- Лезу, лезу! - смеясь, крикнул машинист, добровольно подставляя под удар шею. - Ста-рик "Дер-жа-вин" нас, как говорится… три ха-ха-ха…
В узком душном поддоне Андрей ворочался неловко, вначале он двигался осторожно, превозмогая отвращение: за шиворот падали комочки маслянистой сажи, выступающее железо водогрейных трубок больно давило бок и грудь. Свет переноски тускло освещал черные ряды трубок, уходящих вдаль. Трудно дышалось.
За бравадой Андрей скрывал душевную тяжесть, и он с облегчением спрятался сюда, отгородившись от внешнего мира глухоманью стальных перегородок; все время вспоминалась последняя встреча с Валентиной.
Сначала он вовсе не хотел думать об этом, отвлекаясь работой, но упрямая обида съезжала на прежние мысли.
…Мурмашинский автобус, казалось, двигался шагом, отдушливо хрипел, везя добрую сотню пассажиров, и, словно резиновый, вбирал все новые и новые порции желающих, так что после трех остановок стало в автобусе душно. Веселый парень-балагур смешил всех:
- Выдохните все одновременно! И не дышать! Займем образовавшиеся пустоты…
Пассажиры смеялись.
Валя тонким розоватым пальцем вывела рожицу на запотевшем стекле, но струйка влаги вскоре смазала изображение. Андрей и Валя стояли молча, не находя слов, плотно прижавшись друг к другу, ее густые синие - подкрашенные - ресницы касались его щеки, Андрей чувствовал близость ее теплого дыхания, запах волос. Перед крутым извилистым подъемом у железнодорожного переезда автобус долго стоял, урча выхлопными газами.
Валентина повела в сторону сморщенным носиком, - въедливый газ проникал в автобусный салон. Андрей поспешил открыть окно, и, внезапно лязгая железом, все оглушая, из-за поворота резво вынеслась электричка, в широких окнах запестрели лица, косынки, кепки, дождевики, корзины, телогрейки - все это стремительно летело за город, в сторону Кильдинстроя, Магнетитов, в разгар грибных сборов.
…Андрей прекратил работать, выключил свет, протянул в темноте руку и на ощупь впереди себя положил шкрябку; та глухо и печально звякнула, и звук этот тоскливо отдался в сердце Андрея. Он пытался вспомнить, кто первый начал игру словами. Особого значения для него это обстоятельство не имело, однако Андрею было бы приятно, если бы инициатором игры оказалась Валентина, хотя он твердо знал, что это было не так.
- Раньше на селе были только доярки, а по радио слышу - дояр. А недавно новое услышал: оператор доильной установки - ОДУ. Глядишь, и корову назовут ЖМУ - живая молочная установка - или еще ЖМУ-2/4 - два рога, четыре копыта.
- А если однорогая?
- Гм… ЖМУ-1/4… А дояр - машинист э-э-ээ… шестисиськовой ЖМУ…
- Дурак, сосковой?..
- Можно и по принципу рук, - говорил Андрей, теряя интерес к игре, но продолжая изобретать замысловатый ход.
- Андрюха, ну до чего ты темный, у нас давно машинное доение, мы первое место в области по надою держим, три тысячи девятьсот на корову - это не шутка; впрочем, доят, конечно, вернее - раздаивают, коровку руками, чтобы молочка больше давала, двумя руками.
- Тогда так: если двумя - Виртуоз-2. А если одной - Виртуоз-1.
- Не трепись.
- Ты неправильно меня поняла… не бельмеса не поняла.
- Ох, Андрюшка, я такая счастливая… А что такое бельмес?!
- Единица интеллектуальности.
…Лежа в душной топке, Андрей пережил это вновь.
Методически, раз за разом он срезал густой жирный нагар сажи, и вскоре однообразные движения заставили Андрея забыть все, кроме самого процесса - скобления железа о железо, ритмичного движения рук. Подвигаясь вперед, он шуровал где ломиком, а где шкрябкой. Соленый пот горячо застил глаза. Разогревшись работой - этим спасительным средством, Андрей перестал думать о Валентине. Он слышал сквозь резонирующий шум шкрябки, как механик дважды подходил к нему, но не отвлекал от дела. Наконец Громотков не выдержал, подошел в третий раз и постучал ручником по торчащим ботинкам, давая сигнал об окончании дела, но Андрей либо не слышал, либо не хотел отвечать. Тогда Громотков близко наклонился к торчащим ногам и, будто обращаясь к ним, прокричал:
- Андре-э-эй!
Механик остыл и теперь стыдился невольного взрыва, но все-таки не хотел первым идти на мировую, чтобы не испортить парня добрым отношением. Андрей продолжал молчать. Механик засветил переносной поддон, выхватил желтым пучком света темное от копоти лицо Старкова, белые зубы, обнаженные в беззвучном смехе.
- Вылазь, Андрюха!
- He-а! Мало ли что вам в голову придет. Может, вы ремнем стегать начнете, откуда я знаю!
- Вылезай, не буду! - серьезно сказал механик. - А то за ноги вытащу.
Он действительно схватил его за ботинки, но парень суматошно застучал ногами. Тогда механик схватил молоток и несколько раз ударил по каблукам, подбитым шурупами.
Андрей дрыгнул ногами, сгибаясь в коленях, как гусеница, и, хохоча, вылез из поддона, затем устало сел, закрывая спиной черное отверстие.
- Ну вот, теперь шабаш! Уф, заморился! Степанович, кто это к нам пожаловал? - сказал Андрей, вскидывая взгляд вверх.
- От баламут, ну все видит, - сердито и любовно заметил механик.
Вверху ржаво скрипнула дверь, затем дробно прозвенели ступени трапа. Наконец показался конус цветастой юбки Жанны, а рядом пузырями - брюки Мишо.
- Уже полтретьего, а вы еще не ели.
Две горки посуды, одна над другой, возвышались в полных Жанниных руках. Жанна спускалась осторожно, напряженно, боясь оступиться. Красивое лицо девушки, блестящие лукавые глаза говорили: я молода, стройна, хороша собой, мне приятно делать людям добро; но в то же время - выражало растерянность: ей было неловко делать то, что она делала, - на узких крутых трапах было скользко, тесно среди непонятного переплетения труб, нагромождения металла и механизмов… Смешение различных переживаний отразилось в ее нерешительном взгляде.
- Ой, как у вас тут грязно и душно, - сказала она и сморщила красивый тонкий нос. - Как вы советовали, так и сделала: с перцем и луком, - обратилась она к Громоткову. - Вкусно - ужас! Попробуйте!
Из открытой миски потянуло ароматом ухи.
- Куда положить? - спросила Жанна, обращаясь к Громоткову.
Мишо стоял позади Жанны, ничего не делал, чтобы помочь, только нежно глядел ей в затылок грустными темно-синими глазами.
Андрей хитро улыбнулся и подтолкнул локтем механика.
- А мы только что пирожки ели! - смущенно сказала Жанна.
- Дай брюхо полизать! - сурово и жадно, вращая белками, надвинулся Андрей.
"Вот этот бы живо окрутил", - подумал Громотков и оттого особенно участливо обратился к молчаливо стоящему товарищу:
- Мишка, подмогни женщине! Чего стоишь бестолково?
Тот кинулся к Жанне, внося излишнюю суматоху.
- Да ставь на верстак! Не мельтеши! - приказал Громотков, решительным жестом прерывая заполошенные движения молодого помощника.
- Тут же у вас машинное масло! - с сожалением в голосе сказала Жанна.
- Ничего, от машинного масла еще никто не умирал, оно чище, чем кукурузное.
Протерев ветошью руки, Андрей и механик жадно накинулись на еду, скребуче задевая алюминиевыми ложками о донышко миски.
Ели с видимым удовольствием, причмокивая и присвистывая. Большая луковица солидно плавала в середине миски и мешала обоим, Андрей подхватил ее ложкой и хотел было выплеснуть в бачок для ветоши, уже занес руку…
- Ты куда, охламон? - воскликнул Громотков.
- А что, разве можно ее есть? Скользкую, вареную?! Бр-р-р…
- Давай сюда! - Громотков взял луковицу за бледно-зеленый отросток, запрокинул голову и опустил целиком в рот.
- Ой, жутко, Степанович! - состроил гримасу Андрей. - Вы ее как устрицу проглотили. Пищит, а лезет… У меня, правда, Верка - сестра - тоже любит!
- Значит, твоя Верка - человек, Андрюха! А ты покудова - молекула! Как научишься есть, тогда и человеком станешь. Понял? Ох и хороша пиш-ш-ш-а-а-а! - с восторгом протянул механик, вытирая по-хозяйски ложку о внутреннюю сторону спецовки. - А на второе у нас что?
- Макароны по-флотски! - живо подключился Мишо.
- Вот это молодец, Михайло! Спасибо, друг! - сказал Андрей. - А как их есть? - спросил он Жанну, наклоняясь к ее красивому лицу.
- Что значит - как? - спросила она.
- Ну, вдоль или поперек? Вдоль - похудеешь, а поперек - поправишься… Так как?
- Ладно, Андрюха, не трепись, остывает, бери черпак и шамай свои ламинарии с мясом, - вроде бы строго напустился механик.
- А вы, Степанович, тоже хороши, малолетку обижали, не стыдно?! Пока я тут беседую с прекрасным полом, вы, я вижу, половину миски ухнули. - И тут же шутовски накинулся на еду: - Вперед, молодежь, принимай пищевую эстафету от наставников! - И он стал смешно и быстро сгребать ложкой макароны к себе, спешно отправляя их в рот, отчего щеки округлились.
- Тьфу! Не дал нормально поесть, - бросая ложку, в сердцах сказал механик. - И все это из-за тебя, Жанна, кровь в парне гудит, прыщи повылазили…
- Фу, набузовался, еле Степановича на финише обогнал. Ну вы и здоровы есть! Жанночка! А на третье - поцелуй?!
Он потянулся вверх руками и, хрустя всеми косточками, пропел:
- Люблю я девок рыжих, нахальных и бесстыжих!
Затем плечом подтолкнул смущенного приятеля, но тот стоял молча, насупившись, не зная, как поступить дальше: рассердиться или нет. Ревнуя Жанну, Мишо понимал, что ведет себя глупо, но ничего поделать не мог: обычно подвижный, живой ум его в присутствии Жанны цепенел; казалось, Мишо был доволен ролью безвольного человека. Но по тому, как раскраснелось лицо молодой женщины, каким простым и милым стало оно, Мишо понял, что был не прав. Он не знал, за что конкретно любит Жанну: за голос, лицо или фигуру; ему нравилось все: и запах волос этой женщины, и звук голоса, - все то, что составляло ее привлекательность.
- А ты что же, Мишк, сачкуешь сегодня? Вон две форсунки почисть, пока мы с Андрюшкой насосом займемся.
Жанна, сложив стопку мисок и прижав их к груди, поднималась по трапу, бросая смущенные взгляды на вздорного механика.
Андрей молча, лукаво смеялся и тихо напевал: "Ах, зачем эта ночь так была хороша?!"
- Ну и дуралей же ты, Андрюха!
- А умных людей нету, Михаил Степанович!
- Ну да!! Вот огорошил!
- Точно, Степанович! Что мы видим чаще? Характер человека. И через его поступки: смелые, легкомысленные, вежливые, добрые, честные - судим о людях и ум почти никогда не принимаем в расчет…
- Вот за что я тебя люблю, Андрюха, - за ум-ней-шие суждения. А ты, часом, значок такой не забыл?
- Ну, точка…
- А это?!
- Ну, запятая…
- А все вместе, без "ну"? - допытывался механик.
- Ну, знаки препинания, в предложениях несут смысловую нагрузку…
- Во, Андрюха, смы-сло-вую, а ты чешешь бессмыслицу, так нельзя. Ум - это дар… предвидения и, конечно, не сразу, но по совокупности поступков определить можно. Ладно, Андрей, иди! - и он подтолкнул машиниста в спину к насосу, окрашенному серебрином.
Механик машинально оперся руками о крышку парового котла, но отдернул руки и смешно затряс ими в воздухе - обжегся. Вскоре задумался, пытаясь мысленным взором проникнуть за чугунную преграду кожуха, где, всего вероятней, неисправность, где взаимодействуют две противоборствующие силы: железо и пар.
Круглыми ключами - "звездочками" они с трудом отдали верхние прикипевшие гайки подводящего трубопровода; когда сняли фланец - предстал весь внутренний механизм, непонятный для Андрея: поршни, отверстия, штоки. И все это - кирпичного цвета от горячего пара, кроме тускло-свинцовых стенок цилиндра, блестевших в глубине; то, что раньше было работающим механизмом, теперь предстало мертво, однако вполне разумно, чтобы обеспечить подачу воды в котел.
- Заточи конец рашпиля и острием поковыряй здесь и здесь, - механик ткнул крупным синеватым ногтем и переспросил: - Понял?!
- Ума не надо! - вместо ответа нахально буркнул Андрей.
Старков долго возился у наждака, затачивая рашпиль, то включал его, доводя до высокого визжащего тона, то выключал в короткие минуты отдыха. Механик же взял в руки белый квадратный асбестовый шнур, обрезал его наискосок специальным ножом из ножовочного полотна, срастил оба конца, подгоняя один к другому. Затем густо смазал шнур мерцающим графитовым порошком, слабо разведенным в машинном масле, и еще держал его против света, придирчиво проверял место среза, чтобы в плотное соединение не прорвался могучий пар. Громотков автоматически приглаживал толстым пальцем косой срез, не доверяя даже глазам.
- Степанович, нашел! - заорал Андрей.
- Господи, ошпаренный! Чего орешь?!
- Нашел, Степанович! Где пар тормозится, там, оказывается, кусочек асбеста забился, каменный стал. Может, оборвался и прикипел в глубине золотника, еле отодрал. Вот отчего и ору, - смеясь, с гордостью, торжественно добавил Андрей. - И вовсе я не ошпаренный, а, говоря по-русски, чокнутый, - объяснил он еще.
- Ну вот видишь, Андрюха, а ты говоришь - ума не надо! Нет, мой дорогой, надо! Ох как надо!!
Вверху вновь скрипнула дверь, и вскоре спустился стармех, он что-то издали кричал, но слов разобрать было нельзя: шумел вентилятор.
- Погодь, Мишо! Не калахти! Слушаю вас, Эдуард Эдуардович!
- Вот что, четвертый, стоянка трое суток, циклон от норд-оста идет, девять баллов! - И прибавил: - С Карского моря прет… Заканчивайте свою работу, фановую систему надо прокачать, в гальюнах вода на правом борту поднимается.
- Вот так всегда, - недовольно сказал Андрей, бросая на плиты гаечный ключ, - не успеешь одну работу закончить, как начинай другую. Система 2Д - 2П - давай-давай, потом посмотрим!
- Старков, честное слово, спишу по приходе в Мурманск.
- Пролетарию терять нечего…
- Еще разберемся по поводу вашего обмана. Нам ясно, кто вас покрывает!
- Вы что-то во множественном числе о себе заговорили… Теперь видите, Степанович! - обращаясь к механику, сказал Андрей.
- Ну что - видите? Ну что? что? - злобно, как мальчишка, тонким голосом закричал стармех, неприятно покалывая Андрея белесыми глазами. Его правильные черты изменились, лицо стало некрасивым, покрылось мелкими красными пятнами. - Мы еще, Старков, потолкуем. - И, возмущенно подняв плечи, выражая тем крайнюю степень негодования и возмущения, засеменил вверх по трапу. Но в середине его остановился. - Старков, вы помните анекдот, как начальник составлял инструкцию: параграф первый - начальник всегда прав; параграф второй - если начальник не прав, смотри параграф первый? Не забывайте этого…
Раздувая пузырем щеки, Андрей протрубил на все помещение, согнул руку, затем злобно показал кулак и, все еще в запале негодования, продолжал кривляться.
- Ты что это, Андрюха, неприветливый сегодня? А? - намеренно спокойно спросил Громотков.
- О! Опять эти разговорчики! Мораль! Уважать надо! А я говорю: не надо! Понятно?! - Его щеки снова налились густой краской. - Вернее, надо! Но кого и за что - тоже ведь не пустячный вопрос. Это не место в троллейбусе уступить, а принципиальный разговор… - Андрей потрогал пальцами лоб, поперхнулся. - Он подлец. Понимаете?! О своих похождениях за кордоном хвалился нам. У него психология: если человек не пьет, значит - подозрительный. Понимаете?! По должности он - стармех, а морально - подлец, бабник, развратник, бахвал, лгун… Послушайте, как он говорит о женщинах! После него хочется в баню, отмыться, словно в помойке побывал. Посмотрите на его окружение. Все кореша - собутыльники, и все они - у него в кармане. Семгу таскал из Дальних Зеленцов. Думает, мы пешки, ничего не видим. - Он сломал рыжие брови и презрительно засмеялся. - Сивуха, вот сила: умного сделает дураком, дурака - веселым, веселого - глупым, она сильнее закона, морали, общества. Может не хватать одного-другого, самого необходимого, но уж водка - всегда и везде, в самом заброшенном уголке с ней перебоев нет. В достижении иной цели ты загубишь здоровье, измотаешь силы, надорвешь сердце - и ни фига не добьешься. И, наоборот, дело твое исправится, пойдет на лад, карьера обеспечена, везде тебя ждет успех - словом, все, что не будет сделано по чести, совести, будет исполнено при ее могущественном участии. Да здравствует сивуха! Универсальнейшее средство общения людей! И обделывания всяческих делишек!
"Эк его заносит! - подумал механик. - Но надо признать: у молодежи ум прочный, не то что у нас, стариков, - тут и логика, и мышление…"
Громотков верно угадал направление Андреевых мыслей; он стоял, притулясь спиной к острым рычагам судового телефона. Не изменил он положения тела и после того, как под лопаткой засаднила боль. Вся ясность и чистота сегодняшнего дня - исчезли, незнакомая прежде леность мыслей и чувств отгородила его от всего близкого, привычного: насоса, теплого ящика, котла. И только тупая сосредоточенность сохранялась в глазах, устремленных в невидимую даль, через воображаемое пространство предметов: фотографию сына на стене и рукоятки форсунки. А дальше, у кажущегося горизонта, чернело квадратное пятно, и это уже был подлинный обман зрения, потому что пятно было открытой дверью в чужой отсек, где свет был погашен…
Он не стремился думать о чем-то реальном, кроме своей усталости и тяжести на душе, не отошел от телефона даже тогда, когда физическая боль стала нестерпимой и острой; она, эта боль, теперь возвращала его сознание к реальности, к тому, что было знакомо и привычно.
Он стал догадываться о причине недовольства, может быть впервые почувствовал себя стариком, но лишь умом, чувством же упорно сопротивлялся.
"Разве мой ум, сердце, почки, легкие требуют замены или ремонта?! Дело не просто в физической силе, биологии, одряхлении, лености мыслей. Вернее, дело и в этом тоже, но еще - и в реакции мысли, в умении реагировать на подлость, в отсутствии фальши, угодничества, горького опыта жизни. Как многое тут зависит от простого случая! Можешь ввергнуться в любую историю, искалечить жизнь, и наоборот - стать энергичным парнем… Пока ты молод, - подумал Громотков, - без умного, толкового человека не обойтись, пойди разберись, где плюс, где минус…"
О своих парнях он думал хорошо, с любовью, словно это были его собственные дети. "Сколько было бы теперь Василию? - в который раз спрашивал он себя. - Двадцать семь или тридцать?! Нет: восемнадцать плюс три - служба на флоте, затем - шесть институт, итого двадцать семь".
В разные годы жизни Громотков вспоминал сына по-разному: то малышом, когда видел детишек в саду, что было привычно - Васек умер трех лет от роду; то постарше - при взгляде на взрослых парней, как Андрей и Мишо.