрил, что тут немалую роль сыграла ревность. Со времен Лафонтена известно, что если ты вызываешь зависть, то это приносит несчастье, и во Франции больше, чем где-либо.
Зато знаменитый фильм Хичкока, чье название прямо означало предмет его страстного увлечения и который он немедленно посмотрел, нимало его не шокировал. В "Птицах" не было ни ненависти, ни презрения, только глубокое осознание превосходства пернатого царства. Да, если бы птицы захотели, они легко уничтожили бы человеческую расу. Еще один повод восхищаться, не их доброжелательностью – слово неправильное, – но их благородным безразличием к человеку.
Деодат решил, что в своем поведении с одноклассниками будет вдохновляться, насколько возможно, примером птиц. Дети из его класса были такими же, как все остальные, то есть никуда не годными. Это не превращало их в исчадия ада, они не заслуживали никакого наказания. Просто ему нужно научиться жить, как птицы, – не вместе с человеческими существами, а параллельно с ними, в некотором отдалении. Даже когда воробей садится на ладонь к человеку, между ними остается непреодолимая дистанция, отделяющая род летающий от рода ползающего.
Ребенок, почитавший свою мать, захотел узнать, любит ли она его избранников.
– Я люблю птиц, – заверила Энида, – но не больше, чем лошадей или слонов. Птицы замечательные, но они не очень привязчивы.
Деодат задумался, прежде чем ответить:
– То, что ты сказала, – правда. И за это тоже я их так сильно люблю.
– Ты, такой ласковый, который не упускает случая поцеловать меня?
– Да. Тебя мне нужно любить так. Но любовь к птицам совсем другая и такая же необходимая.
Энида посмотрела на сына – он неизменно в ней вызывал недоуменное восхищение. Семилетний ребенок, который говорит такое, – это нечто. Деодата заставили пройти через пресловутые тесты. Коэффициент умственного развития, равный 180, позволял предрекать ему блестящее будущее. Однако Энида знала, что ее сын – это нечто гораздо большее, чем просто вундеркинд. Он гений, он создает собственные законы с полнейшим безразличием к принятым умственным парадигмам.
Экзаменаторы проверки ради поинтересовались у нее, не скучает ли ребенок в школе и не ведет ли себя в классе неподобающим образом. Она с удовольствием опровергла их заблуждение:
– У него примерное поведение. Он смотрит в окно.
Деодат вывел непреложный закон: не существует окна, из которого не была бы не видна как минимум одна птица. Он сочувствовал тем, кто питал страсть к лошадям, рыбам или змеям, потому что по отношению к этим видам закон окна не срабатывал. По зрелом размышлении закон окна работал только с птицами: насекомые зимой исчезали.
Из всех диких животных только с птицей человек жил бок о бок, причем на протяжении всего года. Единственными местами, где их редко можно было увидеть, оставались открытое море и пустыня: по совпадению там и людей было мало. Это наблюдение наводило на мысль, что птица, если можно так выразиться, была благородным собратом человека. Ее постоянное присутствие напоминало роду людскому, чем он мог бы стать, если бы не поддался странной привлекательности тяготения.
Речь шла о чисто морганатическом братстве: птица ни в коем случае не поделилась бы своими аристократическими привилегиями с человеком. Но тот мог в любой момент поднять глаза к небу и помечтать о жизни тех, кто посмел летать.
Полет с очевидностью подразумевал отвагу. Изначально ни одно живое существо не летало. Но однажды, сотни миллионов лет назад, какая-то зверюшка не только пришла к этой небывалой мысли, но и попробовала ее осуществить. С оправданным волнением мы вспоминаем о пионерах авиации. А помнят ли животных, которые рискнули жизнью в том безумном эксперименте? В те времена у них, безусловно, был выбор. Человек принадлежит к породе, которая выбрала землю под ногами.
Аристократизм не ограничивается единственным выбором: тот, кто выбрал небо, придумал также и пение. Вообразить древнейшую стадию языка, когда музыка не отделялась от смысла, можно лишь благодаря птицам. Скудный человеческий мозг породил такую теорию, как искусство для искусства. Дрозд или соловей на дословесном уровне понимают, что категория "просто красивого" – чушь, причем несуществующая. Да, они поют на пике красоты – но лишь для того, чтобы выразить высший взлет освобождения. Самая вдохновенная песнь соловья выражает беспредельность прекрасного и тех чувств, которые оно может вызвать.
Деодата трогало то, что не все песни птиц красивы. Некоторые изумительные породы испускают ужасные крики, например цапля или сойка. Цапля представляла особенно волнующий случай: редкие птицы, будь то в полете или на земле, настолько напоминают принцев. То, что голос этого принца напоминает звуки, которые издает больной чахоткой, прочищающий горло, заставляло внимательнее отнестись к басням о взаимосвязи "перышек" и "ангельского голоска".
И это тоже привлекало Деодата в пернатой породе: у птиц, как бы изумительны они ни были, имелись свои противоречия, неудачи и странности. Он никогда не уставал наблюдать за ними: они были царством со всеми положенными интригами, героями и шутами. От древнего археоптерикса до футуристской арктической крачки, от фольклорного ягнятника-бородача до несообразного поползня-стенолаза, от беспардонной кукушки до самоотверженного пеликана, от простодушной коноплянки до технологичного дятла – все роли были представлены.
Как заядлый читатель не может остановиться на единственной настольной книге, так и Деодат был не способен сказать, какая птица у него любимая: сова-сипуха (что может быть более душераздирающим, чем ее крик?), утка-мандаринка в летнем оперении (у нее такие грациозные повадки), сарыч обыкновенный (у него особая манера застывать в небе, прежде чем ринуться вниз), поползень (он так смешно передвигается задом наперед), королек (размер с шоколадную конфету), водяная курочка (какое красивое создание!), кольчатая горлица (у нее такой нежный взгляд) – как тут выбрать? Каждый раз, обнаружив в своем томе новый вид птиц, он прыгал от радости.